Рассказ А. Кима «Плач по матери в Сеуле» опубликован на страницах номера журнала «Нива», посвященного 60-летию проживания корейцев в Казахстане. Рассказ автобиографичен. Его автор – известный писатель в России, странах СНГ и дальнего зарубежья. Его книги переведены на многие языки мира. Несколько книг А. Кима издано в Республике Корея. Гость страны своих предков, иностранец, почти не понимающий по-корейски, вынужден пользоваться услугами переводчика. Он не в силах скрыть «выражение внутреннего смятения на лице». Каждый из присутствующих в доме художника на неофициальной встрече по-своему воспринял его высказывание: «Мне стыдно, что я приехал на родину предков, не зная родного языка. Но я приехал сюда, как приезжают на могилу матери».
Внутренний монолог героя полон горечи и недоумения: «В чем смысл того, что мы, корейцы, живем так далеко на чужбине и там умираем? Какое высшее предназначение мы выполняем при этом, безутешно страдая, никогда не утоляя своей духовной жажды? И знает ли она, Древняя Родина, об этой жажде и страданиях, как мать знала обо всех наших душевных смятениях и устремлениях?» [3, с.95]. Мотив родины-матери поднимается до уровня евразийского мировосприятия: «Восток и Запад – может быть, это две совершенно разные ипостаси одного существа – человека. Возможно, высшим промыслом им подлежит любовь и брак – родится от этого брака дитя, новое существо – могучий светлый посланец в будущее? Восток, Запад… Россия… Корея… Материнская могила. Влажная щепоть земли с края рисового поля».
И хотя Аркадий Лим, герой «Пристани ангелов» М. Пака, просыпается в ночи с единственной мыслью: «…Кто я? Европеец, русский с лицом корейца, не могущий черкнуть на бумаге даже собственное имя на корейском, знающий с грехом пополам лишь разговорный, дремучий, унаследованный в детстве от ауканских стариков, на котором в Корее вовсе не разговаривают?», прав все-таки Виктор Бадиков в том, что Михаил Пак (как и все корейские писатели Казахстана) «по своему художественному мироощущению, воплощенному особенно полно в его прозе и стихах, лирико-философских, с глубоким символическим подтекстом» остается корейцем [4, с.98].
Доктор исторических наук Г.Н. Ким приходит к выводу, что «интерес к своим истокам, желание познакомить окружающее политэтническое общество со своей непростой исторической судьбой и своеобразием национальной культуры, характера и психологии, творческое стремление самовыразиться нечто отличающимся от других стимулировали и активизировали молодых и уже зрелых писателей, драматургов, поэтов, художников и фотографов корейской национальности» [5, с.154].
Легендарная личность лидера освободительного движения против японских колонизаторов Хон Бом До, впоследствии командира стрелкового батальона, вошедшего в состав Красной Армии, вновь привлекла внимание корейских литераторов. «Хон Бом До» Виктора Ким-Ли – первое историко-художественное произведение, повествующее о жизни легендарного героя-комбата, в период сталинских репрессий вместе с семьей депортированного в Кызылорду, где в 1943 году оборвалась его жизнь.
Автобиографизм – отличительная черта произведений современных корейских писателей. В романе «Мое прошлое» Анатолий Ким, прослеживая историю своего рода, пытается найти ответ на вопрос, кто же он сам, что он сказал людям? Поняли ли его слово, обращенное к читателям. Дед писателя Ким Ги-Ен происходил из рода крупного военного чина, начальника королевской стражи. Со второй половины ХIХ века безземельные корейские крестьяне искали свободное жизненное пространство. Так дед будущего писателя в 1908 году оказался в России. Но благоволение властей к эмигрантам вскоре сменилось иной политикой, и деду «достались не очень покладистая жена, прежняя бедность да горькое чувство вины» (так как прежняя семья осталась в Корее). Так, с «глубинной боли вины» началась русская жизнь корейской ветви семьи Кима. Дед не мог перебраться к первой жене и не мог бросить малолетних детей в России. Он умер от тоски и безысходности в 1918 году у села Благословенное.
Бабушка по материнской линии, нареченная Анной, «грустными глазами уставясь куда-то в пространство», вспоминала о переселении 1937 года, когда принудительно выселили с Дальнего Востока крестьян, служащих, студентов, рыбаков, актеров театра, охотников и искателей горного женьшеня – всех корейцев. «Нам пришлось все бросить: новый дом, двух лошадей и дойную корову, весь урожай риса, соленые кимчи, закопанные в глиняных бочарах в землю… Сундук, набитый кусками полотна. И всю посуду: медные тазы, глубокие и мелкие чаши, блюда, много ложек и палочек для еды – и все это из жаркой меди, вычищенной до блеска… Вся посуда осталась целехонькой лежать на полках» [6, с.323].
А. Ким избирает нейтральную манеру повествования, в отличие от Владимира Кима, который в романе «Тайны Черного Дракона» [7], посвященном учителю и наставнику П.А. Пак Иру, с неизбывной горечью и болью рассказывает о трагических годах в жизни народа. Композиционно роман В. Кима «Тайны Черного Дракона» строго продуман, включает в себя Пролог, 7 частей, каждая из которых имеет свое название, и Эпилог. Четверо друзей Роман Ли, Виссарион Мен, Анюта Калашникова и Феликс Тен (образы которых собирательны), встретившиеся через много лет, рассказывают каждый о своем жизненном пути. Многое в их судьбах основано на жизненных фактах, о которых автору произведения поведали его собеседники в процессе сбора материала.
Первые три части романа «Исход», «Заговор» и «Самали» повествуют о переселении корейской молодежи, стремящейся избежать участи рекрутов, в Россию. Старый, мудрый Цой Ен Мен учил молодежь иероглифическому письму и математике, украдкой передавая знания по истории Кореи и философии. Он, напутствуя внука перед побегом в Россию, просит не забывать родину и родной язык: «Помните, что вы – корейцы». И рассказывает притчу о том, как иностранцу поручили одержать победу над корейцем. Но тот покачал головой и ответил: «Нет, я не смогу победить его. Вот если бы их было 10, то победить было бы просто: они перегрызлись бы между собой и передушили друг друга». Цой Ен Мен наставляет молодежь быть мудрыми и сплоченными.
Действие романа переносится в зимний, вьюжный пост Хабаровку 1872 года. Город Хабаровск появится на карте через десять лет. На рождественском балу в доме генерал-губернатора Приморского края начальник жандармского управления полковник Ордынский одобрил план переселения корейцев на новые земли. Давно ему не нравился этот гордый и независимый народ. А так появлялся вполне пристойный повод избавиться от неблагонадежных. И на Амуре, на берегу Черного Дракона (так переводится Амур с китайского языка) возникает поселение Самали, словно какая-то новая страна со своим языком, обычаями, укладом жизни, где нередки были смешанные браки. Причем, самалийцев и других обрусевших корейцев стали называть странным смешанным корейско-китайским словом «эрмаудзя» («второй русский»). По-корейски название села звучало как «са ман ли, сорок тысяч ли (корейская верста) … от родины». Так мотив родины находит отражение в самом названии нового поселения.
Роман В. Кима «Тайны Черного Дракона», как и его предыдущее произведение «Кровавый круг», «помимо исторически правдивого содержания, наполнены романтикой приключений, что делает их, – по мнению П.А. Пак Ира, – более интересными и читабельными» [8, с.4].
Трагические страницы посвящены депортации корейского населения с Дальнего Востока. Ректор корейского педагогического института во Владивостоке обеспокоен судьбой корейской библиотеки, которая содержала около полутора тысяч томов, в том числе такие уникальные книги, как энциклопедический словарь, двухтомник Цой Чи Вона и другие. Даже во время ареста на железнодорожной станции по пути следования он думает о семье и книгах. Поэтому уже из Кзыл-Орды Роман Ли при тайном пособничестве сторожа (бывшего муллы) отправляет книги в столицу республики, в государственную библиотеку.
Образ Камалбая, бывшего муллы, глубоко символичен в романе. Он ушел из семьи, скитался, чуть не погиб, потерял намеренно паспорт, чтобы облегчить жизнь своим пятерым детям, которым жилось при советской власти очень не сладко (в пионеры не принимали, старшего сына, мечтающего стать военным, не взяли в армию). «Нет на свете ничего тяжелее тайны. Нести ее через всю жизнь одному – под силу не многим. Потому и делятся ею с другими, – следует авторский комментарий, – чтобы облегчить душу». Мудрый Камалбай понимает, что книги не бывают плохими. Люди их умеют или не умеют читать.
Судьба корейских книг – это неутихающая боль всех писателей старшего поколения. В рассказе «Страх» Хан Дин также обращается к истории закрытия Корейского пединститута, к переходу обучения на русском языке. Интересный прием использует автор, прием сновидений.
Главный герой небольшого рассказа – преподаватель Корейского пединститута Ли видит тонкий волосок горизонта как нервно дрожащую струну. В гробовой тишине небо сливается вдали то ли с покинутой землей предков, то ли с океаном. По немой, безжизненной и пустой земле, будто мышь из норки, выползает один коробок, за ним другой. Безликие и однообразные, обыкновенные товарные теплушки подъезжают все ближе. В одном из вагонов белобородый старик с высоким лбом мудреца держит на руках мертвого ребенка. Старик вопрошает… «О чем? Что он взыскует?» [9, с.6]. Ехали обритые сыны Кавказа и потомки сионских пророков, а навстречу им двигались дети «утренней свежести», так и не ведая – за что и почему их изъяли от родных очагов, от могил пращуров. Но страх поселился в их душах надолго. Это чувство страха физически ощутимо во время беседы Ли с новым ректором: «Истинно советский человек должен поступать как патриот…».
Но, рискуя собственной жизнью, преподаватель Ли прячет книги от пьяного истопника и с помощью местного казака, добродушного бородача («Выковыренный, стало быть?» – «Да, эвакуированный, с Дальнего Востока»), отправляет в Алма-Ату, в Государственную библиотеку. Взяв в руки том «Истории Кореи», он задумывается над тем, что книга явно находилась в одной из библиотек Сеула до аннексии Кореи Японией. И вновь чувство страха подступает к герою: «Ему стало страшно: книги от японцев были переправлены во Владивосток, в Россию. Может, тогда их тоже спасал, но не какой-нибудь перепуганный тихий учитель, а некий другой Ли, тайком вывозя их мимо вооруженных патрулей по морю, в рыбацкой джонке или под слоем овощей в бедняцкой повозке… А теперь он спасает их. От другой власти. От безграмотных, трусливых чиновников другого управления образования… Что-то будет с ними?» [9, с.13].
Книги из институтской библиотеки (десятки томов корейской энциклопедии, впервые изданной в 1770 г., «Мунхэн Биго», последнее издание в 50 книгах насчитывало 250 томов; книга о географии «Тонгук еди сынам» ХV века; свод законов династии Ли «Тэджен тхонъпхень», учебник грамоты «Тысяча иероглифов» и др.), которые хранили бережно, как святыню, сжигают в печи. Преподаватель Ли не мог допустить этого: «Зачем тогда жить на земле, если на твоих глазах сожгут память народа…».
В «Эпилоге» автор сообщает, что книги дошли до адресата, большинство из них выставлено в специальных футлярах нового здания Национальной библиотеки РК. Но книги эти никто пока не читает, так как закрыли институт и некому учить детей родному языку, «некому прочитать сложные мудрые тексты многовековой давности». Но автор уверен, что именно в этих книгах может быть найдут будущие читатели тайну несгибаемого корейского народа.
Иногда манера письма В. Кима напоминает стиль русской прозы 20-30-х годов ХХ века: натуралистично, правдоподобно и ужасающе. Это описание подготовки отправки поездов со спецпереселенцами, прибытие в Кзыл-Орду, картины голода и мора. О леденящих подробностях вспоминает Роман Ли, прослушавший университетский курс философии, и не в состоянии не только научно объяснить действия властей, но и «найти человеческое объяснение творившемуся». Как только стало известно о предстоящем выселении, первой мыслью очень многих было сообщить товарищу Сталину, он бы разобрался. Люди думали, что это какое-то недоразумение. Но, когда Роман увидел длинный железнодорожный состав на вокзале, ему показалось, что «он попал в какой-то чудовищный мир, в котором все искажено, как в кривом зеркале. Роман видел людей, предметы как бы в четвертом измерении, все представало судорожно скомканным, криво расплываясь и вызывая тошноту». Вагоны напоминают какие-то фантасмагорические существа с распахнутыми, словно зев чудовища, проемами дверей. Дети воспринимают предстоящую отправку как большую, интересную игру. Это уже потом, в Кзыл-Орде, во время спектакля, зал взорвется женским плачем, и актриса будет удивлена реакцией на ее игру, пока ей шепотом не объяснят, что от дизентерии у переселенцев погиб уже девятый ребенок.
