1) НИШАНОВ Рафик Нишанович, председатель Комиссии Верховного Совета СССР по национальным вопросам.
2) ПРОКУШЕВ, депутат
3) ЖЕНЩИНА 1-ая.
4) ЖЕНЩИНА 2-ая.
5) ЖЕНЩИНА 3-я.
6) ЖЕНЩИНА пожилая, энергичная.
7) ДЕВУШКА, русская, уроженка Поволжья.
8) МУЖЧИНА 1-ый, средних лет.
9) МУЖЧИНА 2-ой, постарше первого.
10) МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК.
2.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Картина первая
Большой двухтумбовый письменный стол, обтянутый зеленым сукном, завален книгами, газетами, общими тетрадями, блокнотами и стопками рукописи. Массивный чернильный прибор с чугунными стаканчиками, в которых заточенные карандаши, шариковые ручки и ножницы. Настольная лампа-толстовка (с электрическим шнуром). Пишущая машинка. Телефонный аппарат.
На стуле с высокой спинкой сидит старый человек. Это Игнатиус Виктор Альбертович. Близоруко склонившись над раскрытой книгой, он вчитывается в ускользающие строчки. Затем прерывает чтение и, откинувшись назад, тяжело вздыхает…
…В его воображении возникает мелодия вальса. В глубине сцены кружится пара – девушка и молодой человек. Девушка – Нина (Веселицкая в молодости), а молодой человек – Виктор (Игнатиус в молодости).
Игнатиус (голос). Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто, как я же, игнанники,
С милого севера в сторону южную.
Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
Нет, вам наскучили нивы бесплодные…
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.
Музыка стихает. Виктор уходит в темноту. Нина поднимается на подиум (в виде моста) и застывает.
Медленные волны и покатые берега Волги.
Игнатиус (ища в книге нужную страницу). Нина…
Нина (с моста). Что, Виктор?
Игнатиус. Я тут про тебя вычитал…
Нина. Где?
Игнатиус. Вот, у Солженицына. «Архипелаг ГУЛАГ», второй том.
Нина. А-а… Читала.
Игнатиус. Читала, а промолчала. Могла бы написать мне.
Нина. Мне неизвестен твой адрес. Где ты?
Игнатиус. А ты где? Жива ли?
Нина. Найди меня.
3.
Игнатиус. Да уж сколько лет ищу тебя… И вот прочитал!
Нина. Ничего там особенного.
Игнатиус. Большой писатель, нобелевский лауреат тебя вспоминает, а ты говоришь «ничего особенного». Всё, что касается тебя, всё это важно. И не только для нас с тобой.
Нина. Для меня важно, что ты помнишь меня.
Игнатиус. Я что, я обыкновенный русский писатель…
Нина. …русский писатель Игнатиус Виктор Альбертович, по паспорту значится «немец».
Игнатиус. Возможно, Ниночка, так и напишут про меня в литературной энциклопедии… Ладно, давай прочту, что тут написано про тебя.
Нина. Прочти.
Игнатиус. Вот… «Героиня ансамбля Нина В. Оказалась по статье 58.10, пять лет. Мы быстро нашли с ней общего знакомого – её и моего учителя на искусствоведческом отделении МИФЛИ. Она была недоучившаяся студентка, молода совсем. Злоупотребляя правами артистки, портила себя косметикой и теми гадкими накладными ватными плечами, которыми тогда на воле все женщины себя портили…»
Нина (смеясь и дотрагиваясь до своего плеча). Говорят, мода вернулась…
Игнатиус. …«Женщин туземных миновала эта участь. И плечи их развивались только от носилок. В ансамбле у Нины был, как у всякой примы, свой возлюбленный – танцор большого театра. Но был еще и духовный отец в театральном искусстве – Освальд Глазунов, Глазнек, один из самых старых вахтанговцев…» и так далее, страница 459, я закладку сделал.
Нина. Как же всё это Александр Исаевич запомнил?
Игнатиус. К старости память обостряется. И разве можно забыть те годы… Ты знаешь, Ниночка, всё хорошо. Одно мне не очень нравится. Как-то пошловато он говорит – «как у всякой примы»…
Нина. Ну, он же не знал о настоящих наших отношениях. Я жалела танцора, ему на допросах правую стопу раздробили, прихрамывал.
Игнатиус. А как же танцевал?
Нина. Танцевал. И никто не догадывался. Только я знала, как ему больно.
Игнатиус. Конечно, я понимаю, что люди и в лагере люди, испытывают те же человеческие чувства, с природой ничего не поделаешь. А может, он сам был в тебя влюблен?
Нина (смеясь). Кто, Солженицын? Ну, вот еще…
Раздается телефонный звонок. Игнатиус, не спеша, поднимает трубку. Луч прожектора, освещавший Нину на мосту, гаснет.
Голос (в трубке). Виктор Альбертович, здравствуйте!
4.
Игнатиус. Кто это?
Голос. Это я, Даурен.
Игнатиус. Какой еще Даурен?
Голос. Я документы вам оформляю…
Игнатиус. А-а, Дауренчик? Здравствуй. И каковы успехи?
Голос. Приду, расскажу!
Игнатиус. Приходи, сынок. (Кладет трубку на аппарат. Затем придвигает к себе рукопись, перелистывает страницы). Вот, Ниночка, документы оформляются… Уезжаю. В Германию. Насовсем.
Снова высвечивается на мосту-подиуме фигура Нины.
Нина. Значит, расстаемся, не свидевшись.
Игнатиус. Нет, нет! Я обязательно найду тебя, я должен!
Нина. Как ты живешь? Как здоровье?
Игнатиус. Поздно заботиться о здоровье… А живу я… Живу я тобой, памятью о нашей любви. Я так хочу встретить тебя!
Пауза.
Нина. Ты помнишь нашу первую встречу?
Игнатиус. Конечно, помню!
Нина. Я тоже помню! Ты пришел в наш класс и тебя посадили за одну парту вместе с Толей Дровалем, помнишь?
Игнатиус. Это было весной тридцать шестого года, десятый класс!..
Мост-подиум освещается полностью. Нина водружает на плечи коромысло и поочередно цепляет ведра, полные воды.
Появляется и всходит на мост Виктор (Игнатиус в молодости).
Виктор. Здравствуй.
Нина. Здравствуй…
Виктор. Приглашаю тебя в кино, пойдем?
Нина. Я не могу.
Виктор. А что ты делаешь вечером?
Нина. Я должна сестренке платье сшить. А то уеду и некому будет ей платье сшить.
Виктор. Ты уезжаешь? Куда?
Нина. В Москву.
Виктор. В театральный будешь поступать?
Нина. Нет, МИФЛИ.
Виктор. Что это за институт?
Нина. Московский институт философии, литературы и искусства.
Виктор. О-о… Я даже не знал, что такой институт существует. Ты опусти ведра, тяжело ведь.
Нина. Я спешу. А ты куда решил поступать?
5.
Виктор. Никуда. Я не могу маму оставить одну, она приболела. Пойду работать в типографию… Может, вечером пойдем в кино?
Разговор не клеится.
Нина. Витя, мне надо идти. Пропусти, пожалуйста.
Виктор отходит в сторону. Нина уходит. Возникает мелодия «Аве, Мария» и стихает вместе с гаснущим светом на подиуме, где одиноко стоит Виктор…
Звонок в дверь. Игнатиус встает из-за стола, подходит к двери, открывает. Входит Даурен. В руке – внушительного размера кейс.
Даурен. Здравствуйте, дядь Вить.
Игнатиус. Здравствуй. Проходи. Как отец поживает?
Даурен. Спасибо, все нормально. Вам большой привет передавал.
Игнатиус. Мог бы и позвонить.
Даурен. В ауле сами знаете как с телефоном.
Игнатиус. Впрочем, я тоже никому не звоню. Что там у тебя, рассказывай.
Даурен садится на табурет, открывает кейс и выкладывает на стол четыре паспорта. Игнатиус завороженно смотрит на них.
Игнатиус. Паспорта?
Даурен. Да. Выездные. Только с вашим зятем проблема. Отказ.
Игнатиус (с легкой тревогой). Почему?
Даурен. Антон до перестройки инструктором райкома партии работал. А таким сразу отказывают.
Игнатиус. Но сейчас он работает на бензоколонке…
Даурен. В анкете это отмечено. Но все равно отказ.
Игнатиус. И что они говорят?
Даурен. Они ничего не говорят. Отказ и все. Дочери вашей, Татьяне, разрешили. И детям тоже.
Игнатиус. Жене, значит, можно уехать, а мужу нет? Семья же разбивается, они об этом подумали?
Даурен. Наши-то разрешают, пожалуйста, уезжайте. Сами немцы не принимают Антона.
Игнатиус. Вот и гадай, кто из них глупее!
Даурен. Я повторно подам, дядь Вить. Только придется подождать.
Игнатиус. И сколько ждать?
Даурен. Этого я не могу сказать. А вам, я считаю, не стоит тянуть. Паспорта есть, надо поторопиться с билетами, «Люфтганза» летает раз в неделю.
Игнатиус. Мы улетим, а Антон останется?
Даурен. Надеюсь, все уладится.
6.
Игнатиус. А если не уладится? Татьяне с детьми назад возвращаться? Что это за историческая родина, которая разбивает семью?
Даурен. Я не гарантирую, но буду стараться.
Игнатиус тяжело вздыхает и привычно берется за сердце.
Игнатиус. М-да-а… Любопытная у тебя работа, Дауренчик, как ты сообразил? Хорошо зарабатываешь?
Даурен. Мы с женой иняз закончили, немецкое отделение. Остались без работы. Вот и надумали организовать частную фирму, помогаем тем, кто уезжает в Германию.
Игнатиус. Много работы?
Даурен. Много. По каждому отъезжающему куча анкет, целые тома заполняем и все на немецком. По полтора года тянутся проверки. Вам еще повезло, меньше года.
Игнатиус. И почему это мне так повезло?
Даурен. Потому что вы в ТагилЛАГе сидели, а репрессированным в первую очередь разрешают.
Игнатиус. Да, действительно повезло.
Даурен. Я не в том смысле, вы же понимаете.
Игнатиус. Понимаю, Дауренчик, понимаю. Идем, я тебя чаем угощу.
Даурен. Спасибо, дядь Вить, я спешу. Еще пятьдесят три паспорта, надо всем раздать… (Встает, собирается уходить).
Входит Антон.
Антон. Почему дверь открыта? Я же просил, Виктор Альбертович, столько разного сброду да беженцев попрошайничают! Привет, Даурен. Как наши дела?
Игнатиус. Антон, вам отказ.
Антон (после паузы). Что значит отказ?
Игнатиус. Всем разрешили, и детям вашим тоже, а вам нет.
Антон. Почему?
Даурен. Они не объясняют. Но я знаю – отказали, потому что вы работали инструктором райкома партии.
Антон (помолчав). Абсурд какой-то…
Игнатиус. Какого черта надо было вступать в партию!
Антон. Виктор Альбертович. Я юрист, адвокат. Делал карьеру. Как всякий нормальный человек. А каково беспартийному делать карьеру? Вспомните себя.
Игнатиус. Я – другое дело. Я был военным корреспондентом!..
Пауза.
Антон. Выходит, Таня с детьми уедут, а я останусь?
Даурен. Я повторно подам. Надо подождать.
7.
Антон. Нет, так нет. Не поедем и всё.
Игнатиус. Как изволишь понимать?
Антон. Никуда я не отпущу детей. И Таню тоже.
Игнатиус. Не будет этого! Все поедут, и жена твоя, и дети. Я не хочу, чтобы вы переживали все эти безобразия, каких натерпелся я.
Антон. Вот и поезжайте. На свою историческую родину. Думаю, там будет поменьше безобразий.
Игнатиус. Нет, это вам, молодым, нужно в первую очередь!.. Я-то, слава богу, пожил своё, а у вас все впереди!
Свет гаснет. Детский голос поет «Аве, Мария».
Голос диктора (по радио). «Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28-го августа 1941-го года. По достоверным данным, полученным военными властями, среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи, десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, заселенных немцами Поволжья. О наличии такого большого количества диверсантов и шпионов среди немцев Поволжья никто из немцев, проживающих в районах Поволжья, советским властям не сообщил. Следовательно, немецкое население районов Поволжья скрывает в своей среде врагов советского народа и советской власти…»
На последних словах Указа высвечивается фигура Игнатиуса.
Игнатиус. Странный указ… Просто удивительный указ! Думаешь о нем и понимаешь, что каждое слово в нем – ложь и клевета. Подумать только, десятки тысяч диверсантов и шпионов, готовящих взрывы. Что взрывать-то? Там никакой промышленности серьезной не было, ни военных заводов, никаких объектов. И смех, и грех… Если бы этот смех не обернулся таким горем для немцев Поволжья!..
Слева в полумраке, на невысоком подиуме высвечивается пожилой человек. Это Геттингер Вильгельм Яковлевич.
Игнатиус (представляет). Геттингер Вильгельм Яковлевич, бывший нарком по промышленности Республики немцев Поволжья.
Геттингер. Да, это печально, мы так разговаривали. И люди плакали. Почему плакали? Потому что несправедливо. Они честно трудились, а тут обвиняют в укрывательстве диверсантов и шпионов… Только будучи уже в Сибири, немцы стали рассказывать друг другу – что был выброшен десант, а население якобы прятало их в своих домах…
Справа в полумраке, на подиуме высвечивается фигура другого человека. Это Дорохов Петр Андреевич.
8.
Игнатиус (представляет). Дорохов Петр Андреевич. Пенсионер. Служил в войсках НКВД. Участвовал в переселении немцев Поволжья.
Дорохов. Сталин дал приказ – немедленно выселить немцев. Выселяли мы их, значит, из Красного Яра, Марксштадта. На товарную станцию подавали вагоны, и мы их грузили… Надо сказать, что люди они были смирные и работящие особенно, нам можно поучиться у них… Они додумались рыть такие колодцы и засыпать их хлебом, который успели собрать, и мебель кидали туда, думали, наверное, что скоро вернутся назад. Мы, конечно, прекратили такое безобразие, в воздух стреляли…
Игнатиус. А что с диверсантами?
Дорохов. Они уехали.
Игнатиус. Как уехали, куда? Они были из Германии?
Дорохов. Нет, это были наши ребята, советские, коммунисты все, переодетые в немецкую форму. Они хорошо знали язык и проверяли настрой среди местных немцев.
Игнатиус. А как шло выселение? Вы что, заходили в дома или как?
Дорохов. Да, заходили в дома, говорили, готовьтесь к этапу. Поначалу они плакали, возмущались, не хотели уезжать. Но сопротивляться, как говорится, им нельзя было, мы все-таки войска НКВД… Никаких жертв не было, чинно, аккуратно посадили их в товарняки и повезли.
Геттингер. Разрешалось брать только мягкие узлы, из посуды самое необходимое. Ну и книг я тоже немного собрал, у меня была хорошая библиотека. Наутро, часов около пяти подъехала машина полуторка и повезла нас на станцию. Оттуда поездом в Абакан. Там сидела комиссия. Ну, естественно, и представитель НКВД, это чувствовалось…
Игнатиус. Что за комиссия, куда вы приехали?
Геттингер. Мы думали, что приехали в армейскую часть, сейчас нас мобилизуют, и мы будем участвовать, так сказать, в борьбе против фашизма. Но привезли нас в Кировскую область. Не знаю, существует сейчас там или нет, ВятЛАГ называется, от станции Лесной в тайгу надо идти. Пришли этапом и увидели там – бараки, бараки, бараки…
В полумраке высвечивается третий человек. Это Крюгер Фридрих Иванович.
Игнатиус (представляет). Крюгер Фридрих Иванович. Бывший трудармеец, ныне пенсионер.
Крюгер (с заметным акцентом). На Енисее нас концентрировали в бараках и держали там неделю. Оказывается, приехали в город Краснотурьинск. Утром рано, еще темно было, вдруг стук в дверь вагона. И лай собак, крики. Откройте, приказывают. Мы открыли сколько можно. И видно было, прожектора кругом, овчарки. Станьте по четыре, опять приказывают. Мы стали плечо за плечо,
9.
потому что тесно было. Поднесли трап. Когда весь эшелон выгрузили, прожектора включили и велели нам идти. Идем колонной как черная змея. Туман исчез, и мы видим с левой стороны река, Турья называется. Идем по льду. Сзади лай собак, спереди лай собак. Вдруг команда – освободите дорогу! Мы отошли. Навстречу сани, лошади тянут. Рядом со мной, Штайнер его фамилия, он уже умер теперь, спрашивает коновозчика, что везете? Тот отвечает – дурак что ли, не видишь, что везем? На санях лежали обнаженные трупы, замороженные, как полено дров. Я считал – раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь!.. А вы откуда, ребята, спрашивает нас коновозчик. С Поволжья, сказал Штайнер. А-а, фашисты, значит, прибыли, говорит коновозчик. И тут первый раз за всю мою взрослую жизнь я заплакал, хе, хе, хе… (Смеется, плача).
На подиуме высвечивается фрау Битнер, женщина крупного телосложения.
Игнатиус (представляет). Фрау Битнер, бывшая спецпереселенка, ныне пенсионерка.
Фрау Битнер (с сильным акцентом). Если все рассказать, это такая библия… Нас привезли на Север, Красноярский край. Ну, приняли нас, нельзя сказать плёхо. База такая была, где коровы стояли. Много было там гавно. Нас поселили туда полно-полно. Потом сказали, жить хотите, копайте землянки. Я женщина сильная, мне двадцать три года, потом муж у меня, правда, он на семь лет моложе был, шестнадцать лет, очень сильный, мы копали землянку. Еще две сестры, одна четырнадцать лет, другая пятнадцать и еще братик маленький. Все умерли. А было семь человек, мать и отец тоже умерли, потому что нормы выработки не давали, мы не знали что такое норма выработки, работали день и ночь. У меня сынок родился и тоже умер. И голодали. У кого что могли достать, воровали и тащили все на свете, лишь бы жизнь спасти!..
Ослепляющие лучи прожекторов и лай овчарок, женские крики и паровозные гудки. Мечется по перрону Нина.
Нина. Дядя Виля! Виктора не видели?
Геттингер. Игнатиусы попали в третий вагон, беги туда!
Нина. Я все вагоны обошла! Нету их там!.. (Подбегая к Крюгеру). Дядя Фридрих, Игнатиусов не видели? Виктора?
Крюгер. Где твой вагон, девочка, прыгай, а то отстанешь!
Дорохов (подзывая Нину). Подойди сюда, чего мечешься без надобности… Женишок твой давно уехал, не ищи.
Нина. Как уехал? Куда?
Дорохов. Откуда мне знать. Забрали и все.
Нина. Ви-и-иктор!..
10.
Картина вторая
Все тот же рабочий кабинет. Игнатиус вынимает из машинки очередной лист. Неверным движением устало протирает глаза.
Игнатиус. В первый же день войны я был мобилизован, и я выехал в Ригу, оставив дома, в городе Энгельсе, мать и двух сестер. Причиной срочного вызова явилось мое знание немецкого языка. В Риге я сразу же был включен в состав редакции газеты «Soldaten Freund». У меня сохранилось несколько экземпляров. (Выдвинув ящик стола, достает небольшую кипу потрепанных газет). Сегодня это уже военная реликвия. Это была газета для агитации среди войск противника. И что значило для нас, сотрудников газеты – немцев, русских, евреев – попасть в плен к гитлеровцам, было ясно, как божий день. Член Военного совета фронта Кузнецов сказал нам: если Гофмана, рядового солдата, фашисты растерзали, то нас ждала еще более страшная участь!..
Непроглядная темень окутывает окрест.
…Четыре уроженца Республики немцев Поволжья погибли в первых боях, защищая Брестскую крепость…
В багровом мареве проступает силуэт солдата Генриха Гофмана.
…Генриху Гофману было двадцать лет. Фашисты отрубили ему обе руки, выкололи глаза, отрезали язык. Они проткнули ему грудь и комсомольский билет. Рядом с изуродованным трупом Гофмана из обрубков тела гитлеровцы выложили пятиконечную звезду…
Исчезает силуэт Гофмана. И снова полный свет.
…Мы искали и находили методы разоблачения клеветы Геббельса на Советскую армию, якобы мы расстреливаем каждого попавшего в плен фашистского солдата. Но в «Правде» появилась… п-п-подлая статья «Убей немца!». Не фашиста, а немца! Эта статья была Геббельсом великолепно использована. Обращаясь по радио, он говорил, вот, мол, большевистская газета призывает убивать немца любого, военного или гражданского. Поэтому надо всем браться за оружие и воевать до последнего!..
Грохот взрывов, стрекот автоматных очередей.
Голос. Игнатиус, на выход!
11.
Выбегают навстречу Виктор Игнатиус и Нина в белом халате медсестры. На мгновение останавливаются, затем бросаются друг к другу. Обнимаются и застывают.
Виктор. Ниночка!
Нина. Вот и нашла я тебя… Милый!..
Виктор. Почему ты здесь, тебе учиться надо!
Нина. О чем ты, Витя, какая учеба, война же!
Виктор. Война кончится!
Нина. Вот тогда и продолжу учебу.
Виктор. В медицинский пойдешь?
Нина. Нет. Я крови боюсь. Вернусь на свой факультет. Витенька…
Объятие и поцелуй. Грохот канонад
Виктор. У меня идея – поговорю с редактором, он возьмет тебя…
Нина. Ты с ума сошел, я же в медсанбате, я там нужна!
Виктор. Мы не должны расставаться!
Нина. Теперь не расстанемся, ваша часть тоже отступает.
Пауза.
Виктор. Да… Отступаем. Но это временно!
Голос (женский). Веселицкая! Нинка! Ты где, мы трогаемся!
Нина. Иду! (Крепко обнимает Виктора, целует). Милый!.. (Вырывается из объятия, убегает).
Максим. Я найду тебя! Береги себя, Нина!..
Картина третья
Зима 1943-го года. ТагилЛАГ. В полумраке видны составы товарняков. Заключенные цепочкой разгружают вагоны, передавая из рук в руки кирпичи. В этой цепи двое – Виктор Игнатиус и Борис Раушенбах. На мгновение оба застывают. Луч прожектора выхватывает фигуру Бориса.
Игнатиус (представляет). Раушенбах Борис Викторович. В будущем – доктор физико-математических наук. Профессор. Специалист по ракетной технике.
Голос (бригадира). В шеренгу по четыре становись!..
Заключенные устало уходят в глубь. Остаются Виктор и Борис. От усталости оба едва не валятся с ног.
12.
Виктор. Откуда у вас варежки?
Борис. Один человек дал.
Виктор. Отчего такую заботливость он проявил именно к вам?
Борис. Почему это вас интересует?
Виктор. Я просто так спросил.
Борис. Здесь не принято задавать вопросы. Стало быть, никто и не обязан отвечать.
Виктор. Можете не отвечать.
Борис. Благодарю, вы очень любезны.
Виктор. Скорее бестактен… Профессия дает знать.
Борис. Любопытно, конечно, но я не спрашиваю, кто вы по профессии.
Виктор. Мне нечего скрывать. Военный корреспондент. Бывший, как сами понимаете.
Борис. И я не скрою. Математик.
Виктор. Я сегодня специально стал в цепочку рядом с вами. Хотел познакомиться. Виктор Игнатиус. (Протягивает руку).
Борис (отвечая рукопожатием). Рушенбах Борис.
Виктор. Вы немец?
Борис. Математик.
Виктор. Я немец. С Поволжья. Прибыл с передовой. У вас варежки и довольно-таки добротные.
Борис. А варежки мне дал генерал Болховитинов. (Снимает варежки и прячет за пазухой).
Виктор. Лагерное начальство?
Борис. Нет. Генерал на воле. А ко мне он посылает своего адьютанта.
Виктор. К вам? Адьютанта?
Борис. Ко мне.
Виктор. Конечно, вы можете не рассказывать, но поверьте, генерал интересует меня чисто профессионально, я журналист. Не каждый день генералы общаются с зэками.
Борис. Генерал Болховитинов мой благодетель. Я решаю его математические задачи.
Виктор. Наверное, вы догадываетесь, какой у меня следующий вопрос?
Борис. Генерал Болховитинов авиационный конструктор. Как он нашел меня, я не знаю. Но он договорился с лагерным начальством, что я буду работать по его заданиям. Делаю кое-какие изыскания, математические. Так что в какой-то степени я нахожусь здесь на положении белой вороны.
Виктор. А почему бы белой вороне не быть на воле, раз вы такой ценный специалист?
Борис. Вопрос не по адресу… Впрочем, какая разница. Сижу за проволокой, меня охраняют. Когда аврал, вы сами видите, бегу вместе со всеми. Тут уж кончается генерал Болховитинов, живу обычной лагерной жизнью, ем баланду, ничего особенного…
13.
Виктор. Непонятная бесчувственность. Или притворство? Неужели вам все равно – ваши родные, близкие люди на воле, а вы здесь?
Борис. Да, все переживают, а нет. Идет война, всех отрывают от семьи, все ушли на фронт, ну и со мной случилось нечто подобное, что тут такого?
Виктор. Поразительная логика.
Борис. Один человек сказал, что меня можно смело направлять куда угодно агитировать за советскую власть. Вот так!..
Виктор (волнуясь). Борис Викторович. Я понимаю, что здесь не очень подходящее место обращаться с такой просьбой, и всё же… Попросите вашего генерала разузнать про одного человека. Мы потеряли друг друга в войну.. Вот в этой записке фамилия и имя. Ее звать Нина Веселицкая. Нина Владиславовна Веселицкая. Моя невеста.
Пауза.
Борис. Мы с вами знакомы всего несколько часов. Вам бы следовало учесть это обстоятельство.
Виктор. Мы свами знакомы давно. И я верю вам.
Борис. Что-то мы разговорились… (Забирает у Виктора бумажку).
Виктор. И еще одна просьба. Если позволите?
Борис. Да чего уж там, говорите.
Виктор. Вон, видите человека, в связке со всеми бревна кантует? У него ужасно руки мерзнут, а он должен беречь пальцы. Он скрипач. Попросите генерала Болховитинова, пусть даст вам еще одну пару варежек. Для скрипача.
Борис. Попрошу. А пока передайте ему вот эти. (Отдает варежки)
Голос. Заключенный 15-42!
Борис. Вы в каком бараке?
Виктор. В двенадцатом.
Борис. До скорого аврала!
Виктор. Спасибо.
Голос. Заключенный 15-42, к начальнику лагеря!
Борис. Есть!.. (Уходит).
Свет гаснет. Высвечивается Игнатиус, сидящий за письменным столом. Возникает мелодия «Адажио» Альбинони. На подиуме – силуэт Нины.. Движения ее плавны, словно танцует во сне.
Виктор (голос). Кончится срок, выйду на волю и я найду тебя, Нина, иначе не жить мне!..
Свет гснет.
14.
Картина четвертая
Кабинет Следователя НКВД. Он прохаживается возле своего небольшого стола. Двое часовых вводят Виктора Игнатиуса.
Следователь. Почему у вас такой бледный вид, вы больны?
Виктор Скрытый язвенный процесс двенадцатиперстной кишки.
Следователь. Что за кишка, где она?
Виктор. Вот здесь.
Следователь. Говори дальше. Только без вранья.
Виктор. Хорошо, гражданин следователь… (Словно вспоминая). Острые боли в подложечной области, напряжение брюшной стенки, участок тимпанита на фоне печеночной тупости, рентгенологически это пневмоперитонеум, выраженный симптом Щеткина-Блюмберга, указывающий на перфорацию язвы. При этом пальпация болезненна в области локализации язвенного процесса…
Следователь подходит к Виктору и резко бьет в поддых. Тот рушится на пол. В углу – ведро, полное воды. Часовой опрокидывает ведро прямо в лицо Виктора. Он приходит в себя.
Следователь. Ты смотри, у него действительно там что-то есть… (Виктору). Будешь говорить человеческим языком?
Виктор (улыбнувшись). Я старался без вранья.
Следователь. Чего лыбишься?
Виктор. Кишечное кровотечение началось. Боли исчезают.
Следователь. Добавить?
Виктор. Нет, нет.
Следователь. Итак, вернемся, уважаемый руководитель троцкистско-бухаринской группировки, к нашим баранам. Вы вспомнили друзей и родственников за границей?
Виктор. Я – руководитель? Повысили в чине?
Следователь. Как это?
Виктор. Меня обвиняли в том, что я член этой самой группировки, рядовой член. А теперь – руководитель?
Следователь. Какая разница! Родственники и друзья за границей?!
Виктор. Нет. Ни родственников, ни друзей.
Следователь. Нет?
Виктор. Нет.
Следователь (кому-то за дверью). Лаборатория!
Появляется Санитар в белом халате и ставит на стол поднос, на серой простынке которого разложены щипцы, металлические пластинки и длинные иглы. Санитар чиркает спичкой, зажигает спиртовку и держит над прозрачным пламенем металлическую сетку с пластинами и иголками, накаляя их до красна.
15.
Следователь кивком головы делает знак часовым. Те моментально хватают руки Игнатиуса, заводят их назад, за спину. Санитар с накаленной метллической пластиной наклоняется позади Игнатиуса и, похоже, загоняет ему пластины под ноготь.
Игнатиус вскрикивает, потом стонет, роняя голову на грудь. Теряет сознание. Часовые отпускают его.
Опять Следователь кивает, и один из часовых опрокидывает ведро воды на голову Игнатиуса. Он приходит в сознание.
Следователь. Будем шутки шутковать или разговаривать серьезно?
Виктор молчит, тупо уставившись на Следователя.
Следователь. Родственники и друзья имеются за границей?
Виктор. Родственников нет… Друзья имеются.
Следователь (воодушевленный, приготовился записывать). Так…
Виктор. Пишите… Доларес Ибарури.
Следователь (записывая). Доларес Ибарури…
Виктор. Георгий Димитриев.
Следователь (записывая). Георгий Димитриев…
Виктор. Эрнст Тельман.
Следователь (записывая). Эрнст Тельман… Еще?
Виктор. Франсуа де Голь.
Следователь. Франсуа де Голь…
Виктор. И другие.
Следователь (записывая). И другие… (Почти шепотом). Подпиши.
Виктор подписывает.На подиуме высвечивается Нина Веселицкая.
Нина. Виктор, остановись, не подписывай!..
Следователь. Статья 58-10, пять лет!.. А вы, девушка, кто ему будете?
Нина. Я жена его!
Виктор. Нина!.. Что ты наделала, Нина?! Ведь посадят тебя! Нина-а!..
Нина. Витя! Милый мой! Где ты?…
В луче прожектора – Игнатиус за письменным столом. В луче второго прожектора – Скрипач со скрипкой в правой руке. По мере того, как пронзительно воспаряется мелодия, Скрипач вытягивает руки, и видно – нет кисти левой руки. С разворота он бьет инструментом об столб. Скрипка разбивается вдребезги. Щепки летят в разные стороны. Мелодия резко обрывается.
Виктор (голос). Что ж вы делаете? Вам варежки передали, а вы скрипку разбили!..
Скрипач (вытянув руки вперед, левая без кисти). Жизнь разбита!..
16.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Картина пятая
Осень 1990 года, г. Москва.
Огромная комната, заставленная двухярусными кроватями, на них и возле них – отъезжающие из СССР.
Игнатиус. Западногерманская фирма «Олимпия Райзен» и итальянская фирма «Модус вивенди интернейшнл» открыли в Москве гостиницу «Модус вивенди». Она предназначена для людей, решивших навсегда покинуть Советский Союз. В гостинице нет никаких наличных расчетов – все бесплатно. Это государственная программа ФРГ.
К высоким стойкам двухярусной кровати прислонился Вольдемар Кох, рядом его жена Элеонора Кох.
У другой кровати – на нижнем этаже сидит Бабушка из Удмуртии, по другую сторону стоит пожилой мужчина Иосиф Александрович.
В глубине между этими двумя кроватями беспокойно вышагивает низкорослый старичок, немец из Армении Генрих Бауер.
Интервью поочередно у всех берет Игнатиус Виктор Альбертович. Он подходит к Вольдемару Коху.
Игнатиус. Спасибо вам, что согласились дать интервью. Пожалуйста, ответьте мне на несколько вопросов…
Вольдемар. Хорошо. Задавайте.
Игнатиус. Вы насовсем покидаете страну, в которой родились и выросли. Тяжело?
Вольдемар. Не скрою, да. Но и оставаться не легче… Уезжая, не обижаюсь ни на кого. Едем мы всей семьей, всей родней. Кто остался в живых.
Игнатиус. Что значит «кто остался в живых»?
Вольдемар. Как вам объяснить… Я пришел в ОВИР. Сидит женщина, принимает документы и смотрит: расстрелян, расстрелян, расстрелян и еще раз расстрелян, еще, и отец, и муж, и мой отец, ее отец, Андреича отец. Она смотрит на меня и молчит. Что она скажет? Я говорю ей: вы меня поняли?.. Я в четырнадцилетнем возрасте был сослан в Сибирь, на всю жизнь, навечно! Каждую субботу выстаивал жуткие очереди, как сейчас за продуктами, чтобы отметиться в комендатуре…
Игнатиус. Вы что, были в трудармии?
Вольдемар. Какая трудармия – мне четырнадцать лет, под комендатурой мы были!.. Я, безвинный ребенок, не мог выйти в соседнюю деревню…
17.
Голос (из глубины). Warum sprichst du so viel?
Вольдемар. А что? Я это любому скажу!.. Мы голодали как собаки, нельзя было колосок с земли поднять. Как поймали с колоском – три года тюрьмы!.. Сейчас, конечно, вроде не так, сейчас многое обещают, но я не верю!.. Не дай бог, Миша уйдет, Горбачев – эти бедные немцы будут иметь, ой-ёй-ёй, какой бледный вид, опять выселят! Вы слышали, что в Поволжье творится!..
Игнатиус. Если бы дали республику, вы бы не уезжали?
Иосиф Александрович (встревая). Нет, конечно, нет.
Игнатиус (переходя к Иосифу Александровичу). Только из-за республики, что нет ее? Вы все это время, все эти годы ждали ее…
Иосиф Александрович. Да. С сорок пятого, как вернулся с фронта. Прихожу в свой Энгельс, а там всё zu rusien… (Плачет).
Игнатиус. Не надо плакать… Вот сейчас решается этот вопрос. И очень может быть, что буквально в ближайшие дни будет он решен Верховным Советом. Вы все равно уедете?
Иосиф Александрович. Да. Сейчас уже да. Больше не верю. И потом – я уже все продал, дом, инструменты, курицу…
Игнатиус. Все продано. И второй, и третий раз наживать нет сил.
Иосиф Александрович. Да.
Игнатиус (присев напротив Бабушки из Удмуртии). Скажите, пожалуйста, вы всей семьей едете?
Бабушка. Нет.
Игнатиус. Только вы одна.?
Бабушка. Сын еще.
Игнатиус. Еще кто?
Бабушка. Пока всё. (Плачет беззвучно).
Игнатиус. Не надо, пожалуйста, не плачьте… Вы что плачете, вам не хочется уезжать?
Бабушка. У меня дома еще остались дочка с мужем, внуки.
Игнатиус. Где?
Бабушка. В Удмуртии.
Игнатиус. И вам не хочется их оставлять?
Бабушка. Да.
Игнатиус. А они не хотят ехать?
Бабушка. Пока нет.
Игнатиус. Почему? Из-за языка?
Бабушка. Немного понимают по-немецки, но не разговаривают.
Вольдемар (встревая). Лет десять тому назад, если кто-то заговорит по-немецки, или, не дай бог, помолится – что было? Человека как последнюю сволочь выставляли. Это так, Арнольд?
Голос (из глубины). Так.
Вольдемар. Я говорю, сейчас меня никто не обижал, я на работе на хорошем счету был, меня все друзья-товарищи провожали, девочки с работы приходили, плакали, – жалко расставаться, жалко уезжать! Вы понимаете, я сейчас в таком состоянии, не знаю, как передать, а
18.
все равно ноги уже вперед шагают… Вырвался я из Сибири, в Киргизию приехал, там у меня родился сын Андрюша. Я построил дом. И все мое хозяйство осталось там…
Игнатиус. Теперь надо снова где-то начинать обустраиваться.
Вольдемар. Не где-то!.. Я трижды был в Германии, я видел как люди живут… Одни мои знакомые ездили в гости. Он немец, она девка русская, с Урала. И когда зашли в магазин, она упала в обморок. От неожиданности! Ее на носилках вынесли… А мы все время говорили, что капитализм загнивающий, пропадающий, развитый социализм – это рай…
Элеонора (встревая). Я на протяжении пяти лет была в цеховом комитете секретарем. И вот заходит одна женщина, мы с ней уже года полтора вместе работали. Смотрит она на состав цехового комитета и говорит – до сих пор вы держите вот этих фашистов в цеховом комитете, это кто такая Кох? Я говорю, это я… Я месяц плакала! А потом она извинялась, на колени становилась, говорит, ну, что вы, ну, я не знала, что это вы, Элеонора Эриховна. А мне, говорю, от этого не легче… Вот.
Игнатиус. Обид много.
Элеонора (не успокаиваясь). Вы хотите в институт поступить? У нас русские не могут поступить. Вы сначала поработайте лет десять, потом будете поступать.
Игнатиус. Значит и вы не верите, что будет Поволжская республика?
Вольдемар (взрываясь). Не верю!.. Я извиняюсь, друзья мои, мне сейчас без малого шестьдесят лет. Шестьдесят лет гадить, а потом вот так одним махом сгладить, никто, только дурак может поверить!
Игнатиус. Вы работали на производстве начальником…
Вольдемар. Ну и что? Меня все уважали, грамотами награждали! А теперь скажите – кого они уважали, кого награждали? Пустоту, да, да пустоту! Объясняю. Я родился в Житомире. Но по сей день не получил метрическую выписку. У меня все бумаги есть, что я там родился. А метрической выписки нет! Трижды запрашивал и трижды ответ – не значится, нет меня! А я есть, вот живой я, работаю, а мне говорят, что меня нет! Это ж как, а? Ох-хо-хо-ох….
К Игнатиусу приближается Генрих Бауер, пожилой немец из Армении.
Генрих (с сильным кавказским акцентом). Хорошо, мы едем в Германию. Но там мы не будем немцами. Мы будем русскими. Но зато дети наши будут немцами… Когда мне было шестнадцать лет, забрали в трудовую армию…
Игнатиус. И сколько лет вы были там?
Генрих. В трудармии – до конца. Двадцать лет и семь месяцев в шахте работал, двадцать лет и семь месяцев! Нас привезли туда восемьсот двадцать человек. И вот из этих восемьсот двадцать
19.
человек, не надо на ногах пальцы считать, на руках хватит, вот сколько осталось, все под завалом остались, клянусь!.. А которые выжили, силикозом заболели, голыми руками царапали, кайлом! Это последний, рванный вот фуфаечку, мокрую, которая на тебе, скидываешь, отдаешь, чтобы ложку ржанной каши получить. Но это война была, друзья мои, это война была, это надо было для победы над фашизмом!
Игнатиус. Но ведь перестройка идет!
Генрих. Ну и что? Как можно дальше? Если этот, куда бы я не шел, этот пятый параграф в моем паспорте мне мешает всегда, не дает вперед двигаться. То Сталин был, то… Ну, Хрущев молодец, людям немножко глаза открыл. Потом этот… Брежнев, бу-бу-бу… Я третий язык знаю, у меня жена армянка. Пришел из шахты, Гитлера уже давно нет, думаешь, вот как хорошо, грек ты или азербайджанец, кто бы ты ни был, обнимаешься, целуешься, а сейчас? Что творится между армяном и азербайджанцем? Что творится? Сердце не терпит! (Плачет). Убивают друг друга!.. Что они сделали? Девушка, восемнадцать лет, изнасиловали тридцать человек, порезали на куски и выбросили!.. Адольф такие вещи не делал! Адольф не делал такие вещи!..
Тишина.
Игнатиус. Я прошу… Извините меня, я не хотел вас расстраивать… У меня есть просьба. (Достает несколько фотокарточек и раздает
их отъезжающим). Если где увидите или услышите про нее, сообщите ей мой адрес, он на обратной стороне записан. Это Нина Владиславовна Веселицкая. Здесь она молодая. Последний раз мы расстались с ней в Караганде…
Отъезжающие разглядывают изображенное на снимке юное девичье лицо Нины Веселицкой.
Свет медленно гаснет. В луче прожектора Игнатиус, застывший за своим письменным столом…
Картина шестая
Кабинет Костенко, председателя горисполкома Караганды.
Напротив, будто на допросе, сидит Виктор Игнатиус.
Костенко. Вам не кажется странным, что вы находитесь в кабинете председателя горисполкома?
Виктор. Мне давно уже ничего не кажется странным. Тем более, что это лучше, чем в камере.
Костенко (смеясь). Неужели?
20.
Виктор. При желании можно убедиться в этом самому.
Костенко. Не надо ерничать… Вы не догадываетесь, зачем вас привели сюда?
Виктор. Нет.
Костенко. Скажите, кто такой генерал Болховитинов?
Виктор. Авиаконструктор.
Костенко. Вы давно с ним знакомы?
Виктор. Я с ним не знаком.
Костенко. Ой ли?
Виктор. И никогда не видел. Но слышал про него.
Костенко. От кого?
Виктор. Не помню.
Костенко. Бывает, бывает… Если вы с ним не знакомы и никогда не видели, то почему – только не врать! – почему он хлопотал, чтобы вас после срока отправили на поселение именно сюда, в Караганду?
Виктор. Я попросил генерала.
Коостенко. Вы же его не видели!
Виктор. Я написал ему письмо.
Костенко. И частенько вы обращались к нему с просьбами?
Виктор. Нет. Всего лишь один раз.
Костенко. О чем, если не секрет?
Виктор. Мотивы личные и, поверьте, для нашего государства никакой опасности они не представляют.
Костенко. И все-таки. Что за просьба была?
Виктор. Я попросил его разузнать про судьбу дорогого мне человека.
Костенко. Генерал выполнил вашу просьбу?
Виктор. Да.
Костенко. Неужели?
Виктор. Мне определили место спецпоселения – ваш город Караганда, как я просил. Что вас еще интересует?
Костенко. Вы встретили своего дорогого человека?
Виктор. Нет. Ее не оказалось здесь.
Костенко. И где же она теперь?
Виктор. В АЛЖИРЕ. Вам, думаю, известна эта аббревиатура.
Костенко. Не такой я уж темный человек. Актюбинский лагерь жен изменников родины. М-да… Есть какие-либо жалобы?
Виктор. Нет.
Пауза.
Костенко. Послушайте, вы интеллигентный, можно сказать, человек, писатель. Скажите, почему народ не любит интеллигентов?
Виктор. Не знаю.
Костенко. Вот не любит вас народ и все тут, и ничего не поделаешь!
Виктор. А зачем надо что-то делать? Разве недостаточно сделано?
Костенко. Что вы имеете в виду?
21.
Виктор. Ничего. Это я так, к слову.
Костенко. Злобы в вас много… Дай вам волю, всех и вся станете обвинять в своих бедах, а? Ждете, когда другие времена наступят?
Виктор. Вряд ли.
Костенко. Что вряд ли?
Виктор. Вряд ли наступят такие времена.
Костенко. Вы что, не верите в наше будущее?
Виктор. Я не доживу. И слава богу.
Костенко. Что за манера – чуть чего «слава богу»?
Виктор. А черт его знает!
Костенко. Скользский, однако, вы человек.
Виктор. Я могу узнать, зачем вы приказали явиться?
Костенко. Я не приказывал, я попросил явиться.
Виктор. С некоторых пор я все стал воспринимать как приказ.
Костенко. В этом кабинете так не ведут себя. И так не разговаривают.
Виктор. Я всегда так разговариваю. Извините.
Костенко. М-да. Пять лет ТагилЛАГа не пошли тебе на пользу, это уж точно. Выходит, маловато дали, а? Смотри у меня, веди себя как подобает, тише воды, ниже травы, я не посмотрю, что какой-то генерал хлопотал за тебя.
Виктор. Разве мы с вами перешли на «ты»?.. Тогда вот что, дорогой товарищ, мне надоело отвечать на твои глупые вопросы. Отпусти.
Костенко (в ярости). Ах, ты, фриц поганный!.. Как ты смеешь так разговаривать со мной, фашист недобитый?!
Виктор, вне себя, хватает массивную стеклянную чернильницу и бросает в Костенко. Тот успевает увернуться. По стене текут густые чернильные струи).
По нарам соскучился, гад?.. (Кричит). Входите!
В сопровождении двух молодых парней в кабинет председателя входит молодая женщина.
Виктор. Нина?.. Ниночка!!! (Срывается с места).
Нина. Витя!.. (И тоже навстречу).
Долгие объятия…
Костенко набрает по телефону номер.
Костенко. Милиция? Тимофеева мне, начальника! Костенко на проводе!.. Товарищ майор, вышлите наряд, на мою жизнь совершено покушение… Да, прямо в кабинете!.. Я вам приказываю, немедленно!..
Свет медленно гаснет.
В луче прожектора Игнатиус, застывший за своим столом…
22.
Картина седьмая
…В луче прожектора Игнатиус, застывший за своим столом. Из этого состояния его выводит резкий звонок в дверь. Игнатиус встает, выходит в коридор, открывает дверь. За ним в комнату входит высокий мужчина в плаще и шляпе. Это писатель Карпович Ярослав Васильевич, бывший сотрудник КГБ.
Карпович. Здравствуйте, Виктор Альбертович. (Глянув на свои наручные часы). Я пришел, как договорились, ровно в пятнадцать ноль-ноль.
Игнатиус. Здравствуйте. Плащ можете повесить в прихожей.
Карпович последовал совету, вернулся и опустился на кресло, стоявшее под торшером.
(Устало). Я вас слушаю.
Карпович. Виктор Альбертович. В своей статье вы упомянули мою фамилию, и что я с пристрастием допрашивал вас в тридцать седьмом…
Игнатиус. И что из этого следует?
Карпович. Но этого не может быть! Дело в том, что я пришел в органы в пятьдесят пятом, а до этого я работал простым следователем областной прокуратуры. Я был командирован в город Грозный, а в Поволжье, где вами заинтересовались органы, я никогда не был, как я мог допрашивать вас?
Игнатиус. Вы успокойтесь. Допрашивали всегда и везде.
Карпович. Вы меня путаете с кем-то! Я же говорю, что работал в прокуратуре, а не в КГБ!.. Какие доказательства?
Игнатиус. Память. И ничего более. Разве что вот это… (Вытягивает руки и кладет ладони на зеленое сукно, показывая изувеченные ногти на кончиках пальцев).
Вглядевшись в них, Карпович со страданием на лице, отводит глаза в сторону.
Не помните?… Ваши «лабораторныъе опыты». Раскаленные пластины, иглы под ноготь допрашиваемого и тому подобное…
Карпович. Нет! Нет! И нет! Никогда! Вы слышите, никогда я не делал этого, вы меня путаете с кем-то, может, однофамилец какой, но никак не я!
Игнатиус. Возможно… Что вы хотите от меня?
Карпович (заикаясь). Я хочу, чтобы вы дали опровержение. В той же газете, где помещена ваши статья.
Игнатиус. Вам будет легче от этого?
23.
Карпович. У меня дети, внуки, что они думают сейчас про меня? После вашей статьи.
Игнатиус. Хорошо, я дам опровержение.
Карпович. Дайте!
Игнатиус. Не беспокойтесь. Дам.
Пауза.
Карпович. Вы так легко согласились с моим требованием… Как легко и обвинили меня в своей статье. Отчего так беззащитен человек, вы сможете ответить?
Игнатиус (возмущенно). Это вы спрашиваете? Вы – сотрудник КГБ и не можете понять, отчего человек беззащитен? Да оттого, что вам именно такой человек и нужен, и вы сотворили его!
Карпович. Вы прекрасно понимаете, что это была система, и все, кто в ней задействован, виноват, в том числе и вы!
Игнатиус. Да, виноват! Потому что, не догадался пустить себе пулю в лоб и умереть безвинным.
Пауза.
Карпович. Пожалуй, я пойду. Надеюсь, вы сдержите свое слово и выполните обещание. (Поднимается с кресла).
Игнатиус. Прошу вас, посидите еще немного… Я читал ваши мемуары. Вы хороший писатель.
Карпович. Никакой я не писатель. (Снова опускается в кресло).
Игнатиус. Скромность никчему. Вы пишете очень откровенно. Насколько это возможно при вашей профессии. Впрочем, сейчас все пишут откровенно, не боясь… И все спешат. Первыми хотят поведать миру о безобразиях, которые сами творили. Первый – значит, безвинен. Не обижайтесь, это к вам не относится… Хорошо, что пришли. Рассказывайте.
Карпович. О чем?
Игнатиус. Что-нибудь из вашей практики. Меня всегда интересовала ваша профессия. Вернее, люди вашей профессии. Как они спят, как разговаривают дома со своими домочадцами и вообще…
Карпович. Бог с вами… Зачем?
Игнатиус. Как хотите, коллега, на смею настаивать… На днях я провожал своих соотечествнников в Германию. На историческую родину… Печальная картина, до сих пор не могу прийти в себя. Любопытно знать, как относится к подобному исходу ваше ведомство.
Карпович. Я давно уже на пенсии.
Игнатиус. На пенсии, не значит, что у вас нет своего отношения ко всему, что происходит с людьми. Они уезжают!..
Карпович (помолчав). В сорок четвертом я оказался в Чечено-Ингушетии. Повторяю, как следователь прокуратуры. Двадцать
24.
третьего февраля, в день Советской Армии, началось выселение местного населения. Собрали митинг, локализовали войсками. Разрешили взять с собой пуд всяких вещей, погрузили в товарняки и отправили на восток. Я долго думал тогда – в какой мере это справедливо, такое вот выселение? Но сами понимаете, ни с кем я не мог разговаривать об этом… И в пятьдесят четвертом я снова оказался там. Меня поразил один случай, из-за которого я попросил командировку туда. В одном ауле жила русская семья переселенцев из Курской области. Значит, чеченцев переселили в Среднюю Азию, Казахстан, а на их место – русских. Хозяйка одного дома встает однажды утром и видит – на ступеньках галереи сидит глубокий старик кавказской внешности. Она к нему обращается: дедушка, вам чего-нибудь нужно? А он отвечает сурово: это мой дом, я пришел сюда умереть!.. Значит, по прошествии десяти лет старик пешком добрался из Казахстана, причем совершенно безграмотный, дошел до своего родного очага и умер здесь. Меня этот случай просто потряс!..
Игнатиус. Вы знаете, вот наши немцы… Тут могилы отцов, дедов, прадедов!.. В сорок восьмом вышел Указ о крепостном закрепощении всех немцев, закрепощении! (Вскидывает сжатый кулак вверх). И ты не имеешь права выйти за пределы поселения, ни в гости пойти в другой район, никуда – это считается побег! – и двадцать лет каторжных работ. Навечно, вы понимаете? (Беззвучно плачет).
Карпович, перепуганный состоянием писателя, вскакивает и исчезает на кухне. Возвращается со стаканом воды. Протягивает Игнатиусу.
Не надо!.. (С шумом ставит стакан на стол). Однажды удалось пойти в кино, это разрешалось, если, конечно, есть деньги… Москву показывали, Красную площадь, Кузнецкий мост… Я выскочил из зала, не мог смотреть далее. Пришел домой, сижу, а в голове стучит – вот
26.
умру, и на моей могиле будет только одна надпись: я смерть приветствую как страшную надежду, в последний раз еще свободным быть! Понимаете?..
Пауза.
Карпович (тяжело вздохнув). Когда я пришел в органы, меня, как следователя, включили в комиссию по реабилитации. И около около двух лет вместе с другими следователями разбирал дела тридцать седьмого и всех последующих лет. И тут впервые я увидел, во-первых, что это было абсолютное беззаконие, невероятный цинизм! Все протоколы, все документы следственных дел были составлены вопиюще безграмотно. Представьте, человека уже нет, расстрелян, в деле-то всего шесть-восемь страничек, включая приговор! Как же
25.
можно было вынести решение о его судьбе, причем, окончательное? На основании этих шести-восьми страничек, как?! Так вот цинизм заключался в том, что «ах, ты еще хочешь, чтобы тебя грамотный следователь допрашивал, чтобы следственное делопроизводство велось по закону? Шута с два!». Мы, по сути дела, ходили в жизни ногами кверху!..
Игнатиус (взвиваясь). И все это для того, чтобы подавить в тебе все человеческое, унизить, растоптать, чтобы ты был нем как раб, молчал и гнулся как раб!.. Вы знаете, вот это было самое трудное в спецпоселении, работы нет, то дадут, то нет, кушать нечего, хоть милостыню проси, не смей плакать, не смей смеяться, не смей радоваться, да и чему радоваться? O, mein Gott!..
Картина восьмая
Полный свет. Зал заседаний Верховного Совета СССР.
Голос (председательствующего). Депутат Порокушев. Пятый микрофон.
К микрофону подходит депутат Прокушев.
Прокушев. Депутат Прокушев. Рафик Нишанович! Вы назвали проблемы турков-месхетинцев, ингушскую проблему, проблему крымских татар. В городе Уфе обратилась ко мне большая группа избирателей немецкой национальности, и это, между прочим, не первый раз. Будем мы ставить проблему советских немцев?
Нишанов. Проблема советских немцев в центре нашего внимания. Советских немцев насчитывается примерно около двух миллионов. С их стороны высказывается пожелание создать автономию…
Прокушев. Извините, товарищ Нишанов, – не создать, а восстановить автономию.
Нишанов. …и именно в тех местах, где они проживали до выселения. То есть, в районах Волгоградской и Саратовской областей. Вместе с тем, жители этих двух областей проявляют беспокойствие, не нарушит ли это образ их жизни, не создаст ли какие либо неудобства в работе. Создана правительственная комиссия во главе с заместителем Председателя Совета министров СССР товарищем Гусевым…
Прокушев. Товарищ Гусев принимал в сорок первом самое активное участие в насильственной депортации немцев Поволжья!
Нишанов. Товарищ Прокушев, я повторяю. Комиссия внимательно изучает проблему советских немцев. Здесь двусторонний процесс, и немедленно решить этот вопрос невозможно. А немецким товарищам надо проявить терпение с тем, чтобы объективные условия были подготовлены…
26.
Шум, волнения, громкие выкрики на площади города Саратова.
Голос (диктора, «Взгляд»). Митинги по национальному вопросу: хлесткие лозунги, призывы к властям, требование справедливого решения вопроса, – такого в Саратовском Поволжье еще не было. «Взгляд», молодежная программа телевидения СССР…
Женщина 1-ая. Ну, зачем это нужно? Мы не знали, кто там немец или татарин, все было хорошо и жили дружно, зачем это разжигание? Их же не выгоняют, пусть живут…
Голос (диктора,«Взгляд»). Одни растеряны: ситуация вокруг воссоздания немецкой автономии на Нижней Волге явно обострилась. Другие…
Мужчина 1-ый. За или против автономии? Мы – против.
Мужчина 2-ой. Я думаю, в центре России нельзя создавать атомную бомбу. Была здесь РСФСР и должна быть РСФСР. Никаких автономий.
Женщина 2-ая. Никаких! Для этого мы сюда пришли.
Голос (диктора,«Взгляд»). То есть, даже компромиссов никаких?
Женщина 3-ья. Нет. Абсолютно!
Голос (диктора, «Взгляд»). Есть и иная точка зрения…
Девушка. Я русская, но я уроженка Немповолжья. Я выросла в буквальном смысле слова на развалинах. И я хочу просто вернуть своей малой родине поволжского немца. Вернуть тех, без кого эта земля неполная!..
Голос (диктора, «Взгляд»). Главным, наиболее привлекательным в массовом сознании сегодня на Нижней Волге стал лозунг: «Немцы – да, автономия – нет!». Почему? Что это – неприятие грядущих
перемен? Вспышка группового эгоизма или того хуже – великодержавного шовинизма? Происки местного партаппарата, издержки митинговой демократии, наконец?..
Женщина (в норковой шубе). Мы здесь выросли, здесь живем и мы привыкли. Зачем все менять, зачем автономия?
Женщина (пожилая, но энергичная). Мы против автономии! Кто нам даст гарантию того, что нет среди молодежи немцев, таких же экстремистов, как в Карабахе? Никто! И куда мы, ветераны, побежим тогда?
Голос (диктора, «Взгляд»). Да, нет – автономии?
Молодой человек. Нет.
Голос (диктора передачи «Взгляд»). Аргументы?
Молодой человек. Русская земля!
Грянул бравурный марш. Он сменяется вальсом. Все танцуют. Кроме Девушки, уроженки Немповолжья. К ней подходит Игнатиус.
Игнатиус. Вас как зовут, девушка?
Девушка. Нина.
27.
Игнатиус. Как?!
Девушка. Нина.
Игнатиус. Фамилия?
Девушка. Скворцова. А что?.. (Испуганно бросается к Игнатиусу).
Игнатиус, шатаясь, валится на землю.
(Бросаясь к нему). Что с вами? Вам плохо, дедушка? Люди!..
Игнатиус. Нет, нет, не надо. Все хорошо. Спасибо…
Праздник на площади продолжается. Звучат знакомые мелодии военных лет. Люди танцуют то темпераментную лезгинку или «Яблоко», то вальсируют под «Синий платочек».
Голос (диктора, «Взгляд»). Как прекрасны праздники, как искренне и открыто мы проявляем себя. Нам дорог этот праздник, День Победы. Велика ее цена. Многие из нас потеряли в той страшной войне своих близких. Мой отец погиб под Волоколамском…
Среди танцующих мечется Игнатиус, вглядывается в лица кружащихся пар.
Игнатиус. Нина… Нина-а-а!..
Голос (диктора, «взгляд») …Я с уважением отношусь к пожилым и молодым жителям Саратова и Волгограда. Но прилагаю немало усилий, чтобы не задать вопроса: мы отказываем в справедливости двух-миллионному ни в чем неповинному народу. Не станем ли мы в будущем отводить глаза друг от друга и от детей наших, когда они напомнят нам, как мы унизили, оскорбили и изгнали соседа из его собственного дома?..
Игнатиус. Ни-на-а-а!..
Голос (диктора, «Взгляд»). …Осознав судьбу советских немцев Поволжья, навсегда покидающих родные края, будут ли столь красочны и ярки наши праздники?
Музыка обрывается. Все застывают на площщади. Свет гаснет.
Луч прожектора высвечивает Игнатиуса, уронившего голову на зеленое сукно стола. Звучит его голос.
Игнатиус (голос). Ниночка… Душа моя!.. Нет у нас с тобой ни внуков, ни внучек… У племянника моего детишки… Вот Иришка, единственная радость моя!.. Я так устал. Мне уже восемьдесят три, моя лапушка, Ниночка… Так хотелось бы уже ни писать, ни печатать
28.
ничего. Там вон повесть о горняках еще не окончена. Опять надо будет ехать в Донецк. Да… Хотелось бы отдохнуть. Да вот не могу. Все еще кому-то нужен. Очень нужен… Вот, милая, какие у меня дела. Когда же мы с тобой увидимся, Ниночка моя? Нина-а-а…
Возникает и исчезает мелодия «аве, Мария». Свет гаснет.
Картина девятая
Свет. Кабинет писателя Игнатиуса Виктора Альбертовича. Два кресла – на одном устроился он сам, на другом – Раушенбах Борис Викторович, профессор, доктор физико-математических наук, ракетчик, бывший зэк 15-42.
Беседа продолжается.
Раушенбах. …Прежде всего я бы сказал, что трагедия в основном кончилась. Если раньше людям некуда было ехать, то сейчас есть куда…
Игнатиус. Ах, в этом смысле…
Раушенбах. Большинство немцев решило уехать в Германию…
Игнатиус. И много народу уедет?
Раушенбах. Я считаю, что практически уедут все. Почему? Да потому, что они разочаровались в болтовне нашей, болтовне властей. Врут, болтают и ничего не делают!.. До последнего времени Хонекер запрещал въезд в ГДР. Сейчас там сменилось правительство, можно ехать и в ГДР. С другой стороны ФРГ готовится принять два миллиона, то есть, они готовы всех принять…
Игнатиус. Есть любопытные сведения. Согласно переписи у нас два миллиона немцев. Германия уже приняла один миллион, но есть заявления еще от двух с половиной миллионов, миграционная служба в растерянности, как же так, они говорят?..
Раушенбах. Что тут непонятного! Наша немка замужем или наш немец женат на русской или другой национальности, у них дети, не разбивать же семью, вот и едут.
Игнатиус. Но ведь власти Германии не расчитывали?
Раушенбах. Ничего страшного. Я как член комиссии Верховного Совета запросил справку Госплана. И что выяснилось? Отъезд немцев в течении десяти лет – это потеря сорока миллиардов рублей! В свою очередь Коль запросил справку от своих экономических институтов. Приезд наших немцев к ним даст приход порядка пятидесяти миллиардов марок. То есть, мы теряем миллиарды, а они приобретают их, потому что наши ребята умеют работать!
Игнатиус. И все-таки тяжело расставаться, они здесь выросли, это родная земля…
29.
Раушенбах. Но уезжают!.. В Германию, а не в Поволжье! В Поволжье их надо заманивать. А власти наши думают, что немцы поедут туда как только разрешат. Дураки! Люди говорят, мы вам больше не верим, мы там наладим жизнь, а потом опять выселите в Казахстан или еще куда-нибудь. Ну, сейчас Горбачев, а кто будет после? Да, ну вас к чертям собачьим, поиздевались, хватит!.. Это прекрасно понимают местные власти, и они делают все, чтобы немцы уехали куда-нибудь. А потом станут усиленно приглашать – пожалуйста, вот вам автономия! А немцев-то нету! Нету немцев, нет проблем! Аппаратчиков, конечно же, это устраивает. И на интересы отечества им на-пле-вать!..
Бьют куранты. Проясняются очертания кремлевских башен.
Мечется по сцене Даурен.
На подиуме-мосту появляется Нина. Расхаживая по нему, она оглядывается по сторонам, ища глазами Виктора. Движения ее плавны.
Даурен отчаянно зовет Игнатиуса.
И появляются на подиуме, на сцене, авансцене все, кто участвовал в этой беседе…
Даурен (мечется по сцене). Дядя Витя! Надо ехать в аэропорт, самолет улетит! Дядь Витя-а-а-а!.. Виктор Альбертович, где вы?..
Игнатиус (голос). Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную.
Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?
Нет, вам наскучили нивы бесплодные…
Чужды вам страсти и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.
Занавес.
К О Н Е Ц.
г.Алматы, 7.12.2005 г.
