Глава двадцать пятая

 

Лишь на третьи сутки после того, как поезд с переселенцами из Благословенного наконец отправили, прекратились обыски и расстрелы на станции Мерке. Рассказывали невероятные случаи. Например, один из корейских парней за ночь успел полностью зарыться под землю в чьем-то огороде. И если бы не голод, а особенно жажда, которые вынудили его покинуть убежище, беглеца никогда бы не нашли. А молодая женщина, надев с пугала тряпки и надрючив на голову дырявое ведро, часами стояла в огороде, растопырив руки. Десятки раз проходили мимо нее красноармейцы и не могли догадаться. И только когда она упала в изнеможении, женщину схватили и увели неизвестно куда.

К вечеру второго дня в дверь Кузовлевых постучали. Виолетта была дома одна и страшно перепугалась, потому что соседи и знакомые не имели привычки стучаться, а входили запросто. “Это чужой! – пронеслось в голове, и она метнулась к кладовке, где под тряпьем лежал Феликс. Быстрым взглядом убедившись, что того не видно, она перевела дыхание и крикнула:

– Заходите, открыто!”

В дверь, пригибаясь, чтобы не удариться о притолоку, вошел солдат с винтовкой. К счастью, это был Миша Пятибратов. Ни слова не говоря, он только вопросительно приподнял бровь. Виолетта так же молча кивнула и посмотрела на дверь кладовой. Миша облегченно вздохнул и громко попросил:

– Красавица, может, дашь напиться солдату срочной службы?

– Сейчас, сейчас, касатик, – засуетилась Виолетта. – А, может, молока холодненького налить?

– С удовольствием, – и, взяв поданную кринку с молоком, одним духом осушил ее.

– Спасибо тебе, красавица! Дай Бог тебе жениха… брюнета, – шепотом добавил он и вышел.

Когда эшелон с переселенцами ушел со станции, Феликс твердо заявил, что и ему пора.

– Достаточно подвергал вас смертельной опасности. Всю жизнь буду благодарен, но, как говорится, пора и честь знать.

Кузьма Гаврилович, несколько успокоившийся после того, как прекратились обыски, и потому подобревший, кивнул на Виолетту:

– Ее благодари. Это она, своевольница, из-за тебя чуть было не загубила всю семью. А я бы тебя тогда живо… – Но тут же добавил, – Ты, парень, не серчай. Это я так, сгоряча могу всякого наговорить. Уходить повремени, хотя бы денек. Тут их ищейки так и шастают, вынюхивают, не сховался ли кто до времени. Вот, как ты. Обнаружишь себя, всем худо будет. Так что не гоношись. Посиди чуток. Не голодаешь ведь и не холодаешь. А после – скатертью дорога. Иди, куда хошь. Только не говори, где отсиживался.

На том и порешили.

На следующий день с утра, как только родители ушли из дому, Виолетта затопила баньку – покосившееся строение в огороде.

– Поди, помойся. Вот тебе бельишко. Это отцово. А то выглядишь, как то чучело.

Когда Феликс, взяв сверток с бельем, хотел выйти, девушка остановила его:

– Погоди. Пойду погляжу, нет ли кого. Дам знак, быстро беги, а то Катерина и так спрашивала: “А это кто с утречка в баньке-то париться будет?” – очень потешно передразнила она соседку, гнусавя и шепелявя, будто беззубым ртом. Феликс рассмеялся. Виолетта смущенно улыбнулась и продолжала:

– Сказала, что я что-то приболела и решила прогреться. Пришлось действительно по-быстрому помыться, хоть и не суббота, – и она пригладила распушившиеся волосы, заплетенные в косу. Виолетта вышла за дверь и через минуту свистнула, как заправский мальчишка. Иди, мол, все чисто.

После бани разомлевший Феликс с наслаждением выпил громадную кружку хлебного кваса и теперь сидел за столом задумавшись. Уходить не хотелось, тем более, что он не знал, куда. Но и оставаться было бы странно. В качестве кого? Правда, понимал, что изъяви он желание, Виолетта с радостью пойдет за него. Он ей нравился. По всему было видно. Да и она не была неприятна ему. Беленькая, чистенькая. Вся такая крепенькая, как молодая редисочка, очищенная от кожуры. Хорошо бы ее приголубить, но…

Феликса давно и постоянно мучили сомнения, не отразилось ли на его возможностях то, что сделали с ним девчонки на острове? Даже стал бояться женщин. Он должен был себя испытать. Но как это сделать?! Сейчас, умиротворенный и отдохнувший после бани, Феликс был полон желаний, тем более, что мимо него то и дело деловито мельтешила Виолетта, сверкая молочно белыми икрами. Как к ней подступиться? И главное – все может закончиться позором. Но ведь он сегодня же может уйти. В любом случае. Получится или не получится. В нем даже не шевельнулась мысль о самой девушке, в которой видел лишь подопытного кролика. Он был полностью озабочен собой. Хорошо, что она такая аппетитная и возбуждает желание.

В этот момент девушка приоткрыла дверь и поманила пальцем. Феликс недоумевая прошествовал в ее спаленку. Это была небольшая, вся беленькая, как сама хозяйка, комнатка, обстановка которой состояла из неширокой деревянной кровати у стены, столика со стулом, громоздкого шкафа, хоть и загнанного в угол, но все равно занимавшего чуть не треть всей площади, да этажерки с книгами и разной мелочью. Это Феликс заметил лишь мельком. Все его внимание приковала к себе кровать, белевшая простыней, прикрывающей верх подзора, откинутое одеяло с кружевным пододеяльником и две взбитые подушки. Сама Виолетта стояла в ночной рубашке, доходившей до пят, и, с испугом глядя на него, виновато улыбалась.

Некоторое время они стояли друг против друга в замешательстве. Феликс решился. Медленно подняв руку, дотронулся до плеча девушки. Он ощутил, как она дрожит и, конечно, не от холода, потому что щеки ее пылали. Одного его прикосновения было достаточно, чтобы Виолетта порывисто подалась вперед и, обняв за шею, впилась в него пухлыми теплыми губами. Поцелуй длился бесконечно долго, и вдруг он почувствовал, как ее руки стали стягивать с него одежду. От долгого поцелуя, от ощущения ее тугих грудей под тонкой тканью рубашки его охватила необоримая истома. Он опустил руки и, комкая подол рубашки, стал стягивать ее. Виолетта чуть отстранилась и ловко, одним движением, скинула балахон с рукавами. Она стояла перед ним голенькая, облитая матовым светом, струящимся из окна сквозь задернутые занавески. Сбросить с себя одежду было секундным делом. Феликс резко, от охватившего его нетерпения, опрокинул девушку на постель. Гримаска обиды от этой грубости тронула губы Виолетты, но в следующее мгновение они забыли обо всем, погружаясь в пучину страсти.

Феликс ощущал аромат ее тела. Она пахла сливками и чуть-чуть сеном. Это был до боли знакомый запах, тоже связанный с наслаждением. И он вспомнил. Такой же аромат тела шел от Анюты там, на хуторе, когда он в темноте сеновала мог лишь осязать прекрасное тело и вдыхать его аромат – сливки и чуть-чуть запах сена. И это было единственное воспоминание о далекой Анюте. Прошлое и даже настоящее – раскинувшееся белое тугое тело Виолетты – все отступило на второй план перед торжеством победителя. У него все получилось! Даже лучше, чем раньше, когда он робко и неумело овладевал Анютой. От охватившего его торжества ему хотелось громко смеяться и кричать. Но он сдерживал себя и лишь бесконечно радостно тормошил девушку. А Виолетта, думая, что это она приносит такую радость, отдавала ему всю страсть пылкой любви.

– Я хочу от тебя ребеночка, – прошептала Виолетта, когда они наконец оторвались друг от друга. – Здесь все парни такие… тюхти неотесанные. А ты у меня красивый… Какой-то совсем не такой, как все. Ты мой король, а я твоя королева. – И она стала целовать грудь, шею. Заметив, что он безразличен к ее ласкам, Виолетта положила его руку на свою грудь и стала водить ею по затвердевшему соску, торчащему розовым бутоном. Но Феликс думал о другом.

Его насторожило, что Виолетта заговорила о ребенке. И о том, что он ЕЕ король, а она – ЕГО королева. Теперь, уверенный в себе и своих возможностях, он совсем не хотел, чтобы девчонка с никому неизвестной станции прибрала его к рукам. Нет, он не намеревался оседать здесь, чтобы тухнуть среди огородов и сортиров. Надо бежать и как можно скорее, пока Виолетта не стала предъявлять на него права. А может, она специально все так подстроила, чтобы родители застали их в постели, а потом выкручивайся. Смотри, как пристает, хочет снова растормошить. Хороша она, конечно. Вся такая горячая, упругая, как мячик. А груди – мечта. Но нельзя поддаваться.

– Ты что какой-то сонный и не шевелишься? – вывел его из раздумий смеющийся голос девушки. – Устал, что ли так? Вот погоди, сейчас принесу тебе волшебное зелье. Глотнешь – и отбоя от тебя не будет, – и Виолетта, спрыгнув с кровати, голенькая побежала на кухню и вскоре вернулась, неся в стакане мутную жидкость.

– Что это? – настороженно поднялся на локте Феликс.

– Пей, пей, не отравишься, а до дна допьешь – вмиг поправишься, – воркуя, нараспев приговаривая, она приложила к его губам край стакана.

– Так это же самогон! – почувствовав запах сивухи, отстранился Феликс.

– Правильно, он самый. Отец всегда употребляет прежде, чем лечь к матери под бочок.

Феликса несколько шокировала такая откровенность девушки.

– Нет, я не буду пить, – отвел он ее руку. – И вообще, давай подниматься. А то, не дай Бог, кто-нибудь нагрянет.

И в подтверждение его опасений заскрипела дверь в сенях, и послышался голос матери:

– Вета, ты дома? Гляжу – двери не заперты. Ну, думаю, никак воры залезли. Да где же ты, доченька?

Виолетта мигом набросила на себя рубашку и пошлепала на кухню, знаками показывая, чтобы Феликс лез под кровать. Тот, прихватив свою одежду, нырнул в душную темноту, благо за последние дни привык скрываться в кладовке.

–Ты чего, Веточка, среди бела дня в разобранном виде? Не заболела ли?

– Да, мам, что-то голова разболелась, и всю ломит. Я сказала девочкам, что пойду полежу. Только задремала, и вы пришли.

– Так я тебя разбудила, касатушка моя бедная, – запричитала мать. – Поди, поспи, а я только возьму денег. В магазин привезли дорожку ковровую. Красная, с зеленой каймой. На какой-то прочной основе, говорят – сносу ей нет. А у нас-то все старье. Гостей даже неловко принимать. А дочь-то на выданье. Надо, чтобы все было, как у людей. Там на метры дают. Побегу, отмерю, уплачу, а после, вечером, отец принесет.

Феликс в своем укрытии слышал, как пожилая женщина вошла в горницу, открыла шкаф и шебуршала там бумагами.

– Вета, – вдруг приглушенно позвала мать, – а где это наш… беглец? Что-то его не слышно в каморке-то…

– Да я его в баньку отправила, сама-то попарилась, чтобы хворь выгнать, смотрю, а там жар остался. Пусть, думаю, помоется. Он только, верно, вышел. Да, мам, я ему там отцово белье старенькое дала…

– Хорошо, доченька. Не обеднеем. Только бы его соседка не увидела. Тут же разнесет по всему поселку.

– Да я его предупредила, чтобы не вылезал, пока не позову. Так что ты иди, не беспокойся.

Стукнула входная дверь. Послышался легкий шелест босых ног. Поднялся край подзора, и в образовавшейся щели показалось опрокинутое лицо Виолетты.

– Вылезай, горемыка, – засмеялась она. – И все-то тебе приходится прятаться. Давай руку, помогу.

Но Феликс не стал подавать руки. Он был уже почти полностью одет и с обиженным видом стал застегиваться и поправлять воротник рубашки.

– Ты чего надулся, как мышь на крупу? – удивилась девушка. – Я же не виновата, что мать пришла. Перестань дуться. Ты чего это, не думаешь раздеваться? Теперь до вечера никого не будет. Ну, давай же, иди ко мне, – и Виолетта, скинув рубашку, обхватила его и стала целовать.

Но Феликс был неумолим. Чтобы не поддаться чарам искусительницы, он грубо оттолкнул ее и молча вышел на кухню. Нащупав в кармане пачку денег, которую он обнаружил у отца, когда хоронил родителей, отделил от нее две бумажки и положил на стол. Обувшись, натянул на голову кепку, которую нашарил в темноте кладовки, и, притворив дверь, ушел.

Феликс не стал выходить на главную и, пожалуй, единственную улицу, постарался пройти по задворкам и вскоре оказался на железнодорожном полотне. Сориентировавшись, зашагал по шпалам.

Шел долго, пропустив мимо с десяток поездов. Но это были товарные составы. Лишь раз его догнал пассажирский. Напуганный, он быстро сбежал с насыпи и спрятался в кустах. Ему казалось, что стоит кому-то его увидеть, как поднимется крик, и все сбегутся ловить черноголового. Но когда наконец добрался до небольшого полустанка, заметил, что здесь полно таких же черноволосых, но не корейцев. И никто на него не обращал внимания. И тогда сообразил, что это Киргизия или Казахстан. Только раз к нему пристал старик. Увидев, что парень не понимает, спокойно пробормотал: “А, корейски…” и отошел.

Добравшись до Джамбула на первом же проходящем поезде, Феликс задумался, что делать дальше? Оседать здесь не хотелось. Ему не понравился провинциальный городок с маленькими домами и грязными улицами. Всю предыдущую жизнь проведший в Благословенном, он почему-то видел свое будущее в большом городе, залитом электрическим светом, со снующими по улицам автомобилями. Насмотревшись фильмов, юноша, естественно, мечтал о Москве. Но путь туда был заказан. Куда ж теперь податься?

Невеселые мысли прервал черноволосый, смуглый парень, подошедший к скамейке на привокзальной площади.

– Закурить не найдется? – подсел он к задумавшемуся незнакомцу.

– Нет, я не курю. – И Феликс растерянно зачем-то похлопал себя по карманам.

– Ладно, – примирительно согласился незнакомец, так, будто Феликс обязан был дать ему закурить. – Придется топать на вокзал. Здесь есть только “Беломор”, а у меня от него горло дерет.

Он помолчал, откровенно разглядывая Феликса, шаря глазами по его измятому перепачканному костюму, нечищеным туфлям. Сам он был одет хорошо. Серый, спортивного покроя, костюм, белая рубашка с отложным воротником, остроносые кожаные туфли в тон костюму. Феликс с завистью подумал, что и сам не прочь нарядиться так.

– Ты откуда, парень, вроде, не из здешних, – спросил незнакомец, удовлетворенный осмотром Феликса, для которого заданный вопрос был самым нежелательным и страшным. Главное – у Феликса не было никаких документов, кроме бумажки, которая свидетельствовала, что он, имярек, является жителем села Благословенного Биробиджанского района Еврейской автономной области. Подпись председателя сельсовета и круглая печать. И все.

– Я… со станции Мерке, – чуть замявшись, нашелся Феликс.

– Что-то я о такой не слышал, – небрежно бросил незнакомец. – Ну, да

ладно, не в этом дело. А куда направляешься?

– Да вот, хотел бы в какой-нибудь большой город, подучиться надо бы и…

– Поехали к нам, в Алма-Ату, – почему-то обрадовался парень. – Там у нас институтов – тьма. Поступишь запросто. А если что – дядька поможет. Протолкнет.

Феликс растерялся. Парень же не знает, кто он и что у него нет документов и вообще… И решил сразу внести ясность.

– Ты понимаешь… я – кореец…

– Вижу, что не еврей, – невозмутимо произнес незнакомец. – Ну, и что из того? Я – казах, среди моих друзей и русские, и киргизы, и казахи. Вот будешь и ты – кореец. Давай знакомиться. Меня зовут Арман, что по-русски означает “мечта”, фамилия – Садыбеков. А тебя как зовут?

– Я – Феликс. Феликс Тен.

– О, как наш великий чекист – Дзержинский!

“Как раз наоборот, – захотелось сказать Феликсу. – Беглый переселенец”, – но он благоразумно промолчал и добавил, чтобы окончательно прояснить обстановку. – И у меня нет никаких документов… В поезде украли.

– Ерунда! Дядька все устроит, – самоуверенно заявил Арман. – Он же работает в ЦК партии!… Чуешь?! – и даже поднял вверх указательный палец. – Документы, институт – это для него, как семечки. Так что поехали к нам. Скажу, что ты мой лучший друг, и он все устроит. Сейчас, знаешь, как стали ценить национальные кадры? Особенно тех, что с образованием. А дядька закончил Плехановский в Москве. Скажу по секрету, его хотят выдвигать завотделом ЦК. Вот тогда будет житуха! Ладно, пошли на станцию. Надо билет тебе купить, а то все прозеваем. Если кто будет спрашивать тебя, ты молчи. Я буду говорить. Я знаю, что сказать. А то тут в последнее время энкавэдэшников тьма. А ты знаешь, зачем я сюда приезжал?

– Откуда мне знать? – удивился Феликс

– Ну, да, конечно. Так вот, я приезжал свататься. – Удовлетворившись произведенным эффектом, Арман пояснил: – Здесь наши дальние родственники подыскали мне невесту. Вот я и прикатил.

– И как невеста?

– А, ну ее. Провинциальная дурочка. Так, на вид ничего, фигуристая, смазливенькая, но глупая, как баран. У нас, в Алма-Ате, лучше, сам увидишь. Я тебя познакомлю с одной, закачаешься!

– Арман, а сколько тебе лет? – подозрительно спросил Феликс. Уж очень молодо выглядел его собеседник.

– Двадцать. А что?

– Да нет. Просто я думал, что не больше семнадцати.

Так, совершенно, можно сказать случайно, Феликс попал в Алма-Ату. Не

без помощи армановского дядьки получил паспорт, поступил в университет на юридический факультет, успешно закончил его и… женился на дочери своего благодетеля – Айгуль. Тесть устроил его сначала инструктором обкома, а после учебы на курсах при ЦК – заведующим общим, а потом организационным отделом обкома партии.

Этого телефонного звонка Феликс никак не ожидал. Судя по зуммеру, работала междугородняя связь. Он поднял трубку.

– Вас вызывает Хабаровск, – послышался монотонный голос телефонистки, и почти сразу стал кричать Анатолий Воронин, с которым Феликс проучился год в Москве.

– Але! Алма-Ата? – голос звучал так громко, что Феликсу пришлось немного отставить трубку от уха: “Никак не избавится от комсомольской привычки орать, почем зря”. А Воронин продолжал кричать:

– Мне нужен заворгом обкома товарищ Тен.

– Я тебя слушаю, Анатолий Петрович, – буднично ответил Феликс, морщась.

– Слушай, Феликс, очень хорошо, что ты на месте! – обрадованно вопилАнатолий, не замечая невеселого тона бывшего однокашника. – Ты не забыл, что двадцать седьмого у меня юбилей? Как-никак уже сорок стукнет. Так бери жену в охапку и гоните сюда. Помнишь, договаривались же, что ты приедешь. Будут все условия. Крайкомовская дача, катер, рыбалка, костерок, уха. В общем, все, что душа пожелает.

– Слушай, Анатолий, но я не могу, вернее, не я, а жена не может. Она на шестом месяце и такие переезды, сам понимаешь…

– Н-да… – разочарованно промычал Воронин. – Слушай, а ты не можешь, без жены? Шестой месяц – срок небольшой, ничего с ней не случится. У нее же там родители. Опять же отец не рядовой работник. А ты ненадолго. Хотя бы на недельку. Устал же каждый день работать. А тут, можно сказать, отдых на высшем уровне. Да, верно, тебе и самому хотелось бы побывать у нас. Ты же из здешних мест. Почитай, четверть века не был. Приезжай, а? На моем юбилее ты должен быть непременно.

– Хорошо, друг, я подумаю, – ответил уже значительно теплее Феликс: его тронуло то, как расстроился Анатолий. – Я поговорю дома и перезвоню тебе.

“А почему бы не полететь?” – подумал он, положив трубку. – “Действительно, с Айгулей ничего не случится. В канцелярии ЦК от работы не надорвется. К тому же постоянное наблюдение врачей спецполиклиники. И если меня не будет неделю, она и не заметит”. А ему не мешало бы отдохнуть от рутинной работы в обкоме. Он уставал больше не от самой работы, а от постоянного напряжения, которое знакомо всем работникам партийного аппарата – страх потерять теплое место. Вот эта постоянная боязнь выматывала нервы и силы больше, чем двенадцатичасовая работа, скажем, у станка. Правда, как и подавляющее большинство партийных чиновников, Феликс никогда не работал у станка, но он порой завидовал токарю, которому надо было только аккуратно выполнять производственную норму, и с него весь спрос.

И Феликсу вдруг захотелось уехать от этого постоянного давления невидимого пресса, от бесполезного копошения в натертых до лоска кабинетах и коридорах райкомов, горкомов и других “комов”. Конечно, он уже не представлял себя на иной работе. Он давно привык к специальным буфетам и поликлиникам, к ежегодным бесплатным путевкам в особые, только для партийных работников, санатории на лучших курортах страны.

Не мог себе представить, что за куском мяса надо стоять в очереди часами, а за билетом на поезд или самолет – даже сутками. Все подносилось на блюдечке с голубой каемочкой. Как-то бывший однокашник Гоша Константинов, слывший ортодоксом, сказал, что каждый работник партийного аппарата должен быть, как Ленин. Никто из них не должен пользоваться льготами. Работать за идею, получая зарплату, как простой служащий. Вот тогда будет ясно, кто настоящий коммунист, а кто погнался за благами. Ведь в экономической доктрине социалистического строительства говорится, что каждому – по труду. А что, разве инструктор райкома или горкома перерабатывает, что пользуется такими благами? Да и секретари тоже.

Феликс не стал спорить с Константиновым и что-то доказывать. Но на заметку взял. И в разговоре с начальником управления КГБ подсказал, чтобы внимательнее отнеслись к высказываниям этого типа. А сам подумал, что мужик завидует и потому придумал такую вредную концепцию. И какой дурак тогда пойдет работать в партийный аппарат?!

Да, хорошо было бы встряхнуться на свежем воздухе с веселым и шебутным Толиком Ворониным. Вокруг него всегда собиралась пестрая компания. Много девчат. Глядишь, и амурчик с какой-нибудь из них завяжется на берегу Амура. Ему самому очень понравился каламбур: “Амурчик на берегу Амура”, и он решил, что хотя бы для осуществления этих игривых слов стоит съездить на юбилей товарища.

А что до Айгуль, так он ее, по правде говоря, никогда по-настоящему и не любил. Вначале забавляла и льстила его мужскому самолюбию влюбленность девочки. Ведь когда они впервые встретились, Айгуль еще училась в десятом классе. Это произошло до банальности обычно. Его новый друг Арман уговорил своего дядю принять Феликса, чтобы поговорить обстоятельно о дальнейшей судьбе молодого человека, заканчивающего юрфак университета. Дядя, конечно, не помнил, кто такой Феликс Тен, хотя в свое время, опять же по просьбе того же племянника Армана, сделал корейскому юноше документы, а потом помог устроиться в университет. Мало ли у него было таких подопечных! А когда Арман стал настоятельно просить дядю принять участие в дальнейшей судьбе парня, тот только махнул рукой:

– Ладно, раз ты говоришь, что он еще пригодится, пусть приезжает в выходной на дачу. Только вместе с тобой, а то, вместо дачи, угодит в КГБ, – и рассмеялся своей шутке.

И вот молодые люди добрались до загородной виллы. Это было нечто грандиозное! У Феликса не закрывался рот от изумления, а в голове мелькала лишь одна мысль: “Вот бы мне так жить!”

Дожидаться Серика Байбулатовича пришлось довольно долго. Роскошная гостиная была обставлена мягкой мебелью, стоящей на пушистом ковре из Туркмении, а на стенах висели картины в золоченых рамах, на взгляд неопытного молодого человека представлявшие неимоверную ценность.

Ждать было скучно, хотя мягкое кресло, в котором он устроился, было весьма удобным и уютным. Посетовав в душе на товарища, оставившего его одного, Феликс даже задремал, но через некоторое время проснулся от громких голосов и смеха. Перед ним стояли Арман и высокая стройная девочка в легком летнем платье розового цвета, который красиво сочетался с ее черными волосами, стянутыми на затылке алой лентой. Они смеялись над Феликсом.

– Ну, что вы смеетесь, – проворчал молодой человек, делая вид, что нисколько не смутился, хотя в душе поклялся отдубасить Армана за то, что он выставил его перед незнакомкой в таком непривлекательном виде. – Человек устал и решил отдохнуть в роскошном кресле, а вы – смеетесь. Нехорошо.

– Что ж, отдыхай, а мы с Айгулей пойдем слушать пластинки. У нее их – куча.

Феликс заметил, как девочка внимательно и заинтересованно смотрит на него, и упрекнул Армана:

– Что же ты нас не познакомишь?

– Ах, да! – опомнился Арман. – Знакомьтесь. Это моя двоюродная сестренка, Айгуль. А это Феликс, мой друг. Помнишь, я как-то рассказывал, что из всего факультета он единственный разгадал какую-то юридическую чертовщину…

– Казуистику, – подсказал Феликс, с улыбкой наблюдая, как меняется выражение лица Айгуль – от смущения к желанию показаться равнодушной, но постоянно побеждало любопытство и прорывающаяся во всем симпатия к красивому парню.

– Что же ты, подлец, скрывал, что у тебя такая прелестная сестренка?! – поднаторевший в комплиментах Феликс не отрывал глаз от девочки.

– Смотри, брат, – погрозил пальцем Арман, – вскружишь своими комплиментами голову дурочке. Они же в десятом классе все немного ненормальные. Обязательно должны быть в кого-нибудь влюблены: то в учителя, то в офицера из пожарной команды.

– А вы в кого влюблены? – спросил Феликс, не показывая вида, что удивлен, – оказывается она уже десятиклассница, а он-то думал, что не старше седьмого класса.

– В вас!… – внезапно выпалила Айгуль и густо покраснела.

– К-как?! – совсем растерялся Феликс от такой прямоты.

А Арман покатился со смеху. – Правильно, сестренка! Так их, ловеласов проклятых. В вас – и все! И в дамках! Ох-хо-хо-хо-хо, – вновь залился он смехом.

А Айгуль смотрела прямо в глаза Феликсу, и видно было, что она не шутит.

Единственный ребенок в семье, не знавшая никогда ни в чем недостатка,

привыкшая, что любое желание выполнялось неукоснительно и беспрекословно, девочка была убеждена, что стоит указать пальчиком на какой-нибудь предмет, и тот немедленно будет вручен ей. Теперь этим предметом был красивый, рослый парень, стоявший в смущении перед ней. У всех девчонок в классе были свои симпатии, но каждая держала это в тайне, кроме ближайшей подруги. Хотя и этого было достаточно, чтобы знали все. А Айгуль решила – он мне нравится и будет моим. И пусть об этом все знают и, в первую очередь, он сам.

– Арман рассказал мне, зачем вы здесь. – Она уже не смущалась, потому что главное было сказано. – Пошли ко мне, а с папой о вас я поговорю. Можете считать, что будущее ваше обеспечено наилучшим образом, – и, взяв его под руку, повела из гостиной, не ожидая возражений.

Повинуясь ей, Феликс шел и думал: “Черт побери! И почему за меня всегда решают бабы!? Как захотят, так и поступают со мной. А я, как бильярдный шар – куда ткнут, туда и качусь. А, впрочем, от этого я только выигрывал. Вот и сейчас, эта девочка, видно, всерьез взялась за меня. Мало того, что она умна и решительна, она еще и оч-чень-оч-чень недурна. Даже, можно сказать, хороша!” Его рука ниже локтя, прижатая к ее бедру, ощущала нежное упругое тело. Искоса поглядывая на нее, он заметил, что на ней нет лифчика, и небольшие груди нахально выпирают под мягкой тканью платья. Это взбудоражило его, и он напрягся.

– А вы не бойтесь, – по-своему поняла его состояние Айгуль. – Я вас не съем. Вот какой взрослый мужчина, можно сказать, а испугался девушки.

“Это уж слишком. Ну, я тебе покажу еще, как испугался!” – оскорбился Феликс.

В это время они пришли в комнату Айгуль, и шедший впереди Арман сразу

поставил какую-то пластинку и включил радиолу. Зазвучала музыка.

Через некоторое время Феликсу стало скучно. Он не понимал и не любил такую музыку и с удивлением наблюдал, как Айгуль и Арман подпевают мелодии, льющейся с пластинки, качаются в такт, а порой вскакивают и начинают танцевать.

– А ты что же сидишь, как мумия, и не танцуешь? – внезапно обратилась Айгуль к Феликсу, свободно переходя на “ты”. – Не любишь танцевать? Придется научиться, – безапелляционно, как учительница разговаривает с первоклашками, произнесла она, и, подойдя к радиоле, выключила ее.

– Братец, – обратилась Айгуль к Арману, – пойди, погуляй. Нам с твоим другом надо побыть одним. – И даже немного подтолкнула замешкавшегося брата. Тот удивленно оглянулся и, захихикав, понимающе закивал. У самой двери он показал увесистый кулак Феликсу: – Сестренку не обижай, понял? – И скрылся. Феликс растерянно смотрел на Айгуль, не зная, что и подумать. Такой прыти от девочки он никак не ожидал. А та, ни слова не говоря, подошла к нему, обняла за шею и, встав на цыпочки, прильнула к его губам.

Они долго целовались, но Феликсу было неудобно стоять склонившись, и потому он стал медленно и осторожно передвигаться вместе с Айгуль к дивану. Достигнув его, он уложил девушку на мягкие подушки, а сам, встав на колени, продолжал целовать. От поцелуев, от запаха нагретого солнцем ее тела, от ощущения доступности, он стал терять голову. Феликс понимал, что этого делать нельзя, что он играет с огнем, потому что, узнай ее отец, все рухнет к чертовой бабушке, но, с другой стороны, лукавый голос шептал ему, что наверняка он у этой девчонки не первый, что, может, наоборот, ублажив ее, получит от отца больше. А потом, ему хотелось сбить с нее апломб. Он такое покажет, что она больше не посмеет командовать им. Но, главное, очень уж соблазнительно было ее юное тело, и целовалась она так страстно, что камень не выдержал бы. А Феликс отнюдь не был камнем.

Его рука медленно, крадучись, поползла к вырезу платья, и вскоре пальцы ощутили нежную упругость груди. Они проползли еще чуть вперед и наткнулись на маленький твердый сосок. Феликс уже торжествовал. Он прикидывал, как ему ловчее взять следующий бастион, как вдруг почувствовал сильный толчок в плечи и пощечину. Он не свалился навзничь только потому, что успел опереться руками об пол. Ничего не понимая, юноша смотрел на разъяренную Айгуль, которая стояла перед ним, широко расставив ноги и положив сжатые кулачки на бедра. “Ну, прямо базарная баба!” – пронеслась в голове Феликса мысль. Но дальше ему было уже не до сравнений.

– Ты что же, ишак вонючий, решил, если я тебя поцеловала, тебе все можно?! Да за кого ты меня принимаешь? Вот скажу отцу, так он тебя сгноит по тюрьмам. Вот гнус поганый! Полез своими лапами!

Феликс поднялся и теперь стоял перед ней, потупив голову. Со стороны было смешно смотреть на то, как девочка отчитывает большого взрослого парня, который молча машинально кивает в такт каждому слову.

– Скажи спасибо, что ты мне нравишься, – внезапно услышал он, уже похоронивший себя и свою карьеру. – Я отца попрошу за тебя, раз пообещала. Но ты должен ухаживать за мной, приносить цветы. Я хочу, чтобы девчонки видели, как ты влюблен в меня. И чтобы больше ни с кем не смел встречаться. Понял? Вот закончу институт, и, если к тому времени ты не перестанешь мне нравиться, выйду за тебя замуж. А теперь можешь еще раз поцеловать меня и идти. Арман тебя проводит. Можешь сказать ему, что ты мой жених. Я так хочу.

В течение последующих пяти лет Феликс прилежно выполнял обязанности жениха. Два раза в неделю он приезжал в дом невесты с непременным букетом роз. Айгуль признавала только эти цветы. Обычно в течение часа они сидели в гостиной вместе с матерью Айгуль, а потом уходили в комнату девушки. Там они иногда целовались, когда этого хотела она, но чаще, поговорив ни о чем, он отправлялся восвояси. И так пять лет монашеской жизни, потому что Феликс боялся нарушить поставленные перед ним условия. У Айгуль повсюду были уши и глаза. Но зато за это время, он, закончив университет, сразу попал в обком и к концу обусловленного срока был уже заведующим общим отделом.

А Айгуль после университета не захотела оставаться в аспирантуре и велела Феликсу готовиться к свадьбе, назначив дату. На свадьбу съехались родственники и знакомые со всего Казахстана. Из них Феликс знал лишь свою невесту, ее родителей да Армана.

Первая неделя прошла нормально. Как у людей, делился сам с собой Феликс, но на восьмую ночь Айгуль заявила: “Все. Побаловались и хватит. В ближайшие пять лет я рожать не собираюсь и каждый раз дрожать не хочу. Так что умерь свой пыл. Будем спать каждый в своей спальне. Будешь приходить ко мне раз в месяц, когда не будет риска”.

И Феликс покорно выполнял все ее предписания. А через два года стал заведующим орготделом обкома.

Через пять лет Айгуль родила девочку. Она была недовольна, потому что ее папочка очень хотел продолжателя рода. И Феликс отчего-то чувствовал себя виноватым, что получилось не так, как планировала его жена.

И вот сейчас Айгуль, ставшая рыхлой и громоздкой, снова была в положении. Сама того захотела. Но прежде долго советовалась с лучшими врачами и бабками-знахарками, когда надо зачать, чтобы непременно родился сын. И Феликс чувствовал себя не столько мужчиной, сколько оплодотворяющей машиной. Теперь, пока жена не родит, вход в ее спальню был заказан.

Так что супружеская жизнь у Феликса Тена сложилась довольно странно. И он чувствовал себя совсем неуютно в квартире родителей жены, откуда она никуда переезжать не собиралась, хотя он мог подобрать себе любую квартиру. И Айгуль была для него чужая. А он в этом доме – в роли манекена: захотят – поставят в угол, захотят – положат в постель. Потому возможность вырваться хоть на неделю из этого склепа своих надежд стала для него голубой мечтой. Но чтобы она претворилась в явь, надо выдержать строгий экзамен перед тестем и, главное, – женой. Для них сорокалетний юбилей друга – пустой звук. А придумать более веский предлог Феликс не мог. Да он и боялся что-либо придумывать. Если его разоблачат – конец карьере. А это – страшнее всего.

Но, как ни странно, Айгуль благосклонно отнеслась к поездке в Хабаровск, о которой Феликс невзначай закинул удочку во время утреннего чая. Он давно заметил, что по утрам жена бывает умиротворенно спокойна, и потому старался все щекотливые вопросы решать именно в эти минуты. Когда он с тяжелым вздохом рассказал о звонке Анатолия Воронина и с иронией произнес: “Вот людям делать нечего – юбилеи справляют”, – Айгуль, сидевшая напротив за большим обеденным столом, отрубила:

– А ты поезжай. Возьми отпуск на десять дней и поезжай. Проветришься. А то ходишь какой-то серый, как будто заболел раком.

Феликс так обрадовался, что не смог по достоинству оценить юмор жены насчет рака. Еле сдерживая себя, он с безразличным видом произнес:

– Ну, если ты так считаешь, то я могу и поехать. Правда, не хотелось бы… –

и сам испугался, вдруг скажет: “Не хочется – не езди”. Но Айгуль промолчала, и он поторопился уйти.

О тесте Феликс не беспокоился. Раз Айгуль разрешила, значит, и со стороны Серика Байбулатовича никаких возражений не будет.

И вот он уже летел в Хабаровск на маленьком неуклюжем ЛИ-2 с пересадкой в Новосибирске и бесконечными посадками. Но он не сетовал ни на что.

Десять дней свободы!