Глава двадцать третья
Из соображений конспирации на этот раз были приглашены лишь самые надежные. И все равно в маленькой комнате Харитонова сразу стало тесно и душно, тем более что даже форточку решили не открывать, чтобы кто-либо чужой ненароком не подслушал.
Собравшийся было уже уйти, оставив гостей одних, Харитонов критически оглядел набившихся в его «конуре» корейцев, поскреб пальцами подбородок и сказал:
– Вот что, братцы, переходите-ка лучше в большую хозяйскую комнату. Там вам будет веселее. Все равно хозяев не будет до завтра – уехали на дачу. Горбятся на своем участке. Только вы поаккуратнее, ничего не ломайте и не устраивайте потасовок Впрочем, вы ребята смирные. Можете сидеть допоздна. Я приду часиков в десять, и все успею прибрать за вами. Ну, бувайте! Ни пуха вам, ни пера, – и ушел, захлопнув входную дверь.
И в просторной комнате хозяев оказалось тесновато. Поэтому те, кому не досталось места на старомодном черном диване с высокой спинкой, на полочке которой обычно помещали «счастливых» семь слоников, и потертых креслах, уселись прямо на полу, по-турецки поджав под себя ноги. Ок Сир со стопкой бумаги для протокола устроилась за низеньким столиком.
Понимая всю важность момента, никто не шумел и не балагурил, как бывало обычно. Когда все расселись, в комнате на некоторое время воцарилась тишина, и слышно было лишь, как два хомяка царапали коготками по картонной коробке.
– Что ж, пожалуй, пора начинать, – обвел глазами присутствующих Хон Дя Гук. – Но прежде должен сообщить, что перед самым выходом сюда мне позвонил товарищ Ли Сон Ча…
– Как ли Сон Ча?! Он разве еще здесь? – воскликнул Ли Сын Гу. Парень даже вскочил с кресла, где уютно устроился.
– Разве он должен был куда-то уехать? – в свою очередь спросил его Хон.
– Нет… Просто его давно уже освободили от работы, и я думал, что он уехал на родину… У дипломатов же быстро все делается, – стал объяснять Ли Сын Гу, как бы оправдываясь.
А Хон Дя Гук отвел от него взгляд, но продолжал напряженно думать о нем. Что-то не понравилось ему в том, как Ли отреагировал на сообщение о бывшем после.
Говорят, что самое трудное – это ждать и догонять. Но нелегче, наверное, и подозревать. Причем подозревать, казалось бы, лучших друзей. «За друга готов я пить воду…» – отчего-то вспомнились Хону слова из известной песни. «Но тут, сколько ни пей воды, не распознаешь, кто предатель, – с горечью подумал он. – Ведь кто-то из сидящих может быть сразу побежит доносить на нас, рассказывать, о чем мы здесь говорили… Впрочем, хорошо, что нет Ен Тхя. Ок Сир догадалась его не приводить. И зря я так подумал о Сын Гу. Наверняка все же это Ен Тхя». – И немного успокоившись, продолжил.
Товарищ Ли Сон Ча предупредил, что нам нельзя возвращаться в Пхеньян… Вообще не родину… Наша судьба там уже решена. Так что сейчас мы должны все крепко обмозговать. Одно неверное решение – и мы погибнем.
– Но, наверное, не все так страшно. А то «судьба решена», «все погибнем», – возразил Мен Ден У. – Да, собственно, откуда бывшему послу может быть что-нибудь известно о том, что с нами хотят сделать там, в Корее? И почему он позвонил Цой Сон Ай? Откуда он узнал ее телефон и почему решил, что ты должен быть там?
– Прямо засыпал вопросами, – усмехнулся Хон Дя Гук. –Хорошо, отвечу. Я встречался несколько раз с бывшим послом, вы об этом знаете. В последний раз я дал номер телефона Сон Ай, чтобы Ли Сон Ча не рисковал, приходя в нашу общагу, или оставляя послания. Я ему сказал, что Сон Ай – моя жена и ей можно доверять полностью.
При этих словах девушка покраснела и спрятала лицо в ладони, но быстро взяла себя в руки и тихо произнесла:
– Мы с Дя Гуком хотели устроить свадьбу в следующее воскресенье и пригласить всех вас. Но вот обстоятельства складываются так, что, наверное, придется отложить праздник. А что мы муж и жена, – правда. Вчера ходили в ЗАГС, но там нас как иностранцев не расписали. Отослали в свое посольство. Но Дя Гук сказал, что снова лезть в петлю не хочет. Так что пока без регистрации, но все равно…
– Товарищи, мы все время отвлекаемся от главного, – перебил ее Хон. – Давайте обо всем этом поговорим потом. А сейчас дослушайте, что мне сказал товарищ Ли Сон Ча. – Он помедлил, ему было трудно говорить. Наконец решившись, продолжил: – среди нас есть провокатор, который давно уже доносит на нас в посольство.
– Так это ж Пак Ен Тхя! Кто не знает?! – вновь возник из глубокого кресла Ли Сын Гу.
– Но ведь он в последнее время вообще не приходит к нам, – возразил кто-то.
– А зачем ему приходить? У него отличный информатор, и Ли кивнул на Ок Сир. – Он наверняка и все протоколы читает. Удобно. Как говорится, не отходя от кассы…
– Да ты что?! – задохнулась Ок Сир и вдруг, схватив лежащие перед ней листы, бросила в лицо Ли Сын Гу. Слезы брызнули из ее глаз, она разрыдалась и закрыла лицо согнутой в локте рукой.
– Как тебе не стыдно! – вскричала Сон Ай. Она даже замахнулась на Ли Сын Гу кулачком, но передумала и кинулась успокаивать Ок Сир.
– Перестань, Ок Сир, – произнес Хон Дя Гук. – Никто никогда о тебе и не думал чего-либо подобного. Это только такой дурень, как Ли мог сморозить такое.
– Извинись перед девушкой или мы погоним тебя отсюда.
– Ну, извини, – повернулся Ли Сын Гу ко все еще рыдающей Ок Сир. – Я не хотел сказать ничего такого… Просто все знают, что вы с Ен Тхя близки, ну и… почему бы тебе не рассказать, о чем мы тут болтаем.
– Да что Сын Гу – внезапно подняла голову Ок Сир. – Все вы так думаете. Вы считаете, что Ен Тхя предатель, ведь так? – и она повернулась заплаканным лицом к Хон Дя Гуку, – а я, значит, информирую его обо всем. О, как это ужасно! Как страшно! – и она зарыдала во весь голос.
– Это все ты сама надумала, да и этот дурень еще помог. Успокойся, Ок Сир. Помоги ей Сон Ай. Пусть сходит умоется. – Девушки вышли из комнаты. – А пока ты, Юн Сек Вон, пиши протокол. Когда же они вернутся, Ок Сир или Сон Ай продолжат. Впрочем, пока не надо ничего писать. Это не моя тайна и я о ней говорю только для того, чтобы вы поняли насколько серьезно обстоит дело. – Хон задумался, чтобы лучше сформулировать то, чем он хотел поделиться с товарищами, так чтобы те все поняли. – У товарища Ли Сон Ча есть на то достаточно веские доводы, чтобы сказать, что нам нельзя возвращаться на родину. И он сам… поступает также…
– Так что, он остается здесь, в Москве? – Странно, – недоуменно посмотрел на остальных Ли Сын Гу.
– А что странного? – возразил ему Хан Дон. – Попросил, видимо, политического убежища у советского правительства и остался. Кто же не оставит такого видного деятеля международного рабочего движения? Вон как было с Долорес Ибаррури, Кларой Цеткин.
– Но ты не путай. Те бежали из фашистской Испании и гитлеровской Германии, а Корея – братская страна,- заговорил молчавший до сих пор Тен Гу. Никто не захочет международного конфликта из-за какого-то одного человека.
– Да что ты понимаешь! – стал горячиться Хан Дон. – Сейчас в Советском Союзе изменилось отношении к человеку. В новой Конституции сказано, что все для счастья человека, все во благо его. Двадцатый съезд все расставил на свои места!
У слушавшего эту полемику Хон Дя Гука всплыла и тут же исчезла мысль: хорошо, что сейчас здесь нет Ок Сир: Пак Ен Тхя вовсе не надо знать подробности о судьбе Ли Сон Ча. Он тут же отогнал эту мысль, но мысль не муха. Хотя даже от той, когда прихлопнешь, остается след.
– Ладно, хватит обсуждать то, что нам не подвластно,- прервал Хон перебранку товарищей. – Дадут или нет кому-то политическое убежище, – это не нашего ума дело. А нам нужно подумать, что делать самим. Поймите, что мы не просто поболтаем и разойдемся к привычной нам жизни – общага, институт, столовка, читалка. Не будет больше такой жизни. Если мы не вернемся в Пхеньян, то перед нами закроются двери институтов, нас выкинут из общежитий, мы окажемся лицами без документов и каких-либо прав. И кто знает, когда мы станем гражданами какой-либо страны. Я вас не запугиваю. Мне самому становится страшно от таких перспектив. Но мы должны знать, какое будущее ждет нас. И это будет зависеть от принятого нами сегодня решения. Поэтому прежде, чем что-либо предлагать и тем более решать, надо все хорошо обдумать и взвесить. Так-то, товарищи, юхаксян. – Хон Дя Гук и сам не заметил, как во время своей речи встал с табурета. Он посмотрел на парней, сидевших с опущенными головами, и понял, какой тяжкий груз лег сейчас на их души. До сих пор они были мальчишками, хоть каждому из них уже перевалило за двадцать. Они жили по уготованному им графику, на таких, как сегодня, сходках болтали то, что было на душе, не чувствуя особой ответственности за свои слова. Поговорить о свободе личности, о гнилости режима социалистического лагеря, яростно отстаивать свою правоту – все это щекотало нервы, будоражило кровь. Наверное, сам уклад жизни настраивал их на подобный лад. Детский сад, школа, пионерская организация, демсомол. Все делается по определенному расписанию и распорядку. Отсель досель. Все продумано и регламентировано. На самостоятельную инициативу и работу ума вне очерченных рамок остается минимум. Многие из них были фронтовиками, но армия еще больше стирала личное «Я», нивелируя индивидуальность. И в итоге появилось поколение беспомощных, инфантильных молодых людей, которые при столкновении с первыми же жизненными препятствиями ищут пути наименьшего сопротивления для их преодоления. А сейчас впереди разверзлась пропасть неизвестности, которая может поглотить без следа. И надо ли делать шаг вперед? Есть еще время остановиться.
Поэтому после первого шока от сурового предостережения Хон Дя Гука все постепенно вернулись в свое обычное легкомысленное состояние и стали строить планы один авантюрнее другого.
– Так что нам делать и куда деваться? – неуверенно спросил Мен Ден У всех, а скорее всего самого себя. – На родину возвращаться нельзя, здесь политического убежища нам не дадут, не такие мы шишки, как Ли Сон Ча, так что пора доставать географическую карту и выбирать страну, куда податься, – произнес задумчиво он.
– Может быть, в Китай? Там сильная коммунистическая партия, есть корейский национальный округ. Свои не дадут пропасть, – предложил Хан Дон.
– Именно поэтому-то и нельзя нам туда. Сразу отдадут на съедение кимерсенистам – возразил Хон Дя Гук. – Я уже думал о китайском варианте, но туда путь заказан. Китайские корейцы, выступившие против культа авторитарного стиля руководства Ким Ир Сена, сами неуютно чувствуют себя, и мы еще подвалим.
– Тогда давайте пойдем в американское посольство и попросим политическое убежище. Пусть отправят в Америку. Я, например, и там буду писать корейскую музыку. Для искусства не существует границ, – сказал Мен Ден У, и тут же пожалел об этом. На него кинулись со всех сторон.
– Ты что, спятил? В Америку захотел! Вот это будет предательство! Только что отвоевали с американцами, а ты…
– А кто начал войну?! – старался отбиться Мен, но никто его не слушал, продолжая возмущаться.
– Нет, ребята, об Америке и других капиталистических странах и речи быть не может, – строго проговорил Хон. – Надо помнить, что мы не против социализма. Его идеи прекрасны. Вы должны согласиться с этим. Но как они воплощаются в жизнь и отчего вместо социализма проявляется абсолютизм? – это другой разговор. С этим мы как можем и умеем должны бороться. Ведь из-за этого разгорелся весь сыр-бор.
– Правильно, – поддержали его Хан Дон и Тен Гу. – Из лагеря социализма мы никуда не уедем.
– А давайте напишем письмо на имя Хрущева и Мао Цзе-дуна, – робко предложил Юн Сек Вон. – Опишем нашу позицию, нашу программу борьбы с культом личности… Ким Ир Сена и попросим помочь в определении нашей будущей судьбы.
В этот момент раздался грохот. Все повернулись в сторону окна и увидели странную картину. На полу сидел, растерянно хлопая глазами, Ли Сын Гу, рядом вперемешку с сухой землей валялись черепки глиняного горшка с корнем выдранного растения каланхоэ, мелкие семена которого рассыпались по всей комнате. Разбилась также и тарелка под горшком.
На шум вбежали Сон Ай и Ок Сир.
– Что случилось? Как ты оказался на полу? – спросил, недоумевая Хон у Ли.
– Стало очень душно, и я хотел открыть форточку. Потянулся и вот… – смущенно объяснял тот, пытаясь подняться с пола, но так, чтобы не измазаться в земле и не порезаться об осколки.
– Мы сейчас все уберем, – захлопотали девушки и через минуту уже появились с веником и ведром с водой. – Вы, мальчики, пока покурите или подышите свежим воздухом. Здесь действительно очень душно.
Минут через пятнадцать все было прибрано, и каждый занял свое место.
– Черт, неудобно получилось. Что скажем хозяевам? Леша предупреждал же, чтобы были осторожны, а ты, как корова на льду.
– Ли Сын Гу смущенно почесал затылок.
– Ладно, скинемся и купим новый цветок, а перед хозяевами придется извиниться. Ну, хорошо. Давайте продолжим наш разговор. Смотрите, незаметно прошло уже четыре часа, а мы еще не пришли ни к какому решению, – и Хон Дя Гук озабоченно потер щеку.
– Ок Сир села на прежнее место и приготовилась писать протокол.
– Здесь, девушки, без вас, – стал объяснять Хон Дя Гук, – Юн предложил написать письмо товарищам Хрущеву и Мао Цзе-дуну, рассказать обо всем и попросить помочь нам.
– Правильно. Я полностью «за», – горячо заговорила Сон Ай.
– Самостоятельно мы все равно ничего не добьемся. Попросим дать нам советское гражданство и будем жить и работать в свободной стране, не боясь, что нас в любую минуту могут арестовать и расстрелять за каждое необдуманное слово. Прежде всего, мне кажется, мы должны думать не столько о себе, как о наших детях.
– Ну, ты не особенно в отношении свободы. Совсем недавно здесь точно так же арестовывали и расстреливали, – произнес Ли Сын Гу.
– Да, но двадцатый съезд осудил эту преступную политику, ведь поэтому и разоблачен культ личности Сталина, что он дискредитирует все мировое коммунистическое движение.
– Хорошо, мне идея с письмом тоже нравится. Но если мы попросим советское гражданство, это будет означать, что мы перестанем быть гражданами КНДР… – и Хон с сомнением оглядел присутствующих.
– А что, ты хотел иметь сразу два гражданства? – засмеялся Мен. Держи карман шире. Можем оказаться вообще лицами без гражданства.
– Не знаю. По мне лучше быть без гражданства, чем так подхалимничать и расстилаться перед вождем, каким бы он там ни был, – раздался с пола возмущенный голос Хан Дона, едва видневшегося из-за подлокотников дивана. Недавно получил бандероль с книгами из Пхеньяна. Прислали новый роман Хан Сер Я «Екса», («История») и сборник стихов Се Ман Ира. Такого я еще не читал. Помните, Ок Сир приводила отрывок из сценария, написанного бывшей воспитательницей сына Ким Ир Сена Ким Су Ок, где подробно описывается посыпанная желтеньким песочком площадка, на которой шестилетний будущий вождь поборол японского мальчика. Так здесь есть вещи почище. Не буду продолжать. Противно. Скажу только, что Се Ман Ир, наверное, чтобы не ошибиться, просто перевел на корейский советские стихи о Сталине. Только имя поменял. Так и проще, и безопаснее. Уже апробировано, так сказать, на зуб. Так что я и за письмо Хрущеву и Мао, и за то, чтобы выложить наши «конминцы» (паспорта) и отправить в посольство. Он замолчал и надолго задумался. Чувствовалось, что Хан Дон чего-то не договорил и потому остальные лишь удивленно переглядывались, но договорить не решались. И действительно, через некоторое время Хан Док тяжело вздохнул и вновь начал говорить: «Мы сейчас уже много раз повторяли страшную фразу – не вернуться на родину… Но она звучала как-то легко и беззаботно, как будто речь идет о том, чтобы не вернуться вовремя в общагу или пропустить лекцию. А если вдуматься в суть этих слов! Не вернуться на родину – значит потерять ее навсегда. Навсегда… Мы станем людьми без родины… Вы об это подумали, когда говорили громкие слова? Как же человек может жить без родины?!»
– А сколько корейцев живет в Советском Союзе?! Сотни тысяч! А в других странах мира? И ничего. Живут. Хлеб жуют, да еще с маслом. И не считают, что у них нет родины. Есть! Да еще какая! Целый Советский Союз! – возразил Хон Дя Гук.
– Ты не прав… – покачал головой Хан Дон, и в этом движении было столько скорби и безнадежности, что казалось, он стоит на краю могилы самого близкого человека. – У корейцев, живущих здесь, действительно родина – Советский Союз. Их предки, деды, а у иных и прадеды переселились в Россию и здесь пустили глубочайшие корни. Вы бывали в Казахстане, Средней Азии? То же самое. Там целые села, поселки, да что там,- чуть ли не целые города заселены корейцами. Они – хозяева земли, полей, домов. Они у себя на родине. А кем будем мы? Чужаки. И никому не будет до нас дела. Существуем? Хорошо, а еще лучше, если б нас не было вообще..
– Так что ты предлагаешь? – по голосу Хон Дя Гука трудно было понять, злится он или разделяет мрачную тревогу товарища. – Может, тогда плюнуть на все и оставить, как есть. Но дело в том, что нас не оставят в покое. Ты видел, что они хотели сделать со мной? И всех нас тоже отправят в Пхеньян. А там расправа коротка. Раз-два – был Дя Гук и нет Дя Гука. Но не так страшна даже физическая расправа, хоть и хочется еще пожить. Мы еще так молоды, – и он невольно посмотрел на Сон Ай. Та заметила этот взгляд, и красивое лицо ее покрылось алым румянцем. Остальные заулыбались, потому что знали, какая нежная любовь связывает этих молодых людей. – Не все, может быть, погибнем на шахтах и рудниках, авось кто и выживет. Бывают же чудеса. Но как жить с раздавленной душой?! Ты говоришь, – взглянул он на Хан Дона, – как жить без гражданства? А давайте подумаем, что лучше, – если у тебя в кармане не паспорт, а вид на жительство, но ты можешь свободно дышать. И уверен, что дети твои будут жить свободно, уже как граждане великого государства. Или лучше сгинуть, но на своей земле, которая и не твоя вовсе, а кучки партийных руководителей. Мой отец отдал жизнь за то, чтобы наша страна стала свободной. Но сейчас она, как заяц, которого схватили за уши и держат, он брыкается и ничего не может поделать.
– А вы подумали о том, что будет с нашими родителями, родными, если мы не вернемся? – вдруг заговорил молчавший до сих пор Ли Ди Ман. Вместо нас они уничтожат их, наших стариков, братьев и сестер.
– О чем ты думал, когда вот так втихую читал запрещенную литературу, выступал против диктата Ким Ир Сена? – с усмешкой спросил Тен Гу – Ты что, не думал, что можешь оказаться в таком положении, как сейчас?
– Откровенно говоря, да. Не думал, – смутился Ли. – Но я и не представлял, что нас могут предать. – При этих его словах все, не сговариваясь, взглянули на Ок Сир. К счастью, та старательно писала протокол и не заметила этого. Но сам смысл слов заставил ее еще ниже склонить голову. И слезы вновь побежали из глаз.
Они не посмеют тронуть наших родных, – запальчиво вскричал Юн Сек Вон. – В своем письме товарищам Хрущеву и Мао мы напишем, что в случае репрессий наших родственников мы обратимся в международные организации.
– А кто защитит других юхаксян? – вновь заговорил Ли Ди Ман. – После нашего письма определенно начнется чистка среди наших студентов. Вы же знаете, как это делается: всякие собрания с критикой и самокритикой. Боюсь многим юхаксян не сдобровать. Их могут отозвать в Корею, а там…
– И что обидно, – поддержал его Хан Дон, – попадут в опалу нормальные девушки и парни, которые хорошо учатся и прилично ведут себя, а лодырей и бездельников, которые приехали на учебу лишь потому, что их отцы занимают высокие посты в партии и правительстве, репрессии не коснутся. Раньше поехать в Японию и Америку могли лишь отпрыски богачей. Они за границей в основном пьянствовали и гуляли. Теперь же здесь прожигают жизнь дети высоких чиновников. Не знаю, что лучше. Те хоть растрачивали деньги своих родителей, а эти…
За окном стемнело. Ок Сир попросила включить свет. Все устали. У курильщиков, как они сами говорят, стали пухнуть уши от недостатка никотина. В это время в прихожей раздались шаги и удивленный голос Пети Харитонова:
– Ну, вы даете! Я думал, давно дома пусто, а они до сих пор заседают. Целый рабочий день проговорили. А есть-пить кто будет?
– Я думаю, мы сделаем вот как, – и Хон Дя Гук остановил жестом поднявшихся было с места юхаксян. – В основном все высказались. Так что мы – Хан Дон, Юн Сек Вон, Ли Ди Ман, Ок Сир и я, а также любой из вас, если захочет, набросаем проект письма. После желающие внесут свои замечания и, когда все подчистим, подпишем и отправим. Согласны? Утомленные и голодные студенты готовы были на все. – Лишь бы поскорее поесть и подвигаться на свежем воздухе. На то и молодость, чтобы быть беспечным и безрассудным.
