Глава шестая
На пароходике, как обычно, торговый дом братьев Перминовых привез товар для переселенцев. Но на этот раз необычно было то, что перед началом выгрузки ящиков, мешков, тюков по сходням на причал сошли четыре семьи. Это были русские.
Старший из прибывших, крепкий сорокалетний мужик с короткой бородой лопатой и небольшими усами сразу подошел к группе мужчин-корейцев, в числе которых был и Сор Тиг.
– Доброго здоровья вам, – и прибывший снял войлочный колпак, похожий на современную шляпу без полей. – Прошу любить и жаловать. Артамон Игнатьев, сын Савелия. Значитца, Артамон Савельич, ежели по батюшке, – и он глубоко поклонился.
– Меня зовут Сор Тиг, – шагнул к нему руководитель поселенцев. – А это все те, кто построил село Благословенное, – и он широким жестом обвел собравшихся на берегу. – А вы приехали сюда жить? – поинтересовался он, хотя уже был уверен в этом, потому что видел, как остальные трое мужчин и четыре женщины (дети остались кучкой стоять близ причала), а также матросы с пароходика таскали с палубы домашний скарб новоселов.
– Да, наслышаны мы о том, как тут поднимается новое село, как налаживается жисть. Захотелось и вам подсобить, и самим устроиться. Думаю, не пропадем. Руки-ноги есть, голова на месте. Трудиться умеем… Примете в свою артель? – и он вопросительно посмотрел на Сор Тига.
Сор Тиг, в свою очередь, отвесил почтительный поклон.
– Милости просим. Мы всегда рады тем, кто приходит с миром и готов с нами осваивать этот край. Дело это нелегкое, но все вместе одолеем трудности. Добро пожаловать, – и теперь уже оба отвесили друг другу поясной поклон.
Вновь прибывшие поставили себе палатки и тут же приступили к строительству изб. Им помогали, как говорится, всем миром.
А следующим рейсом в Благословенное прибыло еще семь русских семей.
Лет через десять невозможно было представить, что совсем недавно здесь была глухая тайга. Болотистая глухомань превратилась в Благословенный край.
Это было удивительно своеобразное место. Возникла какая-то новая страна со своим языком, обычаями, укладом жизни. Смешанные браки корейцев и русских стали обычным явлением, не говоря уже о языке. Даже пища здесь была своеобразной. В борщ, например, многие русские наливали соевый соус, капусту солили по-корейски, а в корейских семьях котлеты и жареный картофель стали повседневной едой.
Рождающихся детей отец Тимен нарекал православными именами. Все поселенцы крестились и отмечали исправно двунадесятые праздники. Соблюдали посты. А русские в дни “Хансик” и “Чусок” вместе со всеми ходили на кладбище и поминали усопших, хотя и на Радоницу здесь было полно народу.
Но самое странное происходило с языком. С чьей-то легкой руки самалийцев, а после и других обрусевших корейцев начали называть странным смешанным корейско-китайским словом “эрмаудзя”, то есть в буквальном переводе – второй русский. И, как бы оправдывая это прозвище, у самалийцев стали появляться корейские слова на русский лад. Например, спички называли “пичике”, шапку – “сяка”, ведро – “бедре”; корейский хлеб из липкого сорта риса, который в распаренном виде размалывают в большой ступе ударами деревянной кувалды, – “удар-хлеб”, модное в то время полупальто звучало по-самалийски как “попято”, а город Благовещенск и вовсе как “Пургомиська”.
Небольшая группа грамотных переселенцев понимала, что географическая оторванность от прочего цивилизованного мира не должна превращать подрастающее поколение Благословенного в дикарей. Сор Тиг и его друзья открыли школу, послали специального нарочного в Приморье за учебниками и учебными принадлежностями.
В избе Сор Тига, давно уже признанного вождя самалийцев, собрался совет старейшин села. Самому хозяину дома было уже за восемьдесят. Он был одним из немногих оставшихся в живых первопоселенцев Благословенного. Вот еще Пак Вон Дю, которому далеко за шестьдесят, да Ли Хан Чо, прозванный с молодых лет ворчуном. Сор Тига и Вон Дю звали теперь на русский лад – Сергеем Тимофеевичем и Владимиром Дмитриевичем. Лишь один “ворчун” не захотел, чтобы его называли русским именем.
После того, как все текущие вопросы были обсуждены, и старики зашевелились, собираясь восвояси, хозяин дома остановил их.
– Мне хотелось бы решить с вами еще один весьма важный вопрос, – и пристально оглядел каждого из присутствующих, будто желая угадать, в ком найдет союзника. – Не кажется ли вам, что мы напрасно обижаем нашу молодежь и сами себе перекрываем путь в будущее? – начал он. – Присутствующие недоуменно уставились на него, не понимая столь туманного вступления. – А Сергей Тимофеевич между тем продолжал: – Подумайте, третье поколение самалийцев стоит на пороге взрослой жизни. О нас я уже не говорю. Мы, так сказать, первопроходцы, и нужно было думать лишь о том, чтобы выжить. А вот следующее поколение уже оказалось обделенным.
– О чем это ты? – спросил, недоумевая, Владимир Дмитриевич. – Очень уж иносказательно говоришь, так что сразу и не сообразишь, в чем суть.
– Это у меня манера такая, сам знаешь, – несколько смутившись, улыбнулся Сергей Тимофеевич. – Но тема настолько серьезна и, я бы сказал, щекотлива, что нельзя сразу брать быка за рога. Но я продолжу, и вы постарайтесь вникнуть в суть. Может быть, от того, как мы с вами решим сегодня, зависит будущее наших детей и внуков. Для того, чтобы набрать из колодца воду, надо, по крайней мере, иметь веревку и ведро, – продолжал туманно развивать мысль хозяин дома. – Не так ли? – Все закивали, не понимая еще, к чему ведет иносказательное предисловие. – Мы живем в России. Все будущее наших внуков и правнуков связано с русским народом, с его культурой. Мы и наши дети приняли православие. И так будет продолжаться из поколения в поколение. Но смогут ли наши потомки быть полноправными гражданами России, не зная русского языка? Смогут ли они черпать знания из сокровищницы русской науки, литературы, приобщаться к искусству? Нет, не смогут, – сам же ответил Сергей Тимофеевич на свой вопрос. – Даже если бы у нас была возможность перевести на корейский язык самые необходимые книги, это была бы капля в океане знаний, который предстоит переплыть будущим поколениям. Те ведро и веревка, с помощью которых мы сможем достать живительную влагу и напоить молодую поросль, – это и есть язык. Русский язык, который как волшебный пароль откроет путь к кладам мировой цивилизации.
– Вот хватил! – забрюзжал сидевший в углу старик Ли Хан Чо. – Тебе не достает того, что в селе две школы и обе – русские?! Да нашим детям надо изучать родной язык. Они же его совсем не знают! Вон недавно к нам приезжал из Хабаровска старший инспектор крайоно Хван Ун Ден. Большой человек. Из корейцев на Дальнем Востоке добился самого высокого поста. Так он ужаснулся, когда поговорил с нашими детьми. Не знать родного языка! И посчитал необходимым открыть в Благословенном корейскую начальную школу, а после и гимназию. А, что скажете? – запальчиво произнес старик. – И ты об этом знаешь, ходил же по селу вместе с Хван Ун Деном. А сам – русский язык, русский язык… Помнишь, мы не раз с тобой спорили об этом. – Ты все попрекал меня, что я не отдаю в вашу русскую школу своего внука Романа. Кто же теперь оказался прав, а? – И он с язвительной усмешкой посмотрел на хозяина дома. – Своего внука я сам учил корейской грамоте, а потом и он стал учить ребятишек из тех семей, которые понимают, что корейцы должны знать корейский язык. Хван Ун Ден, ты же не можешь отрицать, что он умнейший человек, так вот, он сказал, что, когда здесь откроется начальная школа на родном языке, Роман сможет быть учителем. Вот так. А ты – сокровищницы… океан знаний… Говорить-то красиво умеешь, а вот по сути сказанное тобой – чепуха! Ну, что ты можешь предложить разумного? Куда денутся наши парни и девушки после окончания гимназии? Вот состоится первый выпуск, и что? Нам же запрещено выезжать из Благословенного. У наших ребят, как и у нас, паспортов нет. Одни справки. Куда с ними сунешься? А, может, предлагаешь в Самали открыть институт или даже академию? – издевательски засмеялся Ли Хан Чо. Вот если бы нашей молодежи разрешили выезжать на учебу в Корею, в Сеул, тогда бы они показали всем, на что способны… – мечтательно закатил глаза ворчун.
– Не говорите глупостей, – вспылил Владимир Дмитриевич Пак. – Это же неосуществимо. Да и что там будут делать наши ребята, не зная корейского…
– Вот-вот, о чем я и говорю! – подхватил Ли Хан Чо. – Об этом и речь. Поэтому и надо детей сызмальства учить родному языку.
– А что потом? Где они будут жить и работать?
– Как где?! – даже возмутился старик. – В Корее. Выучившись, они останутся на родной земле. И будут не то, что мы, мыкаться по чужим странам. Вот так и вернутся корейцы на свою родину.
– А кто там ждет наших молодых людей? – Вновь возмутился Владимир Дмитриевич. – А впрочем, это бесполезный разговор…
– По крайней мере, сейчас, – вмешался Сергей Тимофеевич. – В словах уважаемого Ли Хан Чо есть мудрые зерна, но надо смотреть в глаза реальности. Мы находимся на русской земле. Живем бок о бок с русскими и, естественно, должны знать язык той страны, где живем. Причем, знать лучше, чем русские, для того, чтобы добиться чего-либо в жизни. Я очень уважаю Хван Ун Дена и считаю, что он прав, говоря о необходимости изучения родного языка. Вопрос об открытии корейской школы мы решали вместе. И все же…
– И все же, – подхватил еще невысказанную Сергеем Тимофеевичем мысль Владимир Дмитриевич, – русский язык мы должны знать в первую очередь. Помнишь, Сор Тиг, ты как-то рассказывал нам о своем далеком предке?…
– Да, я говорил об очень большом ученом Цой Чи Воне, жившем в десятом веке. В детстве он попал в Китай и жил там. Он так хорошо знал китайский язык, историю, иероглифическое письмо, что в девятнадцать лет стал академиком. Ему предлагали высокие посты при императорском дворе, но он отказался и вернулся на родину. И там передавал свои знания молодежи.
– Вот видите? – торжествующе обвел всех взглядом Ли Хан Чо. – Он вернулся на родину, а вы…
– Но ему было с чем возвращаться, – прервал его Сергей Тимофеевич. – А с чем отправятся на родину ребята сейчас? Да никому они там не нужны. Конечно, придет время, когда правнуки невольных изгнанников с родной земли, – Сергей Тимофеевич прищурившись смотрел куда-то вдаль, словно видел то, что произойдет через много лет, – поедут на родину и будут желанными, потому что это будут великие ученые, деятели культуры и искусства. И народ примет их. И они будут корейцами. А пока… Кто мы?… Эрмаудзя. Русские, да еще второсортные, – с горечью заключил он. Немного помолчав, продолжил. – Для того, чтобы не быть второсортными, наши дети должны учиться в высших школах, стать хорошими специалистами и, прежде всего, знать русский язык.
– Я не спорю, – поддержал его Владимир Дмитриевич. – Молодежь должна знать и родной язык. Ключом к нашему существованию является корейско-русское двуязычие.
– Я тебя поправлю, – мягко прервал его Сергей Тимофеевич. – Ты говоришь верно, но только не корейско-русское, а русско-корейское двуязычие откроет нашим потомкам дорогу в будущее…
– Ну, знаешь ли, от перемены мест слагаемых…
– Вот как раз тот случай, когда сумма меняется, – улыбнулся Сергей Тимофеевич. – Сейчас и еще много десятилетий русский язык будет для нас двигателем. А корейский поможет не забывать, кто мы, и послужит проводником, чтобы не сбивались с верного курса, как сказал уважаемый Ли Хан Чо.
– Больно цветисто и иносказательно ты всегда говоришь, – пожал плечами Владимир Дмитриевич. – Но, наверное, ты прав.
А Сергей Тимофеевич продолжал: – я часто разговариваю с нашими юношами и девушками. И вижу, сколько среди них способных, даже, наверное, талантливых. Им бы знания – и они горы свернут… В Хабаровске поговаривают, что, может быть, нашим молодым разрешат поступать в институты. Человека два-три в год. Но, во-первых, это очень мало, а потом, – когда это будет? Пока чиновники раскачиваются…Поэтому предлагаю, не дожидаясь разрешения, послать нескольких юношей, чтобы попытались поступить в институты или, на худой конец, в ФЗУ или техникумы. Главное, как говорится, прорваться. Проложить тропку. А там потечет ручей к вершинам знаний… – и он даже улыбнулся, будто мечты уже превратились в явь. – Вот с документами будет сложнее, но попробуем утрясти и этот вопрос.
– А я своего внука Романа все равно никуда не пошлю, – упрямо заворчал в своем углу Ли Хан Чо. – Пусть изучает корейский язык.
– Да он у тебя и так переросток! – возмутился сидевший рядом с ним член совета. – А ты его хочешь держать взаперти. Как пса на привязи. Куда же он теперь?!
– А ты за него не бойся. Мальчик своего добьется, – задиристо, но несколько растерянно продолжал отстаивать свою точку зрения старик.
– Другие получат свидетельства об окончании средней школы и поедут учиться дальше, как говорит Сергей Тимофеевич. А что будет с твоим внуком?
– А за парня, действительно, не надо волноваться… – пришел на помощь старому упрямцу завуч средней школы Мирон Сергеевич Лян. – Роман оказался предусмотрительней взрослых. Хоть дед и запретил учиться, он потихоньку занимался сам. Ему помогали друзья. В общем, он сдает экзамены экстерном и, скажу вам, совсем неплохо. Хоть и трудно ему приходится. Да еще скрывать от домашних. Так что получит Роман Ли аттестат зрелости и может ехать, хоть куда. Только вы, пожалуйста, не ругайте его, что он делал это в секрете от вас. Не будь сегодняшнего разговора, я никогда бы не выдал парня. Но он молодец, ничего не скажешь.
Все посмотрели на Ли Хан Чо. А тот гордо выпрямился и заговорил с ноткой назидания:
– Вот видите, что я говорил. Вот что значит, мальчик из нашей породы Ли. Нас голыми руками не возьмешь. Мы знаем свое дело. Пока другие болтают, мы и работаем, и учимся, и вообще не хуже других. – Старик даже подбоченился, сидя на ондори, и это выглядело так забавно, что все рассмеялись.
– Ну, хорошо. Значит, решено, отбираем нескольких парней и отправляем в самостоятельное плавание за знаниями, так? – подвел итог Сергей Тимофеевич.
– Нет, чтобы просто сказать “отправляем парней на учебу”, а то – в “самостоятельное плавание за знаниями”, – передразнил Сергея Тимофеевича Владимир Дмитриевич. – Все, конечно, согласны. Только ты научись говорить попроще. Сам призываешь к хорошему знанию русского языка, а как закатишь с цветистыми восточными оборотами и сравнениями, так до сути не докопаешься.
Собравшиеся дружно засмеялись. А сконфуженный Сергей Тимофеевич лишь развел руками и вздохнул:
– Поздно уже переучиваться. Вот было бы мне столько лет, как Роману Ли, так я… – он не закончил своей мысли, но все поняли, что тот хотел сказать, и тоже завздыхали. У этого поколения самалийцев жизнь сложилась совсем не так, как хотелось бы. И каждый желал, чтобы дети жили лучше.
Первым пароходом, зашедшим в Благословенное, четверых парней, среди которых был и Роман Ли, отправить в Хабаровск не удалось: суденышко с черной, гордо поднятой трубой, должно было сначала дойти до Благовещенска, прежде чем вернуться в краевой центр. Узнав об этом, трое юношей, навьюченные сумками и оплакиваемые родными, словно их отправляли по меньшей мере на войну, с радостными воплями побежали назад в село. Им и самим неохота было уезжать, а тут выпала отсрочка. Только Роман упрямо взошел по трапу на палубу и оттуда посмотрел на провожающих его родителей и деда. Он решил плыть в Благовещенск. Какая разница, откуда отправляться в Ленинград! А учиться дальше он решил в Ленинграде. Только там. Это была заветная мечта, о которой никто не догадывался.
Роман выбрал Ленинград как отправную точку случайно. В школьной библиотеке он как-то наткнулся на роскошно изданный альбом с видами Северной Пальмиры. Парень в свои двадцать лет не видел еще ни одного города. И, понятно, что величественные дворцы и площади, скульптуры и гранитная набережная Невы – все это поразило воображение юноши. Особенно долго вглядывался он в изображение монументального здания университета и уже представлял себе, как входит в парадный подъезд храма науки. Так он предопределил свою дальнейшую судьбу. И, несмотря на все уговоры родителей и даже угрозы со стороны деда, Роман отправился в далекий путь за своей мечтой.
– Ну, ты даешь! – восхищенно воскликнул Виссарион. – Ты же неважно говорил по-русски. И отправился сразу в университет. Припоминается, что тогда ходили такие разговоры, но мы не верили.
– Ты тогда пропал, – укоризненно добавила Анна. – А мы-то думали, что ты в Корею удрал. Дед твой прозрачно намекал на это. Что же ты даже нам ничего не сказал?
– Я боялся, что поднимете на смех. И так на душе было муторно. Сам сомневался, правильно ли поступаю. Ну, и решил никому не говорить. Потому и сиганул на первый же пароходишко.
– А после жалел? – настороженно спросил Феликс.
– Нет, ни разу, – решительно ответил Роман. – Столько было всякой чертовщины, но никогда не жалел, что поступил именно так. Единственно, мне очень не хватало вас, друзей. Думалось, вот если бы были вместе, насколько жить оказалось бы легче и веселее…
– Рассказывай! Небось, как врубился, словно бык, в науку, ни о чем больше не думал, – подначил Виссарион. – А как тебе удалось поступить в университет? Просто ума не приложу.
– Обо всем расскажу, но завтра. А сейчас пора отдыхать. Завтра надо раньше встать.
– Да, капитан сказал, что там мы будем где-то около семи, – прошептала Анна. Роман взял ее руку и крепко сжал.
– Анюта, – он назвал ее, как в те далекие годы. – Крепись. Мы с тобой.
Багровый закат сделал свое дело: на следующий день с утра дул сильный ветер, вздымая черные волны. По небу неслись серые рваные тучи. День был хмурым.
Когда Анна и трое ее друзей вышли на палубу, белые гребешки волн перехлестывали через борт и, чтобы устоять, приходилось держаться за леера.
Из-за плохой погоды на палубе никого из других пассажиров не было, да это и к лучшему. При такой печальной церемонии посторонние свидетели ни к чему. Поодаль стояли лишь капитан теплохода и механик Гаврила Снегирев.
Капитан, поглядывавший на чуть видный в клочьях тумана берег, внезапно сказал:
– Это здесь…
Анна подошла совсем близко к борту и кинула в волны венок из крупных белых ромашек с желтыми веселыми пуговками посередине. В стебли была вплетена алая лента.
И Снегиреву сразу вспомнился тот солнечный день, когда под звуки вальса “Амурские волны” по трапу поднялась прелестная девушка в белом платье, по левому боку которого сверху вниз струйкой крови стремительно сбегала алая полоска. Он словно вновь услышал ее чистый, удивительно приветливый голос и мелодичный смех. Тоска сжала сердце, и он стер с лица не то слезы, не то брызги дождя и волн.
Все несколько минут стояли молча. Усилившийся дождь хлестал по их лицам, они вымокли, но продолжали стоять неподвижно, словно молясь за светлую душу девушки, так внезапно упорхнувшей в неведомую даль. Потом Феликс что-то сказал Анне и бережно повел в каюту. Остальные последовали за ними. Когда они скрылись, капитан пошел вдоль борта, чтобы убедиться, все ли в порядке в его владениях. Механик понуро следовал за ним.
В этот день Анна не выходила из каюты, и друзья вновь собрались лишь на следующее утро.
А день выдался, как по заказу. Как будто и не было черных туч и дождя, будто ветер не раскачивал теплоход, как в открытом море, и волны не прокатывались по палубе. Вновь в небе светило ясное солнышко, стрижи, весело вереща, стремительно проносились над судном, чудом не налетая на тонкие мачты и паутину антенн. На палубу высыпали смеющиеся нарядные пассажиры.
Хорошая погода отразилась и на настроении собравшихся в каюте. О вчерашнем напоминали лишь темные круги под глазами Анны да излишне бодрые голоса мужчин, всем своим видом старающихся показать, что жизнь продолжается.
– То, что ты, Роман, поведал нам, замечательно интересно и поучительно, – сказал Виссарион, когда все расселись по привычным местам. – Но вот о себе – ни слова. Это не по правилам. А, может, ты, таким образом, хочешь увильнуть от правдивого ответа, чем ты занимался все то время, как скрылся с наших строгих глаз? – и Виссарион, посмеиваясь, оглядел всех, призывая поддержать его.
– Не бойся, Вися, я правила нашей игры четко помню. И сегодня как раз начинаю рассказ о своей личной эпопее. Итак, слушайте.
Прибыв в Благовещенск, Роман Ли решил узнать, как можно добраться до Ленинграда.
Близилось время обеда, и Роман смекнул, что надо сначала поесть, а потом приниматься за дело: на сытый желудок живется веселее. В небольшой столовой уже было полно народу, и юноша с трудом нашел свободное место в уголке, у самой кухни, откуда неслись умопомрачительные для проголодавшегося паренька запахи. Из троих его соседей по столу один оказался корейцем. Они исподтишка наливали в граненые стаканы водку, не чокаясь, выпивали и с аппетитом закусывали солеными огурцами и луком. От их смачного хрумканья и знакомого запаха укропа Роман невольно сглотнул слюну. Заметив это, сосед-кореец хитро подмигнул своим дружкам и, опрокинув в рот “гарнир”, оставшийся от компота, наполнил стакан водкой.
– На, парень, пей, пока мы добрые. Вижу, ты мой земляк, значит, пить умеешь, – и он захихикал, как-то странно сотрясаясь изнутри, будто в него вставили вибратор. – Мы, корейцы, умеем пить, – теперь уже он обращался к собутыльникам. – Сколь бы мы ни пили, голову не теряем.
Двое мужиков с готовностью закивали. То ли кореец был их начальником, то ли они пили за его счет, но были согласны со всем, что бы тот ни сказал.
– Вот он, понимаешь ты, – молодой, еще пацан, но сколько бы ни выпил, будет держаться молодцом. Так я говорю? – воззрился незнакомец на Романа. – Ты, давай, покажи, как надо пить, – и он так хлопнул юношу по плечу, что водка расплескалась по скатерти. – Видал? – довольно захихикал вновь доброхот, – вот как наши дают, понимаешь ты, – и удовлетворенно закивал, когда Роман осушил стакан.
Роман с аппетитом принялся уплетать винегрет и щи, принесенные официанткой. Алкоголь на него еще не подействовал, только в голове что-то чуть сдвинулось. Сейчас ему казалось, что все, кроме него, пьяные и ведут себя неестественно: громко разговаривают, размахивают руками. И ему стало весело.
– А ты сам, откуда будешь? – в очередной раз выпив и закусив, обратился к Роману незнакомец.
– Я из села Благословенного, – и вдруг Роману стало смешно от своих слов: из села Благословенного. Такое это благословенное место, что из него тикают парни.
– А куда направляешься?
– В Ленинград… В университет, – ляпнул Роман, и сам поверил, что в Ленинграде его ждут чуть ли не с хлебом-солью.
– Университет – это хорошо… – и в незнакомце вновь включился вибратор. – Да ты читать-писать хоть умеешь, из Благословенного? Это то самое село, которое в тайге? – Он долго трясся, и в Романе с каждой минутой накипала злость на трясуна и обида за свое село.
– Да вы знаете, я… я сам учил там детей! – От негодования и выпитого у Романа не складывались толком слова. – Да я…
– Как звать-то? – не слушая парня, спросил незнакомец.
– Меня? Меня – Роман Ли. А как вас зовут и кто вы такой, что так разговариваете со мной?
– Видал, понимаешь ты? – удовлетворенно кивнул на юношу незнакомец. – Я же говорил, сколько кореец ни выпьет, никогда головы не теряет. С достоинством держится, стервец. А я – Сергей Мефодьевич. Фамилия Кан. Я парторг колхоза в селе Ин-Корейское. Слыхал про такое? – Он весь как-то подтянулся и даже, казалось, протрезвел малость. Да где уж вам, в глухоте живете и ничего не знаете. Наш колхоз “Коммунар” передовой в районе. Прошлой осенью в два раза перевыполнили план по сое… соевым бобам, – последние слова он вновь адресовал Роману, как бы боясь, что тот не поймет, что такое соя. Так вот, я – парторг этого колхоза, – и он даже приосанился. – И тебе, Роман, советую не в Ленинград ехать, а к нам… в Ин-Корейское. Нам грамотные люди нужны…
Но Роман уже ничего не мог ответить. Его мутило. Он медленно поднялся с места, нахлобучил кепку, сняв ее с уголка спинки стула, и, придерживаясь за стол, стал выбираться.
– Молодой человек, а кто платить будет? – подскочила к нему официантка, но Сергей Мефодьевич досадливо отмахнулся и, порывшись в кармане, сунул ей измятую трешку.
Роман же, невидяще глядя перед собой, прошагал к двери и, ударившись плечом о косяк, скрылся за ней. Он не помнил, как перешел через площадь и в скверике повалился на скамейку. Юноша чувствовал, что кто-то трясет его за плечи и шарит по груди, но ничего не мог с собой поделать.
Ему казалось, что это его друзья Феликс и Вися будят его и зовут домой. Он пытается им что-то ответить, но получается только мычание…
Роман проснулся под вечер, когда тени деревьев уже перечеркивали аллеи сквера, и скамейка, на которой он лежал, чуть пахла нагретым деревом. Роман сел и с удивлением стал озираться, не понимая, где он и как оказался тут. Постепенно со скрипом начало восстанавливаться все то, что произошло с ним. Он увидел на другой стороне площади приземистое здание с выцветшей вывеской “Столовая” и, вспомнив наконец все, поморщился. Отругав себя последними словами за потерянное время и за то, что так бездарно напился, Роман поднялся и пошел искать железнодорожный вокзал. Бывалые люди еще в Благословенном подсказали, что все надо начинать со станции. К счастью, идти было недалеко, и, растерянный от многолюдья и шума, юноша остановился, не зная, что делать дальше. В этот момент к нему подошел человек в белой гимнастерке, перепоясанной ремнями, и белой фуражке с красным околышем. Роман никогда не видел милиционеров и потому с любопытством разглядывал его, пока не наткнулся на строгий взгляд из-под насупленных бровей.
– Ваши документы, гражданин! – отчеканил подошедший металлическим голосом.
– Документы? – удивился Роман. До сих пор ни разу в жизни к нему не обращались с таким требованием. Он широко улыбнулся и протянул милиционеру руку.
– Меня зовут Роман Ли. Я из села Благословенного. Знаешь, на Амуре, чуть пониже вашего города.
Милиционер от растерянности пожал протянутую руку, но тут же сурово повторил:
– Ваши документы, гражданин!
– Документы-документы, – еще больше удивился Роман такой настойчивости человека в диковинной одежде. – Вот они, мои документы, – и он полез во внутренний карман куртки, который так старательно пришила перед отъездом мать, чтобы сын не потерял справку из сельсовета и деньги. Но карман был пуст. Похлопав себя по груди и карманам брюк, Роман стал шарить глазами по земле, но ничего, кроме мусора, не обнаружил.
– Как же так?! Как же так?! – бормотал он. – Как же теперь я поеду в Ленинград? Кто-то взял у меня деньги и справку из сельсовета…
– А паспорт?! – со сдержанным удивлением спросил милиционер.
– Какой паспорт?! – в свою очередь поразился Роман. – Нам паспортов не дают. За ними надо ехать в Хабаровск.
– А ты что, колхозник? – Внезапная догадка осветила лицо парня в милицейской форме. На вид он был, может быть, года на два старше Романа.
– Да какой я колхозник?! – в сердцах воскликнул странный приезжий из какого-то Благословенного, все еще ощупывающий себя в надежде, что, может быть, пакетик с деньгами случайно завалился под подкладку.
– Странно… Почему же тогда нет паспорта…
То, что колхозники не имели паспортов, для милиционера было само собой разумеющимся фактом, оговоренным в инструкции для работников органов внутренних дел. Но дальше этого, тем более, если дело касалось национальной политики партии и правительства, для парня с бобриком под форменной фуражкой и пшеничными усиками было непостижимо.
– Ты вот что… – Николай Хороших (так звали милиционера) почему-то проникся сочувствием к этому нерусскому юноше, так искренне и отчаянно переживавшему пропажу, – ты не горюй. У тебя, видно, деньги стибрили…
– Как это? – удивился Роман.
– Ну, украли, не понимаешь, что ли? – тут у нас чуть зазеваешься, не то, что деньги из кармана, сапоги с ног стянут, и не заметишь. – Было непонятно, то ли он возмущается, то ли гордится ловкостью воров-грабителей. – У меня, конечно, много нет, но я сегодня зарплату получил, так ты… – Николай торопливо полез в нагрудный карман гимнастерки, отстегнув предварительно пуговичку, и, достав деньги, отделил хрустящую ассигнацию. – На, держи червончик. Может, доедешь до своих. А то, куда ты без грошей? Без грошей, брат, далеко не уедешь…
Роман, не задумываясь, взял десятирублевку. Может, это была большая часть жалования милиционера, но, окажись юноша в такой же ситуации, он поступил бы точно так же. Потому у него не шевельнулось и сомнения, брать или не брать деньги у незнакомого человека.
После недолгого обсуждения новоявленные друзья решили узнать, сколько денег нужно, чтобы доехать до Ленинграда.
Николай Хороших взялся проводить Романа.
Роман плохо знал цену деньгам, и потому, когда в кассе назвали стоимость билета, он не столько испугался, сколько пришел в ярость и стал кричать в маленькое окошко, что кассирша нехороший человек и обманывает людей. От больших неприятностей его спасло то, что рядом был Николай. Молодой милиционер молча взял парня под локоть и под возгласы очереди “правильно, нашелся тут хулиган! Эти нерусские совсем обнаглели! Пусть в милиции поговорят с ним!” – вывел его на улицу.
Когда они оказались на привокзальной площади, и Николай стал уговаривать Романа не горячиться, тот в смятении посмотрел на нового знакомого и вдруг спросил:
– А почему нерусские?…
– Что нерусские? – не понял Николай.
– Почему они, – он указал в сторону вокзала, – кричат: “эти нерусские обнаглели”? Наши самалийцы никогда такого не говорят.
– Кто-кто? Какие-такие самарцы? И при чем тут Самара? – удивился милиционер.
– Долго объяснять, – отмахнулся Роман. – Ты скажи, какая разница, русский или не русский? И тот и другой может быть хорошим или плохим… Ведь все люди одинаковые – одна голова, две руки, две ноги… Думают и чувствуют одинаково… Я всегда удивлялся, когда у нас некоторые ребята дразнились: нос плюский, глаза узкий, совсем как русский. Другие злились, а я только смеялся вместе с русскими ребятами. Что тут такого, что глаза и нос другие. Не у всех же должны быть одинаковыми…
Они подошли к сдвоенной скамейке – с сиденьями в разные стороны – и сели. Спиной к ним сидел пожилой человек и читал газету.
– Ты не горячись, – тщетно старался успокоить нового знакомого Хороших. – Понимаешь, это они не со зла, а просто так. Самим, видишь, тяжко. Всю ночь на цементном полу пролежали, боясь очередь за билетами потерять. А ты тут скандалишь… Время у кассира отнимаешь…
– Но почему, “гнать вас надо в свою Корею”? Что им, места мало? Вон плыли по Амуру, так кругом сплошные пустоши. А кто их обрабатывает, делает плодородными? Да, мы же, корейцы! А они: “пусть убираются!”…
– У нас, в Советском Союзе, десятки, а, может, сотни всяких национальностей. И все живем как братья. У всех есть, так сказать, свой дом, то есть, союзные и автономные республики, национальные округа… – было видно, как Николай тужится, вспоминая уроки конституции в школе и занятия по политграмоте у себя в милиции. – А вот у вас нет ни своей республики, ни своего округа. Потому и гонят вас к себе. Но ты не обращай внимания. Это они не по злобе, а от темноты. Вот будет у вас своя, скажем, автономная корейская республика, никто и пикнуть не посмеет…
– Не скажите, – внезапно вмешался в их разговор пожилой человек с газетой. Вот у нас есть своя Еврейская автономная область. А нас, евреев, все равно гонят отовсюду. А куда гнать еще дальше? И так на самый Дальний Восток загнали…
– А вы, гражданин, не лезьте в чужие разговоры! – насупился молодой милиционер. – И вообще, я вас привлеку за антисоветскую пропаганду и агитацию.
Пожилой человек быстро поднялся и, тяжело опираясь на бамбуковую трость, захромал прочь от опасной скамьи, боясь, как бы она не превратилась в скамью подсудимых.
Роман молча проследил за евреем, пока тот не скрылся за поворотом, тяжело вздохнул и повернулся к Николаю.
– Спасибо, друг. Ты меня здорово выручил. Дай мне твой адрес, я обязательно верну тебе червонец.
– Да иди ты, знаешь, куда? – возмутился Хороших. – А ты что будешь делать? А то айда ко мне? Маманя будет только рада. Поспишь у меня, а завтра что-нибудь придумаем, а? – и он выжидательно посмотрел на Романа. Но тот отрицательно покачал головой. Ему, по правде говоря, очень хотелось пойти с Николаем. Куда он денется, тем более, что вечерние сумерки уже окутывали землю. Но эпизод с пожилым евреем и угроза милиционера неприятно поразили его, и он почувствовал какое-то отчуждение к этому хорошему, по сути, парню. Даром что и фамилия у него была такая.
– Нет, я, пожалуй, поеду в село Ин-Корейское. Меня туда звал один дядька… знакомый. И работу обещал. Поднакоплю на дорогу и махну в Ленинград, в университет, – упрямо, как бы вдалбливал в себя поколебавшуюся было мысль Роман. – Только ты… помоги мне купить билет до Ин-Корейского…
– Идет! – бодро согласился Николай. – Пошли, а то все поезда уйдут.
Оказалось, что поездом можно доехать лишь до станции Ин, а там километра три до Ин-Корейского пешком или с какой оказией.
До поезда оставалось еще часа два. После пьяного обеда ужасно хотелось пить, и Роман, нащупав в кармане остатки денег, пошел на привокзальную площадь и выпил подряд три стакана газировки с сиропом, что ему весьма понравилось. Присев на скамейку, ту самую, на которой они беседовали с Николаем, он задумался. А поразмыслить было над чем. День был набит до отказа событиями, которых хватило бы надолго, будь он в своем тихом Благословенном. Шаг за шагом воспроизводя в памяти минувшие события и дойдя до того момента, когда поднял полный стакан водки и стал глотать обжигающую жидкость, Роман, от досады на себя, стукнул кулаком по голове да так безжалостно, что проходившие мимо две девчушки шарахнулись в сторону, а потом прыснули, а одна из них сказала: “Псих какой-то… А, может, пьяный…”
Роману вспомнились слова Николая, что когда у корейцев будет своя республика или автономная область, они в России будут дома. А пока они – чужаки. “Вот выучусь в Ленинграде и создам нашу республику, – подумал он, сжимая кулаки. – Корейская Советская Социалистическая Республика… Звучит? – и он даже улыбнулся от удовольствия. – И центр ее будет в Благословенном. Нет, Самали. Свою столицу мы так назовем”.
– А-а, старый знакомый, – раздалось над ухом Романа, когда он пристроился у окна в вагоне. – Куда это путь держим? – и напротив парня на деревянный диван плюхнулся давешний знакомый Сергей Мефодьевич Кан. – Это же не ленинградский поезд. Перепутал, что ли? – И он подмигнул юноше поросячьими глазками.
Роман обрадовался встрече. Он с тоской думал, где будет в чужом селе искать этого человека, не предполагая, что уж дом парторга ему указала бы, как говорится, любая собака.
– Да я вот… – и он, конфузясь и заикаясь, рассказал, что произошло после того, как ушел из столовой.
– Отлично! – чему-то обрадовался Сергей Мефодьевич. – Значит, как говорится, судьба. Едем к нам. Поживешь, поработаешь, привыкнешь, глядишь, женишься – мы тебе хорошую невесту подберем – и станешь коренным жителем села. Ты эти мысли о Ленинграде и университете выкинь из головы. Из какого-то Бла-го-сло-вен-но-го и – в Ленинград… – и парторг захихикал. И вновь в нем заработал вибратор в районе круглого живота, теперь не скрытого столом. Но вдруг, став злобно-серьезным, Кан процедил сквозь зубы:
– А ну-ка, расскажи все о себе, только без утайки. Знаешь, я бывший особист, насквозь вижу человека. Так что выкладывай все начистоту – происхождение, социальное положение, кто родители, чем занимались до семнадцатого года…
Удивленный парень стал рассказывать, но еще больше удивился, когда заметил, что его строгий собеседник откровенно спит, хотя держится прямо и не клюет носом (и откуда было знать сельскому парню, что такой навык приобретается в президиумах различных пленумов, конференций, заседаний).
На следующий день после приезда в Ин-Корейское, Роман пришел в кабинет парторга, расположенный на втором этаже сельсовета. В просторной комнате с традиционным столом буквой “Т” было светло от больших окон, выходящих на центральную площадь села. Кроме самого парторга, на стуле у стены сидел пожилой человек с изможденным лицом, одетый в поношенный темно-коричневый костюм. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке и поминутно приглаживал редкие седые волосы, прижимая их концы к затылку. В углу, образованном двумя столами, уютно пристроился второй, более молодой, с мягким одутловатым лицом. В отличие от пожилого, он держался весьма уверенно и независимо.
– А-а, пришел, – своеобразно, чисто по-корейски приветствовал Сергей Мефодьевич Романа. – Садись. – И указал ему на стул в торце стола.
Выждав паузу, пока Роман устраивался и наконец замер в напряженном ожидании, парторг продолжал:
– Так ты говорил, что преподавал корейский язык? – Юноша хотел было ответить, но Сергей Мефодьевич не дал сказать ему ни слова и удовлетворенно кивнул. – Хорошо… И говоришь – ханмун, то есть иероглифы, знаешь?
– Да, знаю… – утвердительно кивнул парень.
– Видал, молодец какой! – обратился парторг к сидящему у стола, – это как раз то, что нам надо. Дети должны быть грамотными, знать свой язык, читать и писать по-корейски… А вы что?! – на этот раз его слова были обращены к пожилому мужчине, нервно приглаживающему волосы. – Сколько вы знаете иероглифов? Десяток, два? И на этом ваши познания заканчиваются. Не-ет, так не пойдет. Вот что, – теперь он вновь обращался к Роману. Для убедительности в такт своей речи парторг стал постукивать по столу ладонью: – с сегодняшнего дня ты назначаешься директором нашей корейской школы. Будешь преподавать родной язык ребятам. А вас, – повернул он голову в сторону седого человека, – мы освобождаем за профессиональную непригодность. Ясно? Можете идти!
– Я… я… я так дело не оставлю, – вскочил с места теперь уже бывший директор школы. – Я поеду в крайоно к самому Хван Ун Дену. Он… он…
– Да езжай ты хоть к самому черту! Здесь мое слово – закон! Как я сказал, так и будет, понятно? – Сидящий у стола согласно закивал, а бывший директор быстро подошел к двери, широко распахнул ее и хотел было сильно захлопнуть, но в последний момент придержал и тихо затворил.
– Вот так-то лучше, – затрясся парторг. – А то – крайоно… Хван Ун Ден… Да я слышал, что песенка Хван Ун Дена спета. Слишком популярным стал. А нашей партии такая популярность ни к чему. Инспекторишка крайоно, а ведет себя как секретарь крайкома. Ездит повсюду, людей баламутит. Ты знаешь, что он придумал? Говорит, что корейцы должны изучать свой язык, но русский знать лучше, чем русские. А для чего? Чтоб командовать русскими? Да не быть этому. Они у себя дома. Они хозяева…
– А если создать нам свою, корейскую республику?… – будто кто потянул за язык Романа.
Парторг и сидевший у стола изумленно вытаращились на парня, отчего у того мурашки побежали по спине.
– Ты эти разговорчики кончай, – наконец проговорил Сергей Мефодьевич. – Что, в вашем Благословенном все такие?… – не сумев подобрать слова, он покрутил пальцем у виска. – Ты вот что, нигде больше не заводи таких разговоров, а иди в школу и принимай дела у бывшего директора, – и он посмотрел на стул, на котором сидел седой человек. – Кстати, его зовут Кирилл Федорович Магай.
– Не Магай, а просто Ма, – вновь не удержался от замечания Роман.
– Почему Ма? Магай, он и есть Магай. Так же, как Югай, Чагай, Лигай, ну и все остальные корейские фамилии.
– Нет, не все. Не говорят же Кангай или Кимгай. Просто окончание “гай” прибавляют к фамилиям из одной буквы или оканчивающимся на гласную. Это русские придумали, чтобы фамилии не были такими короткими. А исходит это из корейского слова “га”. Например, Лига – принадлежащий к фамилии Ли и так далее…
– Смотри, какой умный! – не то восхитился, не то обозлился парторг. – Язык свой подкороти насчет русских и корейцев. А то быстро загремишь в НКВД. Не знаю, правильно ли мы делаем, что берем его и даже директором школы сразу, – с сомнением посмотрел он на сидящего у стола.
Тот покачал головой, но тут же задал юноше вопрос, который, видимо, давно вертелся у него на языке.
– А я слышал, что окончание не “га”, а “гя” придумали сановники королевской крови, которые прибавляли его к фамилии своих вассалов, чтобы унизить их. Потому что “гя” – это неверно произносимое “кя”, то есть собака.
– Глупости все это, – отмахнулся Роман. – Скажите, разве Каны были когда-нибудь королевских кровей? Или… – но он замолчал, увидев, как наливается кровью лицо парторга, и вспомнил, что фамилия того Кан.
Странно, казалось бы до мозга костей коммунист оскорбился, что какой-то сопляк не допускает мысли о принадлежности его предков к королевской фамилии.
– Ладно, – вновь стукнул ладонью по столешнице Сергей Мефодьевич, – хватит философствовать. Иди в школу, а вечером после шести приходи сюда, надо поговорить. Да, кстати, – остановил он уже собравшегося уходить новоиспеченного директора. – Ты знаешь, кто это? – И он указал на сидящего за столом мужчину. – Это твой кормилец. Он будет тебе платить. Председатель колхоза… Передового колхоза “Коммунар”, Ян Дмитрий Михайлович. Слушайся его во всем. А если будет обижать, приходи ко мне, – вновь захихикал парторг. – Понятно? А теперь иди.
В зале Дома культуры Биробиджана шла августовская учительская конференция. Директор корейской школы в селе Ин-Корейское Роман Ли сидел в президиуме и мучительно боролся со сном. И что он только ни делал – и держал ноги на весу, и щипал себя за бедра, но ничего не помогало. Веки сами опускались, и из горла порой вырывался негромкий храп, от которого испуганно вздрагивала сидевшая рядом сухонькая старушка, наверняка какая-нибудь заслуженная учительница. Роман с завистью подумал о парторге, который умел спать с открытыми глазами, не шелохнувшись и не издавая ни единого подозрительного звука. Вот что значит опыт, плюс стаж работы, – повторял про себя молодой директор любимую фразу председателя колхоза. Но, вспомнив свое начальство, Роман внутренне содрогнулся. Во рту он почувствовал вкус водки, от чего ему чуть не сделалось дурно. Вчера они распили черт знает, сколько бутылок, и теперь он маялся, не находя себе места. Им-то хорошо. Когда он, едва продрав глаза, чуть ли не ползком выбирался из гостиницы на эту конференцию, парторг и председатель громко храпели с переливами и с присвистом. А вот он, бедняга…
С первого же дня работы директором школы Роману приходилось подниматься по утрам с такой вот головной болью. Если парторг и председатель не были в командировке, вечером непременно состоялась пьянка. В основном в парткоме. Собирались втроем и пили до одури. Двум старым алкоголикам нужен был слушатель, чтобы было кому рассказывать байки из их богатой пьяными приключениями жизни.
В первое время молодой организм выдерживал такой алкогольный натиск. Роман энергично принялся за работу, и вскоре коллектив школы, вначале принявший было нового директора в штыки, признал его преимущество перед прежним – слабохарактерным и вялым человеком.
Роман наладил учебный процесс, сам с увлечением преподавал корейский язык, передавая ребятам все то, чему научился у деда.
Впервые о нем, Романе Ли, как о директоре школы громко заговорили, когда в Ин-Корейском его силами была открыта детская библиотека. “Биробиджанская звезда” дала небольшой репортаж и интервью с ним. Партийному руководству края понравилось громадье планов директора-комсомольца и, как говорится, пошло-поехало. Газеты – областная и краевая – напечатали его фотографии, по радио передали о нем зарисовку, Романа начали выдвигать в президиумы различных совещаний, он стал членом руководящих органов с полдюжины общественных организаций. Правда, однажды в кабинете секретаря обкома партии по идеологии заведующая сектором школ и учебных заведений Фаина Иосифовна Гуревич высказала недовольство по поводу такого прославления Романа Ли.
– Говорят, что он изрядно выпивает. Какой пример подает детям, молодежи…
– Ну, голубушка, – мягко возразил ей секретарь, – если бы мы обращали на это внимание, то некому было б работать. Ни на заводе, ни в поле, ни в школах… – и немного помолчав, добавил, – и даже в партийных комитетах.
Наконец объявили перерыв. Роман поспешил в фойе, где накрыли столы для участников конференции. Вот где действительно было изобилие! Но Роман и смотреть не мог на вареные языки и заманчиво искрящуюся красную икру. Он взял сразу две бутылки минеральной воды “Дарасун” и стал жадно глотать стакан за стаканом.
– Здравствуйте, – услышал он позади себя нерешительный голос, когда принялся уже за вторую бутылку. Роман оглянулся. Перед ним стоял седой мужчина в коричневом потертом костюме. Человек был незнаком молодому директору, и он, досадуя, что мешают утолить клокочущую внутри жажду, небрежно кивнул и хотел было отвернуться, но зацепился за взгляд – робкий, нерешительный, – и узнал того.
– Здравствуйте, э-э-э… – растерянно протянул Роман, начисто забыв имя бывшего директора школы.
– Кирилл Федорович… Магай, – напомнил подошедший, – и застенчиво улыбнулся.
– А вы почему здесь? – ничего умнее не мог придумать Роман и покраснел от своей неуклюжести.
– Нет, вы не подумайте, я не делегат конференции, – испуганно заспешил заверить Кирилл Федорович. – Я тут, в Доме культуры работаю вахтером. После того… переехал с семьей в Биробиджан, здесь у жены родственники, ну и… работать же где-то надо…
Роман готов был провалиться сквозь землю, чувствуя себя почему-то виноватым в том, что у этого далеко уже немолодого человека сломалась налаженная жизнь.
– Вы меня простите, что я … – забормотал он.
– Нет, это вы меня простите, но я хотел… – заметив, что на них оглядываются, бывший директор вконец смешался и умолк.
Некоторое время они стояли молча, не глядя друг на друга и утирали со лба пот, выступивший от внутреннего напряжения.
– Вы не подумайте чего-нибудь плохого, – снова заговорил Кирилл Федорович, – только мне будет очень жаль, если и вы… попадете … в их руки… – Было видно, фраза стоила пожилому человеку немалых сил – и душевных, и физических.
Заметив состояние собеседника, Роман подскочил к нему и подал стакан с минеральной водой. Тот жадно сделал несколько глотков и немного приободрился.
– Простите, пожалуйста, – тихо проговорил он, – но они…
– О ком идет речь? – недоуменно спросил Роман.
– Это Сергей Мефодьевич и Дмитрий Михайлович. Они будут спаивать вас… Как меня, – почти неслышно добавил он.
А Роман подумал: “Уже споили”… Но не подал виду и спросил:
– Так они вас спаивали? Но вы же сами пили, не вливали же вам в рот насильно, – а сам подумал: “Да и мне не вливают, однако же приходится пить с ними, а не то…”
– Но они грозили, если я не буду пить, уволят. Я боялся и пил… А потом жена не выдержала и заявила им, что я больше бражничать не буду… Вот тогда-то они меня и уволили. Конечно, директором я был неважным, и вот… Теперь работаю вахтером. Хорошо еще, что свояк тут электромонтер. Он меня и устроил. Нет, вы не подумайте, – спохватился Кирилл Федорович, – я не жалуюсь. Все получилось, как надо. Но вот, чтобы вы… с вами… – и он растерянно замолчал.
Заливисто зазвенел звонок, призывая участников конференции оторваться от всяких вкусностей и начинать переливание из пустого в порожнее.
– Спасибо! – Роман крепко пожал руку Кириллу Федоровичу. – Большое спасибо, – повторил он и, не поднимая головы, заспешил в зал.
Через несколько дней, когда село Ин-Корейское погрузилось в глубокий сон, Роман быстро собрал в сумку набравшиеся за год вещи, окинул прощальным взглядом комнатку в общежитии и, тихо прикрыв дверь, ушел в ночь.
Три километра до станции Ин он прошел за какие-то полчаса и успел на поезд, идущий в Хабаровск. Там он купил билет на экспресс Владивосток-Москва и, когда занялся новый день, уже лежал на верхней полке, отсыпаясь за многие пьяные ночи.
