Еще и еще раз перечитывал эти строки Максим, и неясное беспокойство от чувства чего-то неотвратимого охватывало его. Что-то конкретное еще не сложилось в его сознании, и он не хотел, потому что боялся: окончательный вывод напрашивался чудовищный. Но мозг – не телевизор. Там все просто: не захотел смотреть какую-то передачу, переключил на другой канал, или вовсе выключил приемник. А тут, уж коль мысль возникла, ничем не вытравишь ее из головы. Хоть “караул!” кричи. Догадка, смутно всплывшая уже при первом беглом чтении эпикриза, теперь обрела четкую формулировку: к смерти Дмитрия причастен тот, кто имеет доступ к хлорофтальму. К этому яду имеет доступ Клара Хон – невеста убитого. Значит… Выводов делать он не стал. Еще мог быть десяток версий, связанных с этим ядом. Клара Хон… И ему вспомнилась хрупкая высокая девушка с помутненным от горя сознанием. Неужели она так разыграла комедию перед ним – Максиму даже стало нехорошо. Но что поделаешь, ведь в его работе главный принцип – верить только фактам. Правда, его бывший учитель и наставник полковник Берестов всегда говорил: … “и плюс твоя интуиция” , которая, кстати, редко обманывала Ахметова…
Максиму стало душно в помещении. Он запер кабинет, вышел на улицу и сел на скамейку в скверике, напротив управления. Главное – узнать, кому нужна была смерть молодого человека? Кому это выгодно?
Вчера до глубокой ночи Максим просидел со своим другом, журналистом Робертом Кингом, который был шефом отдела новостей, где работал убитый. По словам Роберта, у Хана врагов в редакции и вне ее не было – не успел еще обзавестись. Он еще слишком мало работал в газете, чтобы появились завистники в творческом коллективе, где каждый считает себя несомненным гением, и у него не было до сих пор достаточно острых выступлений, чтобы кто-нибудь из обиженных мог пойти на такое преступление. Они с Кингом перебрали все возможные варианты по линии редакции, но пришли к выводу, что здесь все чисто.
Тогда где же он, этот мотив убийства? При первоначальном беглом допросе родственников и участников вечеринки вырисовывалась довольно четкая картина: у Дмитрия был мягкий, добрый характер, он никому не делал зла, и все, с кем соприкасался молодой человек, любили и уважали его. Он был предельно честным, что порой мешало ему самому. Талантливый во всех отношениях, он хорошо пел, играл на нескольких музыкальных инструментах, неплохо рисовал, русским и английским языками владел почти одинаково хорошо. Изучал родной, корейский, и преподаватели говорили, что он уже вполне может быть переводчиком при не особенно сложных беседах. Но главный его талант заключался в том, что он всегда был нужен людям. Он не ждал, когда его о чем-нибудь попросят, всегда сам был готов помочь. Таков был Дмитрий Хан. Конечно, сейчас родные и друзья не жалели розовых красок, но сомневаться в том, что он был хорошим человеком, не приходилось.
…Из глубокого раздумья Ахметова вывели детский крик и плач. Он посмотрел в сторону, откуда доносился шум, и увидел двух девчушек лет семи-восьми, яростно тянущих каждая к себе небольшую клетку, в которой метались два волнистых попугайчика. Раздался треск, и торцовая стенка осталась в руках у младшей. Один из попугайчиков выпорхнул из заточения и уселся на ветку ближайшего дерева. А девочка постарше просунула руку в клетку, схватила вторую птичку и с размаху ударила оземь. Младшая упала на коленки и прикрыла ладошками неподвижного попугайчика.
Максим вскочил с места и схватил за руку негодницу:
– Зачем ты это сделала?! – в недоуменной ярости воскликнул он.
– А чего, у нее есть попугайчики, а у меня нет!.. – вырывая руку, процедила сквозь зубы девочка.
– Так значит, лучше убить птичку, чтобы никому не досталась?! Ах ты, паршивка! – и он сгоряча шлепнул ее по попке. Она заревела и побежала из сквера. Младшая же бережно уложила мягкий комочек в остатки клетки и, всхлипывая, тоже пошла прочь.
Глядя ей вслед, Максим подумал: “А не в этом ли кроется мотив убийства? Зависть. Но не к самому Дмитрию, а к близкому ему человеку. Могли позавидовать Кларе и …”
Придя к какому-то решению, он заторопился к себе в кабинет.
