Глава двадцать седьмая
– Ты что-то помолодел на Дальнем Востоке, – отметила Айгуль за завтраком. Феликс приехал поздно вечером, когда его жена уже ушла в спальню. Так что после его приезда они встретились лишь утром.
– А вот Светланка так никогда не поступила бы, – подумал Феликс. – Почти две недели не было меня, а Айгуль … – и он тяжело вздохнул. Он понял, что теперь обречен на постоянное сравнивание и, конечно, не в пользу жены. “Скотина! – сказал ему внутренний голос, который с некоторых пор не давал ему покоя, – а сам-то ты как вел себя на твоем Дальнем Востоке?” – И Феликс подумал о Рыжике, с которой, можно сказать, отвел душу после долгих лет воздержания. Напоминание внутреннего голоса заставило подавить в себе растущее раздражение, и он с деланной приветливостью воскликнул:
– Отдыхать – не работать. При том, Воронин так хорошо обставил все – дача, пляж, рыбалка, купание… Все тридцать три удовольствия. Спал, ел, загорал, купался. Как тут не помолодеешь!
– Это хорошо, что ты нормально отдохнул. Отец говорил, что предстоит большая работа и … борьба за твое секретарство. Хочет попытаться протолкнуть тебя секретарем обкома…
– А ты скажи отцу, – вдруг осмелел Феликс, – пусть не хлопочет. Заворг – это тоже совсем не маленькая должность. Проживу и так. Спасибо и за это.
– Ты-то, может, и проживешь, – сверкнула глазками Айгуль, – а я не хочу ходить на второстепенных ролях. И на приличный прием не попадешь.
– А ты с отцом. В качестве дочери работника ЦК. Это куда почетнее, чем жена какого-то секретаря обкома. Я благодарен твоему папе за все, что он сделал. Он буквально спас мне жизнь. Но скажи, пожалуйста, ему больше не беспокоиться. Он помог мне обрести крылья. Теперь я попробую самостоятельно летать. Авось, не собьюсь с курса.
Феликс говорил, и сам в душе ужасался своим словам. Они текли помимо его воли, сами по себе, как расплавленный битум из перевернутой бочки. Уж, видно, в черной массе, доведенной почти до точки кипения, стало тесно в ограниченной металлической таре. Захотелось на волю
Айгуль, намазывавшая в этот момент икру на кусок белого хлеба с маслом, застыла с ножом в руке.
– Это что-то новое, – и с прозорливостью женщины добавила: – А не нашел ли ты на своем Дальнем Востоке какую красотку, к которой решил навострить лыжи? Ну, побаловался там с какой-нибудь шлюхой – черт с тобой. Только не принес бы домой гадость. Кстати, пока не проверишься у врача в нашей поликлинике, не вздумай лезть ко мне. Так вот, – продолжила Айгуль спокойно, будто вела обычный светский разговор. – Удовлетворять свои физиологические потребности – это, как я сказала, твое дело. Но имей в виду. Если захочешь выкинуть что-нибудь посерьезнее, сначала подумай. Перед тобой два пути. Первый – сиди и не рыпайся. И благодари Аллаха, что у тебя есть моя дочь и будет еще сын. Второе же – свободная дорога в никуда. Эта дорога приведет тебя к тому, что ты СВОБОДНО сможешь повеситься или пустить себе пулю в лоб, если, конечно, отец позволит дотронуться до пистолета. Так-то, милок, выбирай сам, только не просчитайся, – и продолжила прерванное занятие – положила на хлеб толстый слой черной икры и с аппетитом врезалась мелкими острыми зубками в бутерброд.
Этот небольшой монолог потряс Феликса. В общем-то ничего нового Айгуль не сказала. Он и сам предполагал такой расклад, коли он предпримет решительные шаги к разводу. Но думать и предполагать – это одно, а когда тебе прямо, без обиняков, нарисовали картину твоего будущего – это уже нечто. Но, как часто бывает, вместо того, чтобы сосредоточиться на главном, он стал размышлять о странных вещах: почему это женщины, когда хотят преподнести какую-нибудь гадость, непременно говорят ему “милок”. Тогда эта бабка, наперед выговаривая за Светланку, обращалась к нему так, и теперь жена…
А жена… Насытившись и допив из большой фарфоровой чашки кофе, поднялась с места и, повернувшись к нему спиной так, будто его и вовсе не было в комнате, переваливающейся походкой беременной женщины заколыхалась из столовой.
“Интересно, как чувствует себя побитая собака? – думал Феликс, выходя из роскошного особняка тестя. – Наверное, так же, как сейчас я. И больно, и покусать обидчика хочется, но нельзя, еще больше получишь…” С этими невеселыми мыслями он отправился на работу. Но голова его была полна вовсе не обкомовскими делами и даже не поставленными женой проблемами. Мыслями Феликс был там, рядом с Светланой. Он представлял, что сейчас делает девушка, как она разговаривает, смеется, окруженная сверстниками – молодыми крепкими парнями (было первое сентября, и Света должна быть в институте), и незнакомое до встречи с девушкой на далеком берегу Амура чувство ревности рысьими когтями раздирало сердце.
Весь день он ходил, работал, заседал, разговаривал, смеялся, мучимый одной мыслью, как позвонить Светланке. Уже несколько дней, пока добирался до дома, он не слышал ее милого голоса. Но откуда позвонить ей? С работы нельзя. Сразу же засекут и доложат тестю и Айгуль. Кругом же столько “доброжелателей”. С телефонной станции… Но проклятая телефонистка непременно скажет занудливым голосом: “Это Хабаровск? Три-тридцать-тридцать три? Вас вызывает Алма-Ата. Говорите…” И черт меня дернул тогда с этим Улан-Удэ! Все время чего-то боюсь. И как теперь выкручиваться? А! Будь, что будет. Может, не обратит внимания. А если заметит, придется опять врать. Но ждать больше невозможно… И он побежал на центральный переговорный пункт, расположенный в громадном здании главпочтамта.
Ждать пришлось довольно долго. Ведь в вечерние часы народу было полно. И Феликс, боясь встречи с знакомыми, забился в угол возле одной из кабин и старался не поднимать головы, лишь изредка поводя глазами, не засек ли кто его.
Наконец в репродукторе раздалось: “Хабаровск, заказ пятьдесят шестой. Третья кабина…” Феликс рванулся с места и даже не заметил, как очутился в душной, пахнущей потом кабине и, схватив трубку, стал орать: “Алло, алло! Это я! Света! Света!” Но в ответ, вместо мелодичного Светиного голоса, услышал сонную телефонистку: “Абонент, не кричите. Мы вас еще не подключили.”
И вот, сквозь шелест, завывания, треск и свист раздался знакомый родной голос:
– Дорогой мой, это ты? Я так ждала твоего звонка. Еще вчера. Знала же, что ты в дороге, но все равно ждала. Я так скучаю по тебе. По твоему голосу. По твоим рукам и по твоим… губам…
– Светочка, Светочка! Милая ты моя! Я так люблю тебя! – только и мог стонать в трубку Феликс.
– Феликс, а почему ты звонишь из Алма-Аты? Я даже испугалась, когда телефонистка назвала этот город. И расстроилась. Ведь я так ждала Улан-Удэ.
– Дорогая моя, это длинная история. Я тебе потом расскажу, при встрече. Пока я буду звонить отсюда. Как твоя нога? – он резко переменил тему разговора.
– Все нормально. Я сегодня уже была на занятиях. Все отметили, что я как-то изменилась, даже похорошела. Дурачки. Они не знают, что это из-за тебя. Потому, что… я очень и очень люблю тебя.
Если бы не телефонистка, которая безжалостно прервала их, когда истекли заказанные десять минут, они могли бы говорить весь вечер и всю ночь.
Только выйдя в зал и услышав приглушенные, но все же достаточно явственные голоса из других кабин, Феликс понял, что неимоверно рискует, разговаривая отсюда с Светланкой. Но что было делать? Другого выхода нет, а не говорить с любимой он просто не мог. Это – смерти подобно. Исподтишка оглядевшись по сторонам и не увидев ни одного знакомого лица, Феликс с облегчением вздохнул и отправился в дом тестя.
Так продолжалось несколько месяцев. Феликс звонил в Хабаровск чуть ли не каждый вечер. Работницы центрального переговорного пункта встречали его уже как старого знакомого и давали связь в первую очередь. Они определенно подслушивали (а кого не заинтересуют такие переговоры?) и, как все женщины, которым безумно нравится участвовать в чужих романах, были солидарны с влюбленными и всячески помогали им.
Но вот однажды вечером, когда он довольно поздно вернулся, как он сказал, с работы, Айгуль деловито сурово, как обычно вызывают на ковер подчиненных, сказала:
– Зайди ко мне, – и скрылась за дверью своей спальни. Она была на последнем месяце беременности и превратилась в настоящую квашню. По форме живота, особенностям протекания беременности и по тому, как она сильно подурнела, все предсказывали ей мальчика. Айгуль же была уверена в этом. И вообще, не было такого, в чем она сомневалась.
Когда Феликс, внутренне робея и потому ненавидя себя и жену, наперед уверенный, что разговор предстоит нелицеприятный, вошел в ее спальню, Айгуль сидела в жестком кресле, как советовали врачи, положив отекающие в последние дни ноги на мягкий пуфик. Увидев его, Айгуль отложила на тумбочку какой-то журнал и без всяких предисловий заговорила:
– Мне передали, что ты довольно часто пропадаешь на центральном переговорном пункте и подолгу разговариваешь с какой-то Светой из Хабаровска. Что ж, я, как всегда, была права. Ты не зря съездил на свой Дальний Восток. Хвалю за расторопность. Даром времени не терял. Я, признаюсь, не ожидала от тебя такой прыти. Так кто эта Света? Что она шлюха – это понятно. На лучшее ты не способен.
– А ты? – вырвалось у Феликса. Он почувствовал физическую боль от слов и тона, каким Айгуль говорила о Светлане. – Значит, ты тоже такого уровня, раз стала моей женой.
– Ты знаешь, тут есть небольшой нюансик. Не я стала твоей женой, а ты – моим мужем. И обрати внимание, не в пример тебе, все делала правильно и последовательно. Наши с тобой отношения делятся на определенные периоды. Теперь, видимо, наступил новый этап. И, заметь, не по моей вине. Я тебя предупреждала, чтобы твои хабаровские шашни не выходили из рамок приличия. Ты ослушался. Уже кое-кто поговаривает о нас. Я этого не позволю. Так вот, у мальчика, – она положила ладонь на свой выпуклый живот, – должен быть отец, живой, с головой, руками и ногами. Правда, я глубоко сомневаюсь, что в этой голове что-нибудь есть, но не в этом дело. Дело лишь в форме. Так что, хочешь ты этого или нет, но числиться отцом моих детей будешь. Теперь следующее. Забудь о моем существовании как женщины. Сегодня ты последний раз переступил порог моей спальни. Ясно? И еще вот что. Раз уж ты не можешь не мурлыкать в трубку своей кисе, разговаривай с домашнего телефона, чтобы не маячить у всех на виду на переговорном пункте. Скажешь этой своей потаскухе, что я оплачиваю ваш собачий скулеж по телефону, пока у нее не закончится течка…
– Не смей так говорить про Светлану! – удивился своему спокойствию Феликс. – И никогда, слышишь, никогда не смей говорить или даже думать о ней плохо. Это моя вина, и она тут совершенно ни при чем. Я обманул и тебя, и ее. Я за все и расплачусь.
– Ах, какие, оказывается, мы рыцари! – внезапно сорвалась Айгуль. Она никак не ожидала от него такой реакции, и это обозлило ее. – Пошел вон, мерзавец! – закричала она, приподнимаясь в кресле и картинно вскидывая толстую руку в сторону двери. – Видит Аллах, что я терплю тебя под одной крышей с собой только ради детей. Коран не разрешает нам лишать детей отца, пока он жив… Пока он жив… – вдруг задумалась она и, оживившись, остановила собравшегося уходить Феликса. – Ты слышишь, пока он жив. Запомни – ПОКА! И заруби себе это на своем корейском носу!
Феликс шел по длинному коридору, не слыша своих шагов, потому что ноги утопали в ворсистой бледно-зеленой дорожке – последний крик западной моды. Отец Айгуль говорил, что на Западе, откуда он привез эту диковинку, объяснили: такой цвет и выработка имитируют травку на лужайке, а это успокаивает нервы. На душе у Феликса было пусто. Оставался только грязный осадок от слов жены о Светланке. Он поморщился и сплюнул горечь на “лужайку”.
Надо было что-то решать окончательно. Но как? Последняя угроза расправиться с ним физически насторожила и, по правде сказать, напугала Феликса. Он знал Айгуль и не сомневался, на что она способна, если дело коснется ее благополучия и чести семьи в ее понимании. Нет, Светлану он не бросит! Но как разделаться здесь? Бежать? Но он прекрасно знал, что щупальцы партии настигнут его повсюду. Он должен будет работать! Не смогут же они жить на одну Светину стипендию! Но он никуда не устроится, – в который уже раз говорил себе Феликс.
… Проблема телефонных разговоров со Светланой решилась неожиданно. В обком с жалобой пришел гражданин с матерью. Третьего секретаря, у которого в этот день был по графику прием граждан по личным вопросам, вызвали в ЦК, и он попросил Феликса заменить его. Таким образом, глухая бабка со своей жалобой попала к нему. Оказалось, что под предлогом ее глухоты умники-связисты отключили у нее телефон. Она доказывала, что просто так ничего не слышит, она глухая, но по телефону слышит, и черный допотопный аппарат фактически является единственным средством связи с внешним миром. А теперь живет, как в лесу. Раньше хоть с внуками по телефону могла поговорить, а нынче только руками машут друг перед другом, а ничего толком понять не могут.
Феликс тут же позвонил начальнику телефонной станции и строго отчитал за бездушие его работников. Тот заверил, что все будет в порядке, а виновные наказаны. И вправду, через два дня к нему снова явилась эта несчастная женщина и выложила перед ним на стол свои гостинцы – бутылку мутного самогона и килограмма два маленьких пупырчатых огурцов. Это в благодарность за помощь. Феликс сначала хотел рассердиться, но, взглянув на счастливую бабку, горячо поблагодарил и спрятал подношения в стол.
После того, как за “телефонной бабкой” закрылась дверь, он задумался. Полистал блокнот, в котором записал адрес, и вечером отправился к ней, благо это было недалеко от обкома. Увидев его на пороге своего дома, бабка всполошилась и стала спрашивать так, что было слышно во всем переулке, зачем он пришел. Наверное, она принесла слишком маленький подарок, но, ей-Богу, у нее ничего больше нет. Феликс успокоил, что все, мол, в порядке, ему ничего не надо, а потом изложил свою просьбу. Чтобы не кричать на весь свет, он аккуратно написал все печатными крупными буквами на листе бумаги. Бабушка даже обрадовалась. Она закивала и стала зачем-то обтирать телефон передником.
С тех пор Феликс мог вволю разговаривать со Светланочкой, не боясь, что его кто-нибудь услышит или увидит. А бабушка в это время, чтобы не смущать его, уходила на кухню и сидела там, горестно подперев голову кулачком.
В конце каждого месяца, когда приходил счет, Феликс давал деньги на уплату и добавлял еще на гостинцы.
А дома с Айгуль они находились в состоянии “холодной войны”. Внешне между ними все вроде было нормально. Они разговаривали друг с другом, даже улыбались, особенно в присутствии дочери, которая уже чутко на все реагировала. Правда, тесть перестал его замечать, и разговоры о его дальнейшем продвижении по лестнице партийной номенклатуры прекратились. Мать, с самого начала не желавшая зятя-чужака, при встрече либо отворачивалась, либо шипела что-нибудь вроде: “Загубил нашу красавицу, кобель проклятый”, или “Аллах нас наказывает, что взяли в дом нечестивца”.
И вот однажды, уже поздней весной, не успела телефонистка соединить Феликса с заказанным номером, как Светлана взволнованно и громче обычного, хотя она никогда особенно не сдерживала своего звонкого голоса, закричала в трубку:
– Феликс, милый, у меня есть предложение. Только дай слово, что не откажешься. Даешь?
Феликс рассмеялся. Его до глубины души трогала такая детская непосредственность девушки. И он относился к этому с отцовской снисходительностью и любовью. А Светлана продолжала настаивать.
– Ну, скажи: “Я согласен с твоим предложением. Ну, скажи!”
– Хорошо, – покорно засмеялся Феликс: – “Я согласен с твоим предложением.
– Вот и чудно! – обрадовалась Светлана, и Феликсу показалось, что она даже захлопала в ладоши. – Так слушай, – в ее голосе звучали немного таинственные и торжественные нотки, перемежавшиеся с чувством нетерпения, чтобы поскорее насладиться произведенным эффектом. – Здесь по Амуру курсирует прелестный белый теплоход “Геннадий Невельской”. От Благовещенска до Николаевска-на-Амуре. Неделю туда, неделю обратно. Всего две недели. Я договорилась, что на каникулах буду работать в больнице, вернее в поликлинике, а по вечерам – в больнице. На полученные деньги куплю две путевки на теплоход. И в начале сентября мы с тобой отправимся в к-р-у-и-з! Здорово, да?! Целые две недели будем вместе. И никто не будет мешать. Хорошо я придумала, верно? – с гордостью ребенка, построившего башню из кубиков, спросила она, ожидая восторгов и похвалы.
– Конечно, здорово! – загорелся идеей и Феликс. Ему было все равно, где быть вместе с Светланкой, но если это на белом теплоходе и вокруг будут плескаться, пусть не океанские, но все же волны, а главное, никто не будет мешать – от этой мысли даже дух перехватило. – Но вот с работой – это ты придумала не очень здорово, – несколько притушил Феликс ее восторги. – Во-первых, тебе надо отдохнуть, набраться сил перед последним курсом, а там – госэкзамены и диплом. Во-вторых, – съездить к маме. А, в-третьих, я достаточно хорошо зарабатываю, чтобы выкупить путевки и преподнести тебе в подарок. Так что, давай, переиграем со сроками. В принципе – идея замечательная. Ты умница, что такое придумала, да и вообще ты у меня самая-самая…
– Ничего не получится, сколько бы ты ни подхалимничал, – перебила его Светлана. – Во-первых, с мамой я уже обо всем договорилась. Конечно, она не знает, что я буду с тобой, думает – с подружкой. Пока так надо, дорогой. Ничего не поделаешь. А то у мамы случится инфаркт, если так сразу. Во-вторых, – она явно передразнивала его, но это получалось так мило, что Феликс только улыбался и продолжал слушать, – с поликлиникой и больницей я подписала трудовое соглашение. Так что и тут никуда не денешься. А главное – я уже заказала путевки. Ты знаешь, как сложно попасть на этот теплоход. Желающих – тыщи, так что пришлось подключать знакомых, а тем – своих знакомых. Но зато обещали железно. Поэтому, милый мой, придется тебе смириться и поступать так, как придумала я.
Феликс давно смирился со всем, что бы она ни придумала. Про себя же решил, что в любом случае путевки оплатит он. Еще чего не хватало, чтобы кататься на теплоходе за счет заработка студентки. У нее же каждая копейка на счету. Да и мать, наверняка, зарабатывает крохи. Кстати, кто ее мать, кем работает?
С тех пор время для них покатилось еще быстрее и в то же время медленнее. Они уже знали, что в сентябре непременно встретятся, и эта мысль подгоняла дни. Но до сентября было еще так далеко. И часы тянулись бесконечной чередой.
И вот наконец наступил долгожданный день. Феликс, как и договорились, стоял на перроне Благовещенского вокзала и ждал прибытия поезда из Хабаровска, который должен привезти Светлану.
Правда, перед этим ему пришлось поволноваться. Он намеренно не говорил заранее, когда собирается идти в отпуск. На вопросы отвечал неопределенно и единственное, что сказал конкретно, что летом будет работать. Обычно в сентябре желающих отдыхать было уже не особенно много, поэтому Феликс был спокоен: никакой накладки не произойдет. Но в середине августа первый секретарь, только что вернувшийся с болгарских Золотых песков, предложил подготовить вопрос на секретариат о некоторых изменениях в организационной структуре обкома. Поездив по братским демократическим странам и переговорив в ЦК КПСС, первый получил добро ЦК Республики на проведение эксперимента в преобразовании организационной работы в партийных комитетах. Первые наметки решили обсудить в середине сентября. Докладчик, естественно, заворг.
От растерянности в первую минуту Феликс стоял молча и только, как рыба, выброшенная на берег, глотал воздух открытым ртом.
– Вам что, плохо?!
– Ничего, вот только сердце иногда прихватывает. – И вдруг сообразил, – понимаете, врачи сказали, что я несколько перетрудил мотор. И надо дать ему отдых соответствующей порцией кислорода, насыщенного влагой, – он врал напропалую, уверенный, что первый не будет справляться о его здоровье у врачей. – Поэтому я взял путевку в санаторий на берегу, причем именно на сентябрь, когда солнце и вообще вся атмосфера благоприятно воздействуют на сердце. Если возможно, будьте добры, пойдите мне навстречу и перенесите слушание вопроса на конец сентября. К этому времени я вернусь и успею все подготовить. – Феликс специально нажимал на сердобольность первого, зная, что того хлебом не корми, а дай возможность показаться добреньким. Маневр удался. Первый нахмурил брови, почеркал в своем блокноте, шевеля губами, будто что-то вычисляя, и, наконец, вздохнув, сказал:
– Ну, что ж. Человек у нас – самое ценное. Ты правильно делаешь, что следишь за своим здоровьем смолоду (первый был старше Феликса всего на шесть лет). Вот я совершенно безответственно относился к себе и нажил разных болячек целый букет, – для убедительности сморщился, состроив гримасу страдания, и потрогал поясницу там, где, по его понятиям должен располагаться какой-нибудь орган. – Что ж, бери отпуск с первого сентября. Отдыхай, лечись, а двадцать пятого приступай к работе.
Феликсу только этого и надо было. Он успеет встретить Светланку и отправиться в далекое плавание.
И вот он стоит на перроне, нетерпеливо всматриваясь вдаль. Загорелый, с длинными волнистыми волосами, чуть тронутыми сединой, высокий и стройный, он выглядел не старше сорока. Белые брюки и светлая трикотажная рубашка с коротким рукавом, эффектно облегающая мускулистый торс, еще более молодили его. Минувший год не пропал даром. После бури, поднятой Айгуль по поводу телефонных переговоров, как следует поразмыслив и сверив свои чувства с реальностью, Феликс все же решил, что уйдет из дома тестя. Окончательно все будет расставлено по местам после разговора со Светланкой при первой же встрече (тогда еще о путешествии по Амуру и речи не было). Конечно, он был уверен в своих чувствах к девушке, которые крепли от разговора к разговору. Но все же… Телефон – это одно, а личный контакт – вернее. Его мучила мысль о большой разнице в возрасте. Он пытался успокоить себя в пользу такого возрастного диссонанса, но… В его ушах постоянно звучал насмешливый голос Николая, однокурсника Светланы: “Папаша…”
Как-то вечером Феликс долго разглядывал себя в большом зеркале, врезанном в раздвижную дверь встроенного шкафа у себя в спальне. Он был в плавках, и потому все дефекты тела просматривались, как нельзя лучше. Феликс скептически потрогал свой изрядно выпятившийся живот, безжалостно оттянул нависшие над бедрами складки, с омерзением оглядел тонкие, как у петуха, ноги. Рассматривая лицо, он с удовлетворением отметил, что морщины не тронули кожу, и шевелюра пышна, как прежде. Только глаза постарели, выглядели уставшими. Но это дело поправимое. Стоит ему увидеть Светланку, как в них появится прежний блеск. Он потрогал нос и вспомнил слова Айгуль при последнем разговоре: “И заруби это на своем корейском носу!” – “Почему корейском? – думал он, разглядывая эту выдающуюся часть лица. – Нос, как нос. Некоторые находят его даже красивым. За все время совместной жизни Айгуль ни разу даже не намекнула на нашу национальную рознь. А тут, видно, обстановка достигла кульминационного накала. И вот оно – прорвалось. Самое, так сказать, обидное. Так, наверное, всегда, если живут люди разной национальности вместе. Все хорошо, пока хорошо. Но стоит только согласию дать трещину, и тут же пойдут разговорчики о национальных особенностях… Не получится ли так и у нас со Светланкой? Кто знает, кто знает…” – меланхолично подумал он, чувствуя, что эти мысли отнюдь не исправляют его настроения.
С очередного понедельника Феликс стал подниматься в шесть утра и в любую погоду отправлялся в неподалеку расположенный парк и бегал по дорожкам сначала час, потом и полтора, делая вперемежку силовые упражнения на турнике и брусьях. Шведскую стенку, конечно, сломали, но он умудрялся использовать и ее остатки для тренировки ног. Дома десятки раз выжимал небольшую штангу, доводя себя до седьмого пота. Принимал прохладный душ и только после этого завтракал и отправлялся на работу. Если оставалось время, старался до обкома добираться пешком. Два раза в неделю он ходил в бассейн и плавал по два километра.
Сначала Феликс уставал от такого зверского режима, и его постоянно преследовала подлая мыслишка: не бросить ли? Все равно возраст берет свое и никогда не быть, как прежде, стройным и без жировых складок. Но однажды, посмотрев в зеркало, он подумал, что увидел отражение другого человека. От животика не осталось и следа, талия четко обозначена. Ноги налились силой и на икрах появились груши мышц. Лицо помолодело. Под глазами исчезли мешки. Словом, перед ним стоял прежний Феликс, даже более натренированный. Это обрадовало и вдохновило его на еще более интенсивные занятия. Знакомый врач, к которому он временами ходил на консультации, тоже удивился разительным переменам, но постоянно говорил: “Только не перегибай палку. Не надрывайся”. И Феликс старался не доводить себя до полного изнеможения.
Зато теперь он стоял на перроне и не боялся встречи с девушкой. А поезд уже приближался. Вот перед ним замелькали, замедляя ход, окна вагонов, и в одном из них прямо на него глянули громадные, чуть испуганные глаза Светланы. Но тут же в них вспыхнула радость. Девушка исчезла в окне, и через минуту появилась в дверях вагона.
Теперь уж ничто не могло остановить их. Светлана спрыгнула со ступенек, а Феликс подхватил ее на руки и застыл в горячем поцелуе. Им вдруг почудилось, что они вернулись на год назад и вновь находятся в подъезде дома, где живет Светлана, он несет ее по лестнице и останавливается, чтобы целовать, целовать, целовать. И точно такое же, как тогда, счастье подхватило обоих волной и понесло далеко-далеко от земли, от жизни, от всего окружающего.
– Граждане, имейте совесть! Ведь не в Америке же! Вот бесстыжие! Не у себя же в спальне…
Эти восклицания отрезвили их, вернули к действительности. Они сконфуженно, не глядя ни на кого, взялись за руки и побежали к выходу.
И только выскочив на привокзальную площадь, Феликс оглядел Светлану. Она была блистательна в том самом белом полотняном платье с тонкой алой отделкой.
– Моя дорогая! – задохнувшись от избытка чувств только и смог произнести он, боясь даже прикоснуться к ней, потому что кругом сновали люди, и ему казалось, что все только и следят, чтобы вновь напуститься на них.
Час был ранний, до отплытия “Геннадия Невельского” оставалась куча времени, и они отправились бродить по городу, видя и слыша только друг друга. И все в это утро было хорошо. И погода сияла ласковым солнцем, и город был чистым, словно умытым после сна, и официантка в кафе, куда они забежали позавтракать, оказалась удивительно красивой и приветливой. И даже милиционер, засвистевший, когда они в нарушение правил перебегали дорогу, где им захотелось, оказался веселым и симпатичным, что, правда, не помешало ему оштрафовать их.
Когда настало время отправляться на теплоход, Светланка вынула из сумочки две путевки и одну протянула Феликсу.
– Давай лучше на теплоход поднимемся отдельно. Каюты-то у нас разные. Но у тебя отдельная, на одного человека, – и внезапно залилась краской.
– Ты что? – растроганный Феликс обнял ее и хотел поцеловать, но она испуганно рванулась от него.
– Про вокзал забыл?! – Оба засмеялись и побежали к пристани.
Быстро распотрошив свой небольшой овальный чемодан и побросав, как попало, на полки шкафчика вещи, что на него совсем не было похоже, да он вообще сам себя не узнавал в последнее время, Феликс вышел из каюты. На палубе царила обычная суматоха, связанная с отплытием. Гремела музыка, заглушая все остальные звуки. Лишь иногда слышалась отрывистая команда в мегафон: “Отдать концы! Малый назад! Малый вперед! Право руля!”
Феликс стал искать Светлану. Ему казалось, что она, бедненькая, в растерянности стоит где-нибудь на корме, поджидая его. Но вот путь ему преградила шумная компания. Парни и девушки смеялись, переговариваясь между собой и комментируя действия моряков. Он хотел обойти стороной веселую толпу, как из самого центра ее услышал знакомый голос:
– Феликс, я здесь! – и к нему стала пробираться Светлана. Взяв его за руку, она громко воскликнула: – Ребята, знакомьтесь! Это мой самый лучший друг. Его зовут Феликс. Кто его обидит – обидит меня. Имейте в виду!
– Да его не очень-то обидишь! Вон какой натренированный! – Эти слова прозвучали музыкой в ушах Феликса. Чувство ревности, вспыхнувшее в первую минуту, погасло. Он подумал: “Придется привыкать, брат, что вокруг твоей будущей жены всегда будет такой хоровод. Характер у нее такой общительный, да и очень уж она хороша. Парни так и слетаются к ней, как осы на мед. Ничего. Станет мужней женой, остепенится. Все зависит от меня. А показывать, что ревную, только отпугивать девушку. Так что будь весел, смел и… молод”. Порешив на том, он стал оживленно разговаривать со всеми, рассказал пару политических анекдотов. Все вокруг долго смеялись, и Феликс поймал на себе восхищенный взгляд Светланы.
Вечером состоялся небольшой банкет, устроенный капитаном в честь отплытия и знакомства. Потом начались танцы. Уже за полночь, когда объявили отбой, и пассажиры стали нехотя разбредаться по своим каютам, к нему подбежала Светлана, и быстро оглядевшись, поцеловала в губы.
– Завтра целый день будем вместе, – прошептала она. – Спокойной ночи, любимый, – и побежала за тремя подружками, с которыми была в одной каюте.
Феликс, откровенно говоря, был несколько разочарован. Ему казалось и хотелось… “Да мало ли, что мне хочется, – урезонивая себя, подумал он, стараясь подавить наползающее раздражение. – Она же не такая, как Рыжик. Все правильно. Мне бы и самому было неприятно, если б получилось так. Нет, она умница. А дальше – посмотрим”. И он, протянув руку к выключателю, погасил свет и моментально уснул. День был длинным и полным светлыми, хорошими впечатлениями, и потому спал он крепко, без сновидений.
На следующий день общий ажиотаж от новизны обстановки и интересных многообещающих знакомств несколько поостыл, и туристы предались своему основному занятию – отдыху. На палубах выстроились бесконечными рядами шезлонги с выцветшими и продавленными сиденьями-полотнищами. На них безжизненно развалились тела, прикрытые минимальным количеством ткани. Феликс еще раз подивился условностям человеческого бытия. Попробуй кто-нибудь появись в таком виде на улицах города, его бы те же тетки, развалившиеся сейчас здесь грудой голого мяса, закидали каменьями, и бедняге пришлось бы по меньшей мере платить штраф за нарушение культуры поведения. А тут самые яростные поборники нравственности не видят ничего зазорного в почти полном оголении на глазах всего народа.
Но, несмотря на похожесть голых тел, особенно, когда лицо прикрыто от солнца косынкой, панамкой или просто газетой, он сразу же нашел Светлану. Ее отличали от остальных не только фарфоровая белизна кожи, но и точеная фигурка. Недаром вокруг нее все пространство было занято парнями, разместившимися прямо на палубе. В душе Феликса стала закипать злость. “Эти бабы – бесстыжие существа. Посмотреть только, как они одеваются. Вернее, раздеваются. И еще с давних времен. На балах в старину они кружились в танцах голые по пояс. Потом стали укорачивать юбки до неприличия. Каждая из них как зазывала на свой товар. Вот и здесь выставили напоказ свои прелести. И Светлана туда же…”. Но осекся, невольно залюбовавшись совершенными линиями ее тела. “Это же произведение искусства. И грешно было бы прятать от людских глаз… Послушай, – внезапно обратился он сам к себе, – не слишком ли ты становишься покладистым? Светланка незаметно и ненавязчиво здорово перевоспитывает тебя… на свой лад. Ну, да ладно, может, это и к лучшему. Все равно она – только моя. И пусть никто не зарится…”
Он верил Светланке, но все же ему было неприятно, когда мужчины очень уж липли, а она с приветливой улыбкой принимала их ухаживания. Особенно бесил молодой парень с заметно пробивающимися пшеничными усами. Он, кажется, был членом экипажа теплохода – не то боцман, не то лоцман, а, может, и механик какой-нибудь. Тот так и пожирал глазами Светлану и тенью ходил за ней, правда, не приближаясь. Он больше других раздражал Феликса, наверное, потому, что в нем чувствовалась надежная мужская сила и суровая, несмотря на молодость, красота. Перед такими вряд ли какая женщина сможет устоять. Это его вконец расстроило, и с испорченным настроением он ушел в свою каюту. А в это время вредный внутренний голос вновь запел старую песенку: “Видишь, что я говорил? Связался с молодой – так кусай локти. Для чего ты ей нужен – старый, изношенный башмак? Вон сколько молодых вьются вокруг. Так что еще хлебнешь горя. Лучше бросай, пока не поздно…”
За обедом он сидел кислый и раздраженный, до еды почти не дотронулся – все казалось невкусным и даже протухшим. Выпив лишь стакан теплого, похожего на бурду, компота, он раскланялся с соседями по столу и вновь скрылся в каюте.
Феликс сидел на диванчике, бездумно листая старый журнал, и с раздражением думал, что предстоит еще целых двенадцать суток такого плаванья. “А не сойти ли на берег на первой же остановке? – вдруг пришла мысль. Это, кажется, будет Хабаровск. Повидаюсь с Анатолием – вот будет рад, старый бродяга, может и с Рыжиком побалуюсь, а там дуну домой… А есть ли у меня дом? Нет нигде дома. Хотел вот построить, а фундамент оказался зыбким. На песке”. И в этот момент после короткого стука дверь распахнулась, и в каюту порывисто вошла Светлана. Не замедляя шага, подошла к Феликсу и прижалась к его губам. Поцелуй еще длился, а у Феликса в голове все перевернулось. Даже сквозь прикрытые веки он почувствовал яркие лучи солнца, врывающиеся в иллюминатор. Его существование на белом свете стало приобретать значение и смысл.
– Ты у меня такой дурашка! – оторвавшись от губ, стала трепать его за уши девушка. Я ему машу, чтобы подошел, а он делает вид, что не видит. Ты что, ревнуешь?! Ха-ха-ха! – закатилась она. – Да ты оглядись вокруг. Разве кто-то может сравниться с тобой? Уж если ревновать, так это я должна. Девчонки все уши прожужжали о тебе. Каждая хотела бы познакомиться поближе. А мне интересно, до чего они могут додуматься. Я и прикидываюсь, что мы с тобой просто друзья, и мне до тебя, в общем-то, нет дела. Так они целый заговор учинили, чтобы завлечь тебя. Представляешь, каково было мне при этом? Но я в душе только посмеивалась, потому что знаю – наткнутся на каменную стену. Правда же, ты мой и только мой? – внезапно в ее голосе послышались тревожные нотки сомнения, и она, сев рядом на диванчик, тесно прижалась к нему.
Так до вечера они просидели в его каюте. Феликса замучила совесть, и он несколько раз предлагал ей выйти на палубу и хотя бы прогуляться, чтобы подышать свежим воздухом, полюбоваться проплывающими облаками.
– Тебя, верно, потеряли твои подружки и поклонники?
– Бог с ними, – смеялась Светланка. – Потом найдут. Мы же поплыли на этом теплоходе не для того, чтобы болтать и смеяться с другими, а чтобы быть все время вместе. Так? Ну, то-то. Так что молчи. Вернее, не молчи, а рассказывай о себе. Помнишь, ты обещал при первой же встрече рассказать что-то страшное и интересное про себя, свою предыдущую жизнь… до меня, – прибавила она, лукаво улыбнувшись.
Феликс привлек ее к себе и начал (в который уже раз!) страстно целовать. Светлана была в легком, ярком сарафанчике, он целовал обнаженные руки – от плеча до кончиков пальцев. Она смеялась, но не сопротивлялась, наоборот, подставляла ему один пальчик за другим. – Феликс не смел, даже боялся хоть невзначай коснуться ее груди, трепещущей под тонкой тканью. И она чувствовала, с каким благоговением он относится к ней, и была бесконечно благодарна за это. В этом она видела его истинное отношение и понимала, что он ведет себя так, потому что любит. Светлана все глубже и глубже погружалась в сладостное состояние полной бездумности. Потому что была уверена, что любима и любит сама.
– Ну, так рассказывай же! – капризно потребовала она, усаживаясь поудобнее и поправляя сарафан.
– Рассказывать обо всем пока не буду. – Что-то сдерживало Феликса от полного откровения. – Но скажу, что завтра на рассвете мы будем проплывать мимо того места, где я родился и провел детство. Это село Благословенное.
– Да что ты говоришь? – Светлана даже вскочила с диванчика и захлопала в ладоши. Казалось, что она вот-вот сорвется с места и кинется на палубу смотреть на берег.
– Да сядь ты, егоза! – рассмеялся Феликс. – До Благословенного еще плыть и плыть.
– А мы с тобой обязательно проснемся и посмотрим на твою родину, хорошо?
И Феликс поразился. Впервые ему подсказали, что у него есть родина. Это – Благословенное. Или, как называли его родичи, Самали. В памяти встали картины юности, когда на станции Иркутск-товарная сгоняли в один эшелон самалийцев, его земляков.
А Светланка между тем тихонечко задумчиво повторяла:
– Самали… Самали… Звучит романтично. Почти, как африканское название. А почему Самали? Ведь с Благословенным нет ничего общего.
– Это корейцы так назвали. То ли от названия речки Самары, которую мы завтра увидим, по крайней мере, устье ее. А некоторые говорили, насколько я помню, в переводе с корейского это значит что-то вроде вдали от родины.
– А ты что, своего языка не знаешь? – удивилась девушка.
Феликс смутился и даже немного разозлился.
– Почему-то все мы стали говорить по-русски, – раздраженно произнес он. – У меня был случай еще в самом начале самостоятельной жизни. Я оказался на распутье. Ни документов, ни денег. Я тебе все подробно расскажу после, –остановил он хотевшую что-то спросить Светлану. – Так вот, к счастью (а может быть, наоборот, к несчастью, – подумал он) встретился мне хороший парень. Казах. Зовут Арман. Он свел меня со своим дядей. Большим человеком в партийной иерархии. Сначала Арман, а потом и я сам попросили помочь устроиться в жизни. Этот дядя подумал-подумал, а потом говорит: “Давай, устроим тебе новую жизнь. Все равно никаких документов нет. Все твои родственники погибли, как ты рассказываешь. Выдадим тебе паспорт на новую, казахскую фамилию. Имя у тебя подходящее, как у первого председателя ВЧК. Отчество придумать нетрудно. А? Как ты на это смотришь? Зато, живя в Казахстане, ты пробьешь себе дорогу. Национальные кадры всегда нужны. В том-то и мудрость ленинской национальной политики.
– Как это казахом? – удивился я . – Но ведь я казахского языка совершенно не знаю…
– А кто его знает, сынок? – рассмеялся дядя. – Вот мы с тобой сейчас на каком языке разговариваем? На русском. И повсюду все говорят на великом, могучем. Нам нашего языка знать не обязательно. Разве что говорить “Салам алейкум!”, – так больше для шику”. И это сказал большой руководитель. Так что я не один не знаю своего языка.
– А ты что, обиделся? – рассмеялась Светлана. – Вот чудак. Я просто так спросила. А то, что мы все говорим на одном языке, – разве это плохо? Представь себе, что ты говорил бы на своем, а я – на своем. Что, мы объяснялись бы в любви знаками? Или, может, как жители острова Пасхи, терлись носами? – и она стала громко смеяться, а потом склонилась к Феликсу и потерлась носом о его нос. Быстро отстранившись, чтобы он не успел начать целовать ее, Светлана спросила:
– А как же так получается? Ты все рассказываешь мне про Казахстан, звонил из Алма-Аты, а говорил, что преподаешь в институте в Улан-Удэ?
– В тот период, когда мы с тобой познакомились, я действительно преподавал в Улан-Удэ, так было надо. А потом меня вновь перевели в Алма-Ату. Ведь все просто. Как не понять?
– Ладно, ладно, это я так, больше, чтобы тебя подразнить. Мне нравится, когда ты начинаешь злиться – глаза становятся совсем узенькими, губы дрожат, даже нос, кажется, становится острее, – и Светлана затормошила его, целуя при этом и глаза, и нос, и рот. – Ну, хорошо, пошли ужинать. Слышишь, колокол скликает всех монахов на трапезу. Представляешь, если бы мы с тобой были монахами и вели себя так! Нас бы выгнали в два счета из монастыря, как Адама и Еву из рая. И мыкались бы мы по белу свету, зарабатывая на пропитание.
– Все-то ты знаешь?
– Настанет день, и я еще поражу тебя своими познаниями, – и, рассмеявшись, поспешила к выходу. – Сегодня все танцы танцую с тобой. А ты смелее отшивай мелюзгу. Пусть знают, что я твоя дама, – и выбежала из каюты. Внезапно она вернулась и, встав в дверном проеме, заявила:
– Забыла тебе сказать. Ты молодец, что остался корейцем. Национальность, как родная мать: ее не выбирают и не меняют. Ее надо беречь и ею гордиться. – И, послав ему воздушный поцелуй, вновь скрылась. А Феликс еще долго сидел в глубоком раздумье, дивясь мудрости и рассудительности этой девочки.
Вечером во время танцев Феликс ощущал нежную упругость тела Светланы, исходящий от нее непередаваемый аромат снежной свежести. Это опьяняло его. Каждая жилка устремлена к ней. Разум, словно догорающая свеча, угасал, уступая тьме безрассудства.
– Пойдем ко мне, – прошептал он девушке, когда после отбоя провожал ее до каюты. Но она приложила пальчик к его губам и также шепотом ответила:
– Не сегодня. – Быстро поцеловав его, она скрылась за дверью.
Феликс мучительно долго не мог уснуть. А когда забывался, перед ним возникало давно забытое видение происшедшего на острове. Он вновь стоял, привязанный к деревьям, а перед ним в неистовом хороводе кружили обнаженные девушки. Хохоча и повизгивая, они по одной подскакивали к нему, шлепали ладонью по голому телу и, отскочив, вновь пускались в пляс. Он рвался к ним, пытаясь освободиться от пут, перетянувших руки и ноги, но все усилия были тщетны. Феликс вытягивался, высматривая среди пляшущих девчат Светлану. Он знал, что если увидит ее, то придет спасение. Но той нигде не было. И вот в один из таких провалов тяжелого забытья раздался стук. В еще не проснувшемся, но уже фиксирующем реалии действительности мозгу мелькнула мысль – Светлана! Вскочив с койки, он стремительно кинулся к двери и распахнул ее. На пороге стоял вахтенный матрос.
– Мы подходим к устью реки Самары. Вы просили разбудить заранее… –несколько смущенно проговорил парень.
– Ах, да! Спасибо большое, – ответил Феликс, медленно приходя в себя. Он совсем забыл, что с вечера договорился, чтобы матрос поднял его при подходе к Благословенному.
Феликс глянул в иллюминатор. На темном фоне стены он показался недавно взошедшей луной, таинственно мерцающей серебристой поверхностью. Часы показывали без нескольких минут пять. Быстро приведя себя в порядок, он, торопясь, прошел в другой конец коридора и тихо постучал. Дверь тотчас же отворилась, и перед ним предстала Светлана. Казалось, от нее веет утренней свежестью, словно от цветка, на котором еще не просохли капельки росы.
– Пошли скорее, а то прозеваем, – прошептала она и, схватив его за руку, побежала к выходу на палубу.
Берега уже просыпались. Птицы все увереннее пробовали голоса. Остатки легкого тумана таяли прямо на глазах, открывая водную гладь еще дремлющей реки. Из-за макушек деревьев на далеком китайском берегу алой кромкой показалось восходящее солнце. Поднимаясь вверх, как наполненный гелием резиновый шар, оно росло, пока не превратилось в огненный диск, покрывший все вокруг сливочными мазками. И как раз в этот момент с капитанского мостика раздался голос вахтенного:
– Во-он устье Самары. А там, за деревьями – село Благословенное.
– Посмотри, посмотри! – вскричала Светлана. – Пристань. Ты помнишь ее?! Она такая старенькая, что, верно, строилась еще при тебе, а?
Феликс смотрел на берег во все глаза. Его охватил легкий озноб от торжественности минуты. Он встречался со своей юностью. Да, ему казалось, что он узнавал эти деревья вдоль берега, маленький несуразный причал. В памяти промелькнула картинка, как к этому сооружению подходит пароходик с высокой черной трубой, и он, еле передвигая ноги, поддерживаемый с двух сторон родителями, поднимается по сходням на борт. И, может быть, впервые за последние десятки лет сердце его сжала тоска по матери и отцу. И ему стало жаль себя, такого одинокого, покинутого всеми. Но в тот же момент он услышал голос Светланки:
– Смотри, смотри! Трое мальчишек и девчонка идут по берегу с удочками. Смотри, машут нам! – и она приветственно замахала рукой в ответ ребятишкам. – Это, случайно, не ты с друзьями отправился на промысел, а? – Она будто прочитала его мысли, потому что он подумал, что именно так, в такой же ранний час Анюта, Роман, Виссарион и он частенько отправлялись на рыбалку в те далекие, светлые годы детства.
Теплоход, видимо, специально для них сбавивший ход, трижды коротко прогудел и пошел быстрее. Феликс и Светлана еще некоторое время смотрели на удаляющийся берег.
– Сегодня после обеда будет короткая остановка, как тут говорят, зеленая стоянка. Будем купаться и смотреть окрестности. А потом… я приду к тебе, – и почувствовал, как ее рука, которую он держал возле локтя, мягко выскользнула из его ладони. Словно пролилась вода.
Время тянулось бесконечно долго. Действительность Феликс воспринимал как-то отвлеченно, словно все происходило на фоне громадных часов, стрелки которых передвигались мучительно медленно. Во время остановки у деревни с каким-то несуразным названием то ли Тыр, то ли Дыр (сейчас все раздражало Феликса, потому что эта стоянка, казалось ему, оттягивала заветную минуту) он сначала не собирался даже сходить на берег, но, поразмыслив, присоединился к весело купающейся толпе. Взглядом снайпера выхватил из общей массы фигурку Светланки и больше не выпускал ее из виду. Он вел себя, как ребенок, который ревниво следит за своей любимой игрушкой, боясь, как бы кто не забрал ее.
Наконец, купание и прогулка закончились. Теплоход, солидно погудев, отчалил от деревеньки, и возбужденные туристы отправились обедать.
Феликс наскоро поел и пошел в каюту, боясь, что Светлана может опередить его. Он не мог усидеть на месте. Метался по каюте, зачем-то перекладывая предметы с места на место. Его то бросало в жар, то бил озноб, и он с ужасом думал, не заболел ли он какой-нибудь страшной болезнью. Тогда все пропало.
Но вот в дверь постучали, и вошла Светлана с букетиком полевых цветов. Она была чуть бледнее обычного. Молча взяла вазочку, наполнила водой и поставила букетик. И только после этого повернулась к Феликсу и обняла его, прижавшись всем телом. Он стал целовать Светлану. Но не лихорадочно, как прежде, а медленно, со вкусом, как бы оттягивая главный момент. Светлана отстранилась и, подойдя к койке, скинула с себя цветастый сарафан. Еще несколько движений, и Феликс даже зажмурился, будто боясь ослепнуть от вида ее обнаженного тела. Откинув покрывало, Светлана легла и прикрылась им, выжидательно глядя на оцепеневшего Феликса. Он вздрогнул, словно проснулся от крепкого сна, и, на ходу срывая одежду, бросился к ней…
Теперь время летело стремительно. Слишком быстро. Они еще не успели насладиться, как заметили, что в иллюминатор бьют косые потускневшие лучи солнца.
– Вот я и женщина, – произнесла немного торжественно Светлана, откинувшись на подушку. – И какое счастье, что это ты, любимый…
Феликс, задыхаясь от нахлынувшей нежности, стал целовать ее лицо, шею, грудь, чувствуя, как накатывается новая волна страсти, но она остановила его натиск.
– Погоди-погоди. Я тебе сейчас что-то покажу. – Светлана поднялась с постели, сделала два шага назад так, чтобы он мог видеть ее всю, встала на цыпочки и подняла руки, вытягиваясь, будто достает что-то высоко над головой.
Феликс замер, пораженный. Перед ним была та самая статуэтка, такая же ослепительно белая и прелестная. Только живая.
– Ну, как, похоже? – вдруг ожила статуэтка. – Ты знаешь, как долго я репетировала эту позу перед зеркалом, чтобы показать тебе.
Феликс потянулся к ней, взял за руку и притянул к себе. Она не сопротивлялась, они вновь слились в едином порыве нежности и страсти.
Уже давно прозвенел колокол, зовущий на ужин. Уже затихли отзвуки музыки на верхней палубе, и прошелестели шаги расходящихся по каютам туристов. А они продолжали лежать в объятиях друг друга, то о чем-то бесконечно разговаривали, то подолгу молчали, все равно продолжая говорить ласковые слова, не произнося их вслух.
В каюте было темно. Феликс щелкнул выключателем. Свет бра над изголовьем, залил их.
– Не хочу лежать в темноте. Хочу видеть тебя постоянно. Вот такой ослепительно прекрасной, – и он, откинув покрывало, стал любоваться ею.
– Ах ты, ненасытный! – засмеялась Светлана. – Лучше посмотри, который час? Мои девчонки, небось, меня совсем потеряли. Еще поднимут тревогу.
Феликс потянулся и взял часы. Что-то слетело с тумбочки и упало на пол.
– Что это? – удивился он, зная, что там ничего больше быть не должно.
– А, это мое, – подхватилась девушка. Она свесилась с койки и подняла с полу медальон на серебряной цепочке. – Это мой амулет, – хитро улыбнувшись проговорила она, поглаживая маленький прямоугольник. – Понимаешь, он немного старомоден, и я его не ношу постоянно. Но когда предстоит что-то ответственное, важное, он непременно со мной и приносит счастье. Как сегодня… – тихо добавила она. – Это мамин медальон. Ей подарил ее любимый. Мой отец. Здесь его фотография, но как-то мама упала в воду, и изображение размылось. Только какой-то силуэт остался. Даже не силуэт, а фрагменты лица. Но ни мама, ни я не вынимаем фотку. Нам кажется, что пока она там, мой отец жив и должен нас найти…
Пока она говорила, щелкнув застежкой и раскрыв медальон в виде серебряной книжечки, Феликс сидел, словно пригвожденный. Он завороженно смотрел на медальон, боясь поверить глазам.
– Вот, посмотри, может, что-нибудь поймешь на карточке, – протянула ему Светлана серебряную вещицу. Она не могла видеть выражения его лица, остававшегося в тени.
Феликс медленно, точно раскаленный предмет, взял в руки медальон. Он только мельком взглянул на покоробленную фотографию и дрожащими пальцами защелкнул замочек. На серебряной обложке были выложены три миниатюрных цветка анютиных глазок.
– Анюта! Анюта! – прохрипел он. – Анюта, что я наделал? – Это был рык смертельно раненного животного. Феликс свалился на пол и забился в исступлении, повторяя: – О, что я наделал?! Что я наделал! За что? За что такое наказание?
Светлана с минуту сидела, ничего не понимая. Она подняла медальон, который выронил Феликс, раскрыла и посмотрела на испорченную фотографию, на анютины глазки, и вдруг все поняла. Она вскочила на ноги, нагнулась и, приподняв за плечи корчившегося в конвульсиях Феликса, тихо, ровным, слишком ровным голосом спросила, стараясь заглянуть в глаза:
– Так на фото – это ты? Значит ты – мой отец? Да? Ты мой отец? Ты мой отец? – с каждым разом она повторяла все громче и громче. И вдруг стала лихорадочно одеваться. Натянув босоножки, выбежала из каюты.
Феликс бросился было за ней, но опомнившись, что голый, как попало накинул на себя рубашку и, сунув ноги в брюки, босой, на ходу застегиваясь, побежал по коридору. Но еще не добежав до каюты Светланы, круто развернулся и бросился к выходу на палубу.
Черный Амур хлестнул его холодными брызгами. Черные тучи плотно зашторили все небо. Лишь изредка яростные зигзаги молний вспарывали воздух. У борта в одну из таких вспышек он увидел черную фигуру. Он радостно кинулся к ней, но это оказался парень из экипажа теплохода, который так пялился на Светлану. Тот почему-то висел на снастях, судорожно сжимая в руке конец каната.
Феликс хотел тут же поднять тревогу, но внезапно что-то остановило его. “Обожди. Не поднимай шума. Во-первых, Светлана может быть у себя в каюте. В истерике. И ты ей сейчас ничем не поможешь. А этот парень случайно ударился и потерял сознание. Ничего, здоровый бугай. Скоро придет в себя. А начнешь шуметь, поднимется такой хай, что сам рад не будешь. Станут дознаваться, кто ты, откуда, где работаешь. И тогда прощай все – и мир, и покой, и работа, и благополучие. Нет, лучше повременить. Потом со Светланой что-нибудь придумаем. А сейчас быстро в каюту, пока никто не видел.”
К утру страшная весть облетела теплоход. В Хабаровск, куда “Невельской” должен был прибыть в середине дня, полетела радиограмма. На палубах было безлюдно: все укрылись в своих каютах, и только наиболее любопытные украдкой пробирались к борту, откуда, по рассказам помощника механика Гаврилы Снегирева, бросилась в волны Светлана Тенева. Они с мистическим страхом смотрели на это место и, внутренне содрогаясь, покидали его.
Феликс Тен не выходил из каюты даже на завтрак. Соседи по столу с сочувствием смотрели на пустующее место и тяжко вздыхали. Капитан теплохода побывал у Феликса и, просидев у него с четверть часа, ушел к себе. Никто толком ничего не знал. Но круиз был испорчен, и многие подумывали, не прервать ли путешествие.
А в Хабаровске, куда “Невельской ” прибыл к концу дня, с дебаркадера поднялись следователь и два милиционера. Всех туристов попросили оставаться на теплоходе.
После осмотра места происшествия следователь устроился в капитанской каюте и стал вызывать на допрос свидетелей. Первым, естественно, вызвали на беседу помощника механика Гаврилу Снегирева. Он чувствовал себя неважно. Болела и кружилась голова. Сотрясение мозга, как определил судовой врач. И морально был подавлен, и потому отвечал коротко и неохотно.
– Вы были свидетелем, как Светлана Владимировна Тенева якобы прыгнула за борт, – медленно, с расстановкой, сделав нажим на слово “якобы”, изрек следователь, средних лет сухопарый человек в серых помятых брюках и не первой свежести рубашке. Отчего-то создавалось впечатление, что он весь обсыпан пеплом. На его лице застыло выражение угрюмой брезгливости. И голос соответствовал внешнему облику – скрипучий и сварливый. Звали его Иваном Ивановичем Мезенцевым.
– Да, я видел, как девушка бросилась в воду, – монотонным бесцветным голосом отвечал Снегирев, – попытался спасти, прыгнул, но зацепился ногой за леер, который мы протягиваем по бортам во время штормов для безопасности пассажиров, ну, и упал на палубу, ударился головой о фальшборт и потерял сознание. Вот и все.
– А когда вы ее увидели? Когда она бросилась в воду, или, может, раньше?
– Да… немного раньше… Я стоял и смотрел на черные волны. А думал… о ней… о Светлане… Потому что она мне очень нравилась… В это время в освещенном дверном проеме что-то мелькнуло, какая-то тень. Я оглянулся, и в этот момент мимо меня пробежала девушка и сразу за борт…
– А вы не разговаривали с погибшей перед этим?
– Нет… Мы даже не были знакомы. Я все не решался подойти к ней.
– Вспомните, Снегирев, может, она не захотела разговаривать с вами, и вы, оскорбившись, случайно толкнули ее, и она упала за борт… Не так ли было дело?
– Вы что? – изумился Снегирев. – Вы подозреваете меня в … том, что я… Это вы всерьез? – и парень вскочил на ноги.
– Сядьте, Снегирев, а то я вызову милиционера!
Допрос помощника механика длился добрых два часа. Наконец, Снегирев вышел из каюты капитана взмокший, с покрасневшим лицом и с трудом добрался до кубрика.
Затем следователь допрашивал соседок Светланы по каюте. Они, по-видимому, сказали, что девушка дружила с Феликсом (фамилии его не знают), и вчера вечером куда-то исчезла и так и не появлялась больше. А утром они узнали…
Феликс с утра прибрался в каюте, тщательно проследив, не осталось ли следов пребывания Светланы. Он даже протер полотенцем дверную ручку, тумбочку, стол и помыл с мылом стакан, из которого она пила. На коврике у койки он обнаружил книжечку-медальон. Не без внутренней дрожи поднял его и долго смотрел на анютины глазки. Потом, сжав руку с амулетом, который принес несчастье, качнул рукой, как бы взвешивая драгоценность, а сам стал оглядываться вокруг, соображая, куда бы получше спрятать эту страшную улику. Конечно, лучше всего было бы выкинуть за борт. Но вдруг кто-нибудь увидит. О случившейся беде он узнал утром, услышав через иллюминатор разговоры. До этого все же надежда теплилась в душе Феликса, но теперь пришлось смириться с действительностью и принимать меры для собственной безопасности. Подумав, он завернул медальон в носок и сунул в спортивный туфель.
– Там уж искать не будут, – решил он.
Когда Феликса вызвали к следователю, он вошел в капитанскую каюту с выражением задумчивой скорби, ничем не выдавая своего волнения перед предстоящим разговором с представителем власти.
После протокольного знакомства с свидетелем Теном Феликсом Мефодьевичем, узнав, где и кем тот работает, Иван Иванович Мезенцев стал значительно любезнее и мягче в выражениях. Он извинился, что вынужден потревожить Феликса Мефодьевича и задал несколько вопросов. В протокол Мезенцев записал показания свидетеля товарища Тена, что тот познакомился с погибшей незадолго до посадки на теплоход и взял как бы шефство над девушкой. Никаких помыслов в отношении Теневой у него и быть не могло, он же значительно старше, и мог лишь следить за ее нравственностью, поскольку она была хороша собой, и мужики самым бессовестным образом цеплялись к ней. Да, она несколько раз заходила к нему в каюту. Там они беседовали на различные темы, в том числе и о проблемах политэкономии, в которой она была несколько слаба. Да, вчера после зеленой стоянки теплохода и обеда, до которого он почти не дотронулся, так как почувствовал недомогание, вернулся в каюту. Да, Тенева заходила его проведать. Посидела немного, точно не знает сколько, так как не смотрел на часы. Тен заметил, что Светлана нервничает и куда-то торопится. Распрощавшись с ней, он уснул и проспал до утра. А утром узнал о страшной беде…
Во время их почти приватной беседы в каюту, постучавшись, зашел капитан и, извинившись, попросил разрешения у следователя посоветоваться с ним. Дело в том, что он запросил радиограммой начальство, как быть с дальнейшим плаванием. Только что пришел ответ, предписывающий продолжить круиз. И он вынужден подчиниться этому приказу, так как все материальные издержки, связанные с простоем теплохода, будут взысканы лично с него, капитана “Невельского”.
– А это, сами понимаете…
Следователь задумался, собрав на лбу сотню морщин:
– А у вас найдется свободная каюта для меня и двух милиционеров?
– Вообще-то, все каюты заняты, но две пожилые дамы со слабыми нервами заявили, что сойдут здесь на берег. Они даже не требуют возврата денег за неиспользованные путевки. Это жены городских руководителей Благовещенска. Они каждый год ходили с нами в круиз и вот нынче… – безнадежно махнул рукой капитан.
– Ну, хорошо, раз они руководящие жены, – следователь с заговорщицким видом взглянул на Феликса, – разрешим им, хотя по инструкции в таких случаях никого нельзя отпускать. Ну, а нас с … одним милиционером, там же, наверное, лишь две койки? – поместите в освободившейся после дам каюте. Будем вести следствие, как говорится, на ходу. Сейчас съезжу в прокуратуру, оформлю командировку. Вернусь часа через два. Никого с теплохода не выпускать. У трапа будет постовой милиционер. Поставьте и своего вахтенного.
Когда капитан вышел, следователь стал извиняться:
– Так что и вам некоторое время придется находиться на теплоходе, так сказать, как бы под мерой пресечения. Вроде подписки о невыезде. – И беззвучно затрясся в смехе от своей прокурорской шутки.
– А что, вы подозреваете, что было совершено преступление? – удивился Феликс, подписывая листы протокола допроса.
– А бес его знает! – почесал за ухом Иван Иванович. – Всякое может быть. Больно не нравится мне этот парень, Снегирев. Здешний помощник механика. Путается в показаниях. То говорит, что девчонка нравилась ему, то – не был знаком с ней. У нынешней молодежи так не бывает. Как говорится, раз-раз – и на матрас… – и опять затрясся. – Бортанула его, вот он ее и через борт, – на этот раз он громко засмеялся.
К Николаевску-на-Амуре, когда следственное расследование было завершено и сделан вывод, что это несчастный случай, пассажиры теплохода уже забыли о жутком происшествии. Вновь слышались веселые разговоры и смех, по вечерам гремела танцевальная музыка. Влюбленные пары, скрываясь в тени, целовались, или, пользуясь отсутствием соседей, запирались в каютах. Жизнь шла своим чередом.
Феликс Тен, сославшись на служебную необходимость, прервал путешествие. Сойдя на берег, он тут же направился в аэропорт и через несколько дней был в Алма-Ате.
– Что-то на этот раз поездка на Дальний Восток не пошла тебе впрок, –насмешливо встретила его Айгуль. – Ты вроде бы даже постарел. Что, твоя шлюха послала тебя куда подальше? Зря, зря. Такие, как ты, кобели, на дорогах не валяются, – по-своему польстила она ему.
Но Феликс ни на что не реагировал. Потухший и присмиревший, он молча переносил все насмешки и издевательства жены. Он становился образцовым мужем – послушным, бессловесным и исполнительным. И когда вскоре после рождения сына Айгуль допустила его в свою спальню, он старательно и добросовестно выполнял свои обязанности.
А еще через какое-то время отец вновь заговорил с ним о дальнейшем продвижении по службе.
