Глава седьмая
Роман стоял перед громадным зданием Ленинградского государственного университета. В мечтах о городе на Неве, об университете все было легко и доступно. Но, оказавшись здесь, он оробел и отчаянно обзывал себя и зазнайкой, и дураком, и еще Бог весть кем.
И вдруг его кто-то сильно дернул за куртку, да так, что рукав с треском распоролся, и он упал на мостовую. И в тот же момент впритирку, гудя клаксоном, пронеслась черная “эмка”.
– Э-э, молодой человек, так можно и жизни лишиться. А зачем это вам в такие-то годы?! – услышал Роман насмешливый голос и почувствовал, что ему помогают подняться.
Он вскочил на ноги и посмотрел на своего спасителя. Это был худощавый человек средних лет. В волосах была чуть заметна проседь, от глаз к вискам веничками разбегались морщинки, но сами глаза смотрели молодо и весело.
– Ай-яй-яй, что я наделал с вашей курточкой, – сокрушенно покрутил головой незнакомец. – Рукав чуть не оторвал. Но мне кажется, что жизнь дороже, не так ли, Рассеянныймолодойчеловек? – очень быстро, но отчетливо и внятно продолжал незнакомец. – Ну, куртка – дело поправимое. Пойдемте-ка со мной. У меня там есть тетя Глафира, она быстро сварганит все честь по чести. Пошли-пошли, и смотрите на дорогу, а не на облака, а то, неровен час, вновь налетит какой-нибудь буйно помешанный за рулем. – И он, взяв Романа за руку, словно мальчика, повел на другую сторону улицы. Роман послушно пошел за ним, ужасаясь и радуясь, что тот ведет его прямехонько к главному входу университета.
Наконец они вступили в прохладный полумрак вестибюля, и Роман вдруг осознал, что исполнилась его мечта – он в университете, Ленинградском! Дышит его воздухом, идет по плитам полов, по которым ступали и ступают люди, олицетворяющие для него божества, потому что они жрецы величайшей религии, имя которой – наука. Пусть он еще не студент и не имеет прямой причастности к обитателям этого храма. Но он будет им! Лучше умрет, но добьется своего…
– Ну, что же вы, Рассеянныймолодойчеловек? Так и будете стоять с открытым ртом и озираться? – вернул его к действительности насмешливый голос.
У гардероба незнакомец остановился и, постучавшись, приоткрыл дверь.
– Глафира Петровна, – обратился он к кому-то, – не смогли бы вы помочь нам? Я тут молодому человеку оторвал рукав от куртки. Надо бы его пришить, а у нас нет никакого оборудования. Так как, Глафира Петровна, поможете?
– Да вы проходите, Александр Иванович, – прозвучал певучий голос, – что стоите в дверях? Давайте вашу куртку. Где этот пострел? О-о! Да тут не пострел, а целый стрелец, – по-доброму улыбалась полная женщина, оглядывая стоявшего в коридоре Романа. – Снимайте куртку, черноглазенький, мы ее живо приведем в порядок. Это наш новый студент? Что-то больно уж молод…
– Может быть, может быть, – неопределенно проговорил Александр Иванович. – Может, и будет нашим студентом… А то, что молод, так восточные люди, не в пример нашим, и в сорок лет выглядят, как юноши… Если вы не против, Глафира Петровна, мы пройдем ко мне в деканат, а когда будем возвращаться, вновь заглянем к вам, хорошо? – И, получив согласие гардеробщицы, повел Романа по бесконечным коридорам на второй этаж.
А парень шел и думал, что, даже если ему посчастливится учиться здесь, он определенно заблудится в переходах, поворотах и лестницах.
– Нуте-ка, давайте знакомиться, Рассеянныймолодойчеловек, – указал неожиданному гостю на стул Александр Иванович, устраиваясь за большим письменным столом в кабинете, на дверях которого Роман успел прочесть “Декан философского факультета”. – Как вы уже уловили, меня зовут Александром Ивановичем, фамилия – Войницкий. Декан. Когда прибыли к нам? Я верно определил, что вы – нездешний?
– Да, я приехал с Дальнего Востока.
– Вот как?! – чему-то обрадовался Войницкий. – А откуда именно?
– Из села Благословенного. Это… в районе Биробиджана, скорее Благовещенска. В общем, в том районе.
– Интересно, интересно, – задумчиво произнес Александр Иванович. – Боже! До чего же тесен мир… Ну-с, молодой человек, продолжайте свое повествование.
– Зовут меня Романом. Роман Семенович Ли. Приехал сюда… – и он рассказал о себе все. Без утайки. Со всеми подробностями, вплоть до попоек с парторгом и председателем колхоза. Слова цеплялись одно за другое, и, казалось, что он рассказывал не столько этому симпатичному человеку, спасшему его от смерти, сколько себе самому. В ходе повествования он вновь переживал все происшедшее с ним и в то же время имел возможность как бы со стороны анализировать свои поступки.
Когда Роман умолк, Войницкий долго сидел молча, отвернувшись к окну. Юноша даже пожалел, что так разоткровенничался перед чужим, по сути, человеком. Кому какое дело, что с ним произошло?! Но по своей натуре Роман не умел ничего скрывать. Он выкладывал свою душу и делай с ней, что хочешь. Хочешь – помоги залечить раны и всели веру в доброе и светлое, а не хочешь – наплюй и отврати от людей.
– Так… – наконец проговорил Александр Иванович, – а, знаешь, мы с тобой, можно сказать, земляки. Я даже некоторое время жил в Биробиджане. Родителей моих сосла… ну, в общем, послали туда создавать колхозы. Хотя оба они были научными работниками. Потом они отправили меня назад к бабушке, сюда, а сами до сих пор там. Преподают в местном пединституте. А ты, значит, решил податься сюда. Хочешь учиться у нас. А знаешь ли ты, Роман, свет Семенович, что у нас на одно место по десять-пятнадцать абитуриентов? То есть желающих поступить, – разъяснил Александр Иванович, заметив недоуменный взгляд парня. – Так что же прикажешь с тобой делать? Отправить назад в твое Благословенное – там закиснешь окончательно. А юноша ты, по всему видно, смышленый. Не хотелось бы зарывать талант. Да и, можно сказать, ты мой крестник. Из-под колес тебя вытянул… Что же делать с тобой?… Вот интересное явление, видимо, чисто психологическое: теперь отчего-то я чувствую ответственность за твою судьбу. Сбила бы тебя машина, я б поохал, повозмущался и на том ограничился. А теперь я просто обязан сделать из тебя человека. Просто обязан!
– Ну, и не вытаскивали бы из-под машины, – надулся Роман, – меньше было бы хлопот. А то и куртку приходится зашивать… – Войницкий весело рассмеялся.
– Ох, и чудак ты, Роман Ли! – проговорил он сквозь смех. – И вправду пора идти за курткой, а то задерживаем, наверное, Глафиру Петровну. Она и так уже собиралась, видимо, отправляться по своим делам. Пойдем, мил человек, заберем твою куртку и поедем ко мне. У тебя же наверняка нет ночлега. А у меня, кстати, жена с дочерью на выходной уехали на дачу. Так что дома – простор и свобода. Пошли. А завтра что-нибудь придумаем.
На следующий день с утра они были в уже гудящем тысячью голосов университете. Роман растерялся от обилия людей в фойе, вчера таком тихом и прохладном. “Как на вокзале, – подумал юноша, – только здесь одна молодежь”. – Ему до боли в сердце захотелось быть таким же озабоченно-веселым и беззаботно-занятым.
Усадив Романа в своем кабинете, Войницкий надолго скрылся. Стало странно тихо. Только изредка издалека, как из потустороннего мира, доносился чей-то монотонный приглушенный голос. Роману даже показалось, что он узнает голос Александра Ивановича. Потом вновь прозвенел звонок, и все громадное здание снова наполнилось гулом голосов, словно пустая банка, в которую попала большая осенняя муха. Затем опять наступила тишина, и лишь тогда наконец появился Войницкий. Он был взволнован и очень торопился.
– Ну-ка, быстренько бери бумагу, ручку и пиши. Готов? – и стал диктовать: “Прошу принять меня на первый курс философского факультета…” – Написал? Дай-ка я проверю, что ты там написал. Так… молодец! Смотри ты, только одну ошибку сделал, и то в фамилии ректора. Не ты один ошибаешься. Уж больно заковыристая фамилия у него. Так, теперь заполняй анкету. Пиши аккуратно, но побыстрей. Слышишь, уже звонок с лекции, а следующая пара моя на третьем курсе. Опаздывать нельзя, а документы твои надо сдать до обеда. Так что в твоем распоряжении пятнадцать минут. Даже десять. Я же должен успеть отнести.
Роман стал старательно заполнять графы анкеты, боясь где-нибудь ошибиться. Наконец он расписался в конце последней страницы и утер выступивший на лбу пот.
– Так-так-так, – бормотал Александр Иванович, пробегая глазами написанное. – А что это за “кор.” в графе национальность?
– Кореец… Вы же сами говорите, что скорее. Неужели не поймут?
– Э-э, да ладно! – взглянул на часы Войницкий. Вообще-то так не сокращают, но это не столь важная графа. Другое дело – “родственники за границей”.
Войницкий не мог и предположить, какую роль сыграет это невинное, на первый взгляд, сокращение в дальнейшей судьбе парня из Самали.
Пять лет пролетели для Романа Ли, как пять месяцев. Каждый день до предела был заполнен работой. В сутки он спал часов по шесть. Больших перегрузок просто не выдерживал мозг. Парень зачастую засыпал прямо за столом. Иногда в читалке. Зато не только в своей группе, но и, пожалуй, на всем курсе числился лучшим студентом. По всем предметам, кроме… риторики.
Войницкий и Роман Ли время от времени встречались – декан приглашал в кабинет своего крестника и беседовал о жизни, учебе. Роман переживал, как восприняли в райкоме комсомола его исчезновение: он не снялся с учета, боясь, что его могут вернуть. Александр Иванович связался с старым другом, который работал в Биробиджане. Тот помог все уладить, хотя парторг и председатель колхоза в Ин-Корейском долго еще шумели и требовали вернуть беглеца.
Как-то раз во время одной из таких бесед Войницкий, узнав, что преподаватель по риторике профессор Суханов вновь сделал замечание студенту Ли из-за его акцента, сказал:
– Удивительное дело – природа. Я заметил одну особенность: если у человека с детства русский, да и вообще, наверное, любой другой язык не является родным, на всю жизнь остаются, пусть едва заметные, но все же изъяны в произношении, в стилистике или синтаксисе. Что это – кровь, гены или еще что-то? Конечно, нет правил без исключений, но все же…
– А бывает нередко, что кореец, выросший среди русских, толком не говорит ни на том, ни на другом языке, – с невольной усмешкой произнес Роман.
– Да, ты прав, – тоже засмеялся Александр Иванович. – Взять Когая или Пака с четвертого курса. Вроде родились во Владивостоке, всю жизнь учились в русских школах, а говорят – Боже упаси! Хорошо, что у них нет риторики, а так бы наш Суханов сошел с ума…
Вскоре после этой лингвистической беседы они вновь встретились, но теперь разговор носил вовсе не такой мирный характер, и Войницкий был явно чем-то встревожен. Он приступил сразу к тому, что его волновало.
– Сегодня в деканате были из НКВД… Они посмотрели личные дела всех студентов. С твоим делом пришли ко мне. Один из них спросил:
– Вот Роман Ли. В графе “национальность” у него стоит “кор.”. Что это такое? Коряк, что ли? А почему фамилия вроде корейская?
–Да, он коряк. – А фамилия Ли встречается и у коряков. Ведь и китайцы, и американцы, даже англичане имеют фамилию Ли. Был же такой генерал Роберт Ли во время американской войны за освобождение негров.
Энкавэдэшник явно не знал истории войны Юга с Севером, но со значительным видом кивнул и вернул дело в деканат.
– А Когая и Пака, которых недавно вспоминали, отчислили из университета. Причину объяснять не стали. Приказали – и все. Так что ты, Роман, теперь коряк. Если хочешь закончить университет, держись этой версии… Но всегда помни, как у вас, корейцев, говорят: “Прежде, чем стать ученым, стань человеком”.
По просьбе Романа Ли он был распределен во Владивосток, в корейский педагогический институт преподавателем философии.
В Владивостокском пединституте царила такая атмосфера, какая бывает в доме, где лежит покойник. Преподаватели почти не разговаривали между собой, а если и говорили, то озираясь, будто боялись появления подслушивающего призрака. Даже студенты как-то присмирели и в перерывах между лекциями в коридорах не звучали обычная разноголосица и беспечный смех.
Роман сначала не понимал, в чем дело. Он был неприятно поражен холодным приемом своих коллег, которые сторонились его, пришлого. Лишь декан факультета по обязанности побеседовал с ним и с видимым облегчением распрощался, направив читать лекции.
Совсем не так представлявший свой первый день работы в институте Роман в раздосадованном недоумении возвращался в общежитие, где ему отвели койку в преподавательском крыле… В это время его кто-то окликнул. В подошедшей молодой женщине с копной русых волос, выделявших ее среди других, Роман узнал секретаря факультета. Кажется, ее звали Ирма Казимировна. Имя было необычное, потому, видимо, и запомнилось.
– Что-то вид у вас, Роман Семенович, будто съели сразу целый лимон, – с места в карьер начала она разговор. – Вы у нас новенький и не знаете всего. А просветить некому. Все боятся друг друга. И к вам не подходят, думают, мало ли кто подослал. А я вот не боюсь. Мне сразу понравилось ваше лицо – доброе, открытое. Пойдемте, зайдем в кафе “Прохлада”. Вы меня угостите мороженым, а я вас введу в дела институтские, – и она, не дожидаясь согласия, поднялась по ступенькам и вошла под навес веранды, где пахло сливками и сиропом.
Несколько ошарашенный таким натиском и бесцеремонностью, Роман послушно последовал за Ирмой Казимировной. Они сели за столик в дальнем углу, у обитого крест-накрест голубыми дранками бортика, отделяющего веранду от улицы. После того, как официантка со скучающим видом довольно быстро принесла заказанное мороженое и ситро, Ирма Казимировна, смакуя каждую ложечку молочного лакомства, начала объяснять. – В нашем институте арестовали несколько преподавателей. Корейцев… Говорят, что кто-то донес… А вы на меня не донесете? – кокетливо вскинула она глаза от вазочки на тонкой ножке.
Оскорбленный Роман даже онемел от возмущения, но Ирма Казимировна засмеялась и спокойно сказала:
– Не делайте вид, что оскорблены, а лучше закажите мне еще мороженого. И послушайте такой анекдот, а я бы сказала – случай из жизни. Два мужика сидели вечером и играли в шахматы. Ну и чего-то развязали языки. Когда разошлись, тот, который приходил к соседу, уже лежа в постели, подумал: “А надо бы донести на этого болтуна. Да ладно. Завтра утром успею…” А ночью его забрали на “воронке”. В тюрьме его сокамерники спрашивают: “За что тебя?” А он сокрушенно отвечает: “За лень. Так мне и надо”.
Месяца два потребовалось Роману, чтобы он сам превратился в запуганного молчаливого субъекта. Никакой дружбы. Никаких разговоров. Никаких откровений. Он поражался, как это Ирма Казимировна тогда решилась открыть глаза на происходящее ему, чужому, постороннему человеку. И не побоялась.
А вскоре Ирма Казимировна не вышла на работу. Никто даже не спросил, где она и что с ней. Все молчали.
…Однажды, в дни летних каникул, когда Роман не знал, куда себя деть и даже стал подумывать, не съездить ли в Благословенное, недалеко от железнодорожного вокзала встретился со стариком, показавшимся ему знакомым. Ли был уверен, что тот был корейцем, но где он мог его видеть? Недоумевая, Роман уже прошел мимо встречного, но остановился и оглянулся. Незнакомец стоял на месте и смотрел на него. Роман подошел к старику и, смущаясь, спросил:
– Простите, по всей видимости, мы – земляки…
– Да, я кореец. – На лице безжалостно расчерченном временем морщинами, не отразилось никаких эмоций.
– Понимаете, – не зная, как продолжить разговор, замялся Роман. – Мне показалось, что мы с вами где-то уже встречались…
– Конечно, – невозмутимо прошамкал беззубым ртом старик. – Ты же Ромка Ли, внук ворчуна Ли Сан Чо.
Роман остолбенел от удивления. А старик продолжал:
– Твой дед и твои родители скончались. Ты об этом знаешь? – Роман кивнул, пригорюнившись. – Ну, раз знаешь, тогда прощай, – и, повернувшись, старик заковылял своей дорогой. Но через несколько шагов остановился и вновь заговорил:
– А я тебя сразу узнал, хоть ты и стал важным, как чиновник. Ты куда девался после того, как уплыл на пароходе из Самали?
Роман уговорил неожиданного знакомого присесть на одну из скамеек у какого-то подъезда и коротко рассказал о себе. Узнав, что мальчишка, каким Роман оставался в глазах старого человека, теперь преподаватель института, тот стал смотреть на собеседника уважительно и даже разоткровенничался. О товарищах Романа – Виссарионе, Анне и Феликсе он ничего не знал, да и не до этой шелупони ему было! Вот приехал разыскать дочь с внуком. Хотели пристроить парня куда-нибудь на учебу, но что-то от них ни слуху ни духу.
– Ты вот что, дай мне свой адресок. Разыщу своих и обратимся к тебе за помощью. Ты же теперь большой человек. А мы с твоим дедом были друзьями. Только больно донимал он меня своим ворчанием…
Роман, страшно обрадованный встречей с земляком, стал расспрашивать о жизни в Благословенном.
Старик рассказывал много – о знакомых и незнакомых Роману людях, подолгу молчал, раскуривая вонючую “козью ножку”, от дыма которой у молодого человека дух перехватывало. Казалось, во время этих пауз старик раздумывает, о чем можно говорить этому незнакомому знакомцу. Но, видно, в конце концов желание выговориться победило.
– Ты знаешь, плохо стало в нашем Самали… Все чего-то боятся. Друг с другом не разговаривают. Даже женщины стали меньше болтать. И это особенно после того, как оманРоманарестовали Хван Ун Дена… Это при тебе его, старшего инспектора крайоно назначили директором школы у нас? А потом арестовали…
– Как, Хван Ун Дена арестовали? – вскричал Роман, не веря своим ушам. За что?
– Не знаю, – пожал неопределенно плечами старик. Арестовали и отправили то ли в Сибирь, то ли на Колыму. Кто их знает… А за что? Говорят, за националистическую антисоветскую пропаганду, а кто говорит, что корейский просветитель оказался японским шпионом. – Внезапно старик спохватился и заторопился, не скрывая своего испуга. Он понял, что наговорил лишнего.
Заверив нового знакомого, что если будет нужно, он поможет его внуку, Роман еще долго сидел в раздумье. Он, конечно, не знал, что где-то там, в кремлевских кабинетах Москвы уже давно ведется работа, чтобы объявить всех корейцев японскими шпионами.
