Как свидетельствуют письма Екатерины Николаевны Югай, супруги Афанасия Арсеньевича Кима, после окончания следствия её муж послал телеграммы Сталину, Ворошилову*, Вышинскому*, где отверг все выдвинутые против него обвинения.
В ответ было дано указание соответствующим органам пересмотреть дела А.А. Кима и М.М. Кима. В результате по постановлению особого совещания* при НКВД от 14 декабря 1936 года «за социально опасную деятельность» А.А. Кима отправили в ссылку на 3 года в Уфуа, отца – на такой же срок – в Оренбург.
По всей вероятности, данный относительно снисходительный приговор был вынесен с учётом заслуг обоих подсудимых перед партией. Тогда ещё, по-видимому, не могли не считаться с тем, что А.А. Ким встречался с В.И. Лениным*, с известными деятелями Коминтерна* Бела Куном*, О.В. Куусиненом*, Г.И. Сафаровым*. И с тем, что А.А. Ким и М.М. Ким в своё время внесли весомый вклад в деятельность Коминтерна, были делегатами его конгрессов и делегатами XVII съезда ВКП(б).
Так было угодно судьбе, что Афанасий Арсеньевич и мой отец детские свои годы провели в деревне Тизинхэ, но познакомились в 1914 году, а окончательно сблизились в общей борьбе за установление Советской власти на Дальнем Востоке, в напряжённой партийной и советской работе.
Их обоих на арену революционной борьбы выдвинула эпоха, они были до мозга костей пропитаны идеями большевизма, понимая их в самом лучшем смысле, беззаветно веря в лозунги равенства и свободы. Будучи детьми своего народа, они хорошо знали его историю, и все их устремления были подчинены одному – корейцы Дальнего Востока должны иметь свою автономию. Такие истинные интернационалисты, как А.А. Ким и М.М. Ким, видели огромный интеллектуальный, экономический, творческий потенциал родного народа и были убеждены, что Советская власть – единственный гарант его реализации.
За эту идею оба жестоко пострадали.
Из «Автобиографии А.А. Кима», по счастливой случайности сохранившейся у его сына, Тельмира Афанасьевича Кима
«Родился я в 1890 году в селе Сухановке, Посьетского района. Мой отец прибыл в Россию из Кореи, в 10 лет остался сиротой и вместе со своей матерью батрачил у дяди. Не в силах переносить издевательства в семье брата своего мужа, мать с новым мужем сбежала в Сухановку. Моему отцу было тогда 16 лет. В поисках матери он ушёл в Маньчжурии, где некоторое время батрачил, а затем перебрался в Сухановку. Здесь через несколько лет женился на моей матери. Но прежде три года отработал у своего будущего тестя, так как не мог выплатить калым. В Сухановке принял русское подданство, получил надел, хозяйство его было ниже среднего.
Когда мне исполнилось восемь лет, отец переехал в деревню Тизинхэ, обзавёлся солидным хозяйством, имел даже сезонного батрака. Я подростком зимой учился в школе, а летом полол огороды.
В 1914 году отец продал хозяйство и переехал в уездный город Никольск-Уссурийский, где определил меня в прогимназию. Через год, когда средства иссякли, отец стал батрачить у своих богатых родственников и в 1918 году остался не у дел. Наша семья снимала маленькую лачугу, жили – отец, мать и я – очень плохо. Я репетиторствовал, хоть как-то поддерживая семью. Отец умер в 1921 году в Сухановке, не имея собственного крова.
До 1917 года я не принимал участия в революционной жизни. Февральская революция вовлекла меня в общественную жизнь. По моей инициативе в Никольске-Уссурийском был организован кружок корейцев-учащихся. Его основная цель – освобождение Кореи от японских колонизаторов.
В июне 1918 года в Николаевске-Уссурийском, с разрешения Советской власти, был проведён Всесибирский съезд корейской молодёжи, я был избран его секретарём. Но вскоре произошёл чехословацкий переворот*, Приморье захватили белые, и наша организация была распущена.
В 1919 году издавал газету «Голос учащихся» на русском языке, явно японофобского направления. Это ещё не была большевистская газета, но она из номера в номер разоблачала издевательства японцев над корейским населением. Газету закрыли, редакция подверглась разгрому.
После Первомартовского восстания в Корее в 1919 году я приехал во Владивосток. Корейское население и в этом городе, и в Никольске-Уссурийском провело манифестацию, несмотря на угрозы со стороны японцев и белогвардейцев. Она была разогнана, а её участники (в том числе и я) выселены из Владивостока.
В 1920 году Приморье было взято партизанами. Я немедленно установил связи со штабомб и помогал партизанам в составлении прокламаций на русском и японском языках.
После японского наступления в апреле оставаться мне в Никольске-Уссурийском было нельзя, и через северную Маньчжурию я вместе с корейскими товарищами пешком добрался до Амура, где тогда единственно существовала Советская власть. Со мной прибыли Тян До Ден* (нынешний секретарь Будёновского райкома), и Ким Дин* (нынешний зам. директора по политической части Посьетской МТС).
В Благовещенске я немедленно вступил в ряды РКП(б), в июне принимал участие в областной партконференции в качестве делегата, в партию же был принят в мае, без кандидатского стажа. В Благовещенске работал секретарём корейской секции облкомитета, секретарём корейской секции Амуробкомолав, был членом бюро ВЛКСМ.
В мае 1921 года участвовал в работе съезда Корейской коммунистической партии*, созванном так называемой «иркутской группой»*. На съезд в качестве его делегатов прибыли национал-коммунисты – члены Корейского национального совета*, – выступавшие активно против Советов. Я с группой товарищей настаивал на аннулировании их мандатов. «Иркутская группа» с этим не согласилась, на этой почве произошли острые разногласия. Кончилось тем, что меня исключили из съезда и выслали на постоянное жительство в Омск. Оттуда я перебрался в Москву, где возбудил вопрос о неправильных действиях «иркутской группы».
Вскоре в Москву прибыла так называемая «шанхайская группа»*. В её борьбе против «иркутской группы» наши интересы совпали, и я в середине 1921 года вошёл в данную группу. Коминтерн* образовал специальную комиссию в составе Бела Куна*, Куусинена*, Сафарова* и Брандлера*, которые разобрали корейскую сколку и, распустив обе группы, создали объединённый ЦК из шести человек. Меня назначили ответственным сотрудником.
В ноябре 1921 года наша делегация (Ли Дон Хви*, Мальцев21, Пак Диньшунь* и я) перед отъездом на Дальний Восток для созыва объединительного съезда корейских коммунистов была принята Лениным*. Беседа длилась больше часа.
Подготовкой съезда руководил областной эмиссар Прибайкалья Постышев*. Съезд состоялся в 1922 году, здесь меня избрали делегатом IV Конгрессаг Коминтерна.
На съезде произошёл раскол. «Иркутская группа», будучи в меньшинстве, демонстративно его покинула ещё до окончания. На съезде остались сторонники «шанхайской группы», но поскольку объединения не произошло, Коминтерн не признал избранный на съезде ЦК, куда вошли представители обеих группд.
Корейское бюро прибыло во Владивосток после очищения Приморья от белых и японцев. Я также приехал и окончательно перешёл работать в губком партии.
С 1923 по 1924 годы – инструктор корейской секции губкома партии.
В 1925 году – зав. отделом Приморского губкома комсомола, затем зав. агитпропом <агитационно-пропагандистский отдел> г. Николаевска-на-Амуре, а затем – окружкома партии <окружного комитета ВКП(б)>, горрайкома партии.
В 1928 году решением крайкома партии был переброшен зав. агитпропом Хабаровского окружкома.
В 1929 году – зам. зав. агитмассовым отделом крайкома партии, с февраля 1931 года – временно редактор газеты «Тихоокеанская звезда». В мае этого же года выехал на учёбу в Москву, в Институт красной профессуры*.
Решением ЦК был назначен начальником политотдела Посьетской МТС имени Л.И. Лаврентьева.
В марте 1933 года избран первым секретарём Посьетского райкома ВКП(б)е.
С 1923 года беспрерывно избирался членом бюро райкома, уездного комитета (укома) и окружного комитета (окружкома) партии.
Ни в каких оппозициях не участвовал, боролся активно против оппозиционного блока троцкистов-зиновьевцев*, правых оппортунистов*. За всё время своего пребывания в партии ни на одну минуту не сомневался в правильности её линии и линии ЦК, всегда активно боролся за решения ЦК, так как знал, что это единственно правильные решения.
В 1934 году избирался делегатом XVII съезда ВКП(б).
А.А. Ким.
г. Хабаровск.
15 ноября 1935 г.»
«Автобиография А.А. Кима» даёт возможность разобраться в противостоянии коммунистических группировок на заре зарождения Корейской коммунистической партии на Дальнем Востоке. Так же как и А.А. Ким, мой отец был членом «шанхайской группы», которая, как теперь стало известно, твёрдо отстаивала позиции интернационализма, доказывая заблуждения «иркутской группы» и национал-коммунистов.
Подобные разногласия различных группировок – это болезнь роста, как мы знаем, не миновавшая ни одно коммунистическое движение в мире.
Из рассказа моей мамы, Веры Гавриловны
После суда Михаил Михайлович, Афанасий Арсеньевич, другие арестованные вместе с ними получили значительные послабления: мы, жены, могли ежедневно носить им передачи, нам разрешали частые свидания, не ограничивая во времени.
С супругой Афанасия Арсеньевича, Екатериной Николаевной Югай, меня связывала дружба, зародившаяся в годы нашей юности.
Екатерина Николаевна родилась в 1901 году, я – в 1903 году. Родина Екатерины Николаевны – село Краскино (Посьетский р-н, Приморская обл.), ей отец был сельским учителем. Так же как и я, она окончила гимназию. В 1930 году – Дальневосточный государственный университет. По специальности – агроном. Работала научным сотрудником на опытных станциях сельского хозяйства Приморья и Амурской области. Была депортирована в Среднюю Азию. Из нашей переписки знаю, что её постигла та же суровая участь, что и меня: ей не разрешали работать по специальности как «жене врага народа». Жила она вместе с единственным сыном, Тельмиром, в глухомани, в селе Самарском (Ташкентская обл.), работала школьной учительницей. Выйдя на пенсию, переехала в Крым, в Евпаторию. Уже в 1960-е годы в письмах ко мне настойчиво приглашала в гости. Но съездить к ней мне так и не довелось. Скончалась Екатерина Николаевна в 1971 году.
Так уж случилось, что, выйдя замуж, мы оказались ещё ближе друг другу – теперь у нас была общая судьба: мужья всегда были рядом, борясь, работая, переживая за одни и те же идеалы. Оба были почти одновременно арестованы, прошли через унизительные тюремные невзгоды, шантаж, изощрённые пытки, смутное одиночество ссылки и в 1937 году вновь арестованыё по одному и тому же обвинению. Их вместе судили, вместе расстреляли…»
От автора
В числе документов, присланных мне сыном А.А. Кима, Тельмиром Афанасьевичем, есть телеграфный бланк, заполненный рукой телеграфистки. Он датирован 17 апреля 1935 года – незадолго до ареста друзей. Мой отец – тогда начальник политотдела совхоза имени Сунь Ятсена* – отправляет своему другу Афанасию Арсеньевичу такую телеграмму:
«Поздравляю орденом Ленина тчк Искренне желаю дальнейших успехов борьбе за большевистские колхозы и колхозную зажиточность тчк Сунь Ятсен тчк КИМ».
В этой короткой телеграмме вся суть и весь смысл жизни и борьбы наших отцов. Они совершенно искренне верили в дело, которому посвятили себя, ни на йоту не сомневаясь в его святой правоте.
Из рассказа моей мамы, Веры Гавриловны
В 1936 году, навещая наших мужей в тюрьме перед отправлением их в ссылку, мы с Екатериной Николаевной всё глубже вникали в жизнь политзаключённых. Не стали для нас секретом и кое-какие нелицеприятные подробности их существования в камере. После приговора появилось и стало крепнуть чувство определённости. Наши мужья приняли решение – во что бы то ни стало объединиться с семьями сразу же после своего устройства на месте ссылки.
Первая большая беда пришла неожиданно. У Афанасия Арсеньевича и Екатерины Николаевны было два сына. Старший, ровесник моей старшей дочери, Декабрины, погиб накануне отъезда отца в ссылку. В отсутствие Екатерины Николаевны по роковой неосторожности он оказался облитым керосином рядом с горящим примусом. Пламя мгновенно охватило одежду мальчика. Ребёнок получил сильные ожоги, и спасти его не удалось…
Трагедия потрясла всех. Горе Екатерины Николаевны было столь сильным, что все мы боялись за её рассудок. Решили ничего не говорить Афанасию Арсеньевичу – знали, как любил он своих сыновей и жену. Несколько дней я ходила одна на свидания в тюрьму и, каждый раз огромным усилием воли сдерживая себя, говорила: Катя приболела…
Перед самым отправлением осуждённых Екатерина Николаевна, превозмогая себя, пошла на свидание к мужу. Выглядела она чернее ночи: на её исхудалом, ещё недавно таком красивом лице излучали мрачный свет большие, сонно опущенные глаза. Её состояние, ужасный вид тогда отнесли на счёт болезни и сильных переживаний перед разлукой с мужем и будущей неизвестностью.
Так и уехал Афанасий Арсеньевич, не узнав правды о трагической гибели любимого сына.
Как-то на одном из последних свиданий Михаил Михайлович и Афанасий Арсеньевич предупредили нас: «Готовьтесь к отъезду. Скоро всех корейцев переселят с Дальнего Востока».
И вот настал день, когда их этапом отправили – Михаила Михайловича в Оренбург, Афанасия Арсеньевича – в Уфу.
Шёл 1936 год.
