IV
Наша большая семья – бабушка, Мария Васильевна, шесть её дочерей, сын и внуки – жила в Хабаровске. На знаменитой в те времена Плюснинке, названной так по имени богатого купца Плюснина, где впритык друг к дружке теснились дома, обрамлённые дворами с пристройками, высился двухэтажный особняк с мезонином, принадлежавший до революции нашему деду, Гавриилу Павловичу Ли, богатому купцу, нажившему своё огромное состояние на торговле с сопредельными с Россией Кореей и Китаем.
Это был человек широкой натуры и благородного сердца. Дом на Плюснинке он строил с размахом: многочисленные комнаты, непомерно большая кухня, крыльцо под кружевным навесом – всё было рассчитано на долгую и благополучную жизнь большой семьи.
Дедушкины корни остались в родной его деревне под Сеулом. Это был большой клан, где все поддерживали друг друга и в результате не только разбогатели, но и помогали другим. В конце XΙX века в местности, где проживала их семья, произошло наводнение… Чудом остались в живых лишь два брата – старший – наш дед, и младший, Василий Павлович (имя, полученное им позже, при крещении в Хабаровске).
Стихийное бедствие заставило их пуститься в дорогу. Добрались до границы с Россией, вместе с другими переселенцами пересекли её и оказались в корейском поселении неподалёку от г. Никольска-Уссурийского*. Здесь братья обзавелись семьями и, возможно, так и жили бы в селе, не случись беда.
Однажды молодая жена Василия Павловича, решив прогуляться по Уссури, что было для сельчан делом привычным. Когда она вывела лодку на середину реки, поднялась буря. Лодка перевернулась, женщина утонула. Искали её несколько дней, но тщетно. Дед нанял рыбаков, спустив всё своё к тому времени уже немалое состояние. Те прочесали каждый метр речного дна и, наконец, в зарослях камыша нашли труп.
После этой трагедии братья покинули насиженное место и переехали сначала в Никольск-Уссурийский, затем – в Хабаровск.
Среди хабаровских богачей Гавриил Павлович выделялся не только предпринимательским размахом, но и благотворительностью, не имеющей границ. О его готовности помочь бедным, вытащить из беды даже мало известного ему человека знали многие. Под влиянием русского купечества Гавриил Павлович принял христианство. Его, бабушку, всех детей, родившихся до революции, крестили в православной церкви. С тех пор и пошёл род Поповых – такую фамилию дали деду при крещении.
Дом на Плюснинке знаменит был своим многолюдьем: В семье было семеро своих детей и чужих – до десяти. Сердобольный Гавриил Павлович не мог пройти мимо нищего ребёнка – не вдаваясь в подробности, ничего не зная о несчастном попрошайке, он брал его за руку и приводил домой. Бабушка, в противовес деду человек властный и строгий, не терпела никаких возражений и поначалу пыталась сопротивляться нашествию чужих детей. Но дед, обычно уступчивый, тут был непреклонен, и ей ничего не оставалось, как выкупать, переодеть и посадить за общий стол очередного пришельца. Так и оставались дети с улицы в семье. Вместе со своими детьми их одевали, кормили, приучали к будничному распорядку. Приходило время – отправляли учиться или пристраивали к делу. Всю эту веселую беззаботную ораву в округе называли «синедомниками» – по цвету, в который был выкрашен дом деда на Плюснинке.
Другой особенностью дедовского дома было его непомерное хлебосольство. С утра и до позднего вечера на кухне кипела, варилась, парилась, жарилась еда. Заезжали деловые люди, купцы, приходили родственники, знакомые и незнакомые – всех кормили, поили. Иные (конечно, самые близкие) оставались и ночевать.
Помнится, в годы невольных страшных скитаний по казахстанской земле, когда, бабушке приходилось, бывало, делить дрожащими руками буханку чёрного, с трудом добытого хлеба на равные кусочки для нас, внуков, она, обычно делавшая это нерадостное дело молча, надменно сжав губы, вдруг разражалась потоком слов.
Бабушку мы боялись, хоть она никогда никого не ругала, не наказывала за шалости – одного её взгляда было достаточно, чтобы воцарилась тишина… Мы сидели удивлённые и несколько напуганные, забыв о еде. А бабушка, продолжая нарезать крошечные, в четверть своей ладони кусочки, говорила и говорила. Видно, прорывалось то, что все долгие годы она носила в себе и, будучи не в силах удерживать душевную боль и сердечную жалость к нам, таким образом выплёскивала свои чувства.
Нам, выросшим в советское время, неведома была жизнь, оставшаяся за той гранью, которая грубо перечеркнула биографии наших предков. Дореволюционное прошлое маминой родни оказалось за семью замками – его тщательно скрывали, чтобы, не дай Бог, не навредить нам. А тут в полумраке саманной хибары – вдруг бабушкино откровение.
– Разве я думала когда-нибудь, что доживу до таких дней, – начав с этих слов, бабушка уже не могла остановиться. – В Хабаровске мы за гроши покупали у гольдова свежую кетовую икру и рыбу. Солили бочками. Дед ящиками привозил китайские мандарины и орехи. Хватало на всю зиму. Ящики с мандаринами складывались в сарае, где они подмерзали. Внесёшь их в дом, высыплешь в таз с холодной водой – они сразу оживают. Бочки сколачивались бочки из досок. Мы все ночи напролёт пекли блины – гречневые, рисовые, пшеничные, парили пампушки. Дед привозил большие вёдра с водкой, много вина. Каждый прохожий мог остановиться – выпить, закусить…
Мы слушали, затаив дыхание. Нам, голодным, казалось, что бабушка рассказывает красивую сказку. Но это была правда. Дед, разбогатевший благодаря своей бурной деятельности, предприимчивости, неуёмной энергии, не умел ни копить, ни скрывать своего достатка. Его идущая от сердца доброта выражалась в широком, не знавшем границ альтруизме. Мечтатель и фантазёр, он считал своим долгом делиться своим богатством с бедными.
В канун Октябрьской революции 1917 года доверчивый и открытый дед разорился: дал почти незнакомому купцу в долг большую сумму денег, а тот расплатился подложными векселями. Но и после постигшего семью краха мы всё равно жили не бедно, хоть уже и не так широко.
Гавриил Павлович ушёл из жизни в 1926 году. Последние его годы были омрачены и тяжёлой, неизлечимой болезнью, и разного рода потрясениями. Но, пожалуй, самым страшным для него стало разочарование. Всю свою сознательную жизнь дед мечтал о равных возможностях для всех. Сам, разбогатев благодаря незаурядному уму и деятельному характеру, он хотел, чтобы каждый бедняк стал если не богатым, то хотя бы способным обеспечить себя и свою семью достойными условиями жизни. Заражённый революционными идеями, он горячо приветствовал большевистские лозунги свободы и равенства.
В феврале 1917 года в доме на Плюснинке царило непередаваемо радостное и в то же время тревожное и возбуждённое настроение. Затемнив окна плотными шторами, всё семейство шило красные банты – дед специально привёз кипу китайского шёлка и велел домочадцам в спешном порядке шить эти атрибуты революции. Наутро, погрузив в свой выездной тарантас огромную корзину с бесценным грузом, он выехал на одну из центральных улиц Хабаровска – Артиллерийскую – и начал раздавать красные банты всем прохожим. На лацкане его парадного пиджака тоже алел, привлекая всеобщее внимание, такой же бант.
Гавриил Павлович был в Хабаровске человеком известным благодаря и богатству, и благотворительным чудачествам. Разумеется, далеко не все очень состоятельные горожане одобряли его демонстративный демократизм. Однако деньги есть деньги, и потому не находилось смельчака, который мог бы поставить «зарвавшегося» купца на место.
А он тем временем от шитья и раздачи бантов, от этого, как тогда говорили, каприза богатого человека перешёл к более серьёзным деяниям. Когда на Дальнем Востоке белогвардейцы начали боевые действия и активизировались японцы, в доме на Плюснинке, в одном из глубоких подвалов, некогда полнившихся всяческой снедью, дед прятал красных партизан.
Когда Хабаровск стал окончательно советским, к деду заявились представители новой власти. Дом на Плюснинке тогда ещё был хорошо обставлен и нёс на себе печать буржуазного достатка. Однако комнаты были битком набиты детворой – своей и приёмной. Кто-то вступился за деда, вспомнив, с каким энтузиазмом встречал он красных. Это, а также многодетность спасли дом от полной реквизиции. Однако величественные, обжитые покои были произвольно поделены: одну часть – меньшую – оставили Гавриилу Павловичу, другую – более просторную и богато обставленную – передали в ведение отдела коммунального хозяйства.
В конце 1920-х – начале 1930-х годов большая бабушкина семья стала дробиться. К тому времени старшая из дочерей – наша мама – вслед за нашим папой отправилась к месту его нового назначения. Надежда вышла замуж за агронома и жила на селе. У Екатерины муж был военным, и она переезжала с ним из одного гарнизона в другой. Единственный их сын, Виталий, учился во Владивостокском политехническом институтеб. В доме на Плюснинке вместе с бабушкой оставались Татьяна с мужем и дочкой, младшие – Ольга и Нина, а после ареста папы поселились и мы – мама, Декабрина, Владимир и я.
От бывшего состояния дедушки тогда уже ничего не осталось, всё ценное осело в торгсине*. Бабушка, никогда раньше не работавшая, а только ведавшая домашним хозяйством, стала швеёй-надомницей в артели, а подраставшие Ольга и Нина ей помогали.
Вера Гавриловна была второй женой Михаила Михайловича. Первый его брак кончился рано и трагично: жена скончалась во время какой-то эпидемии, оставив на его руках двух сыновей, Анатолия и Алексея. Они оба жили с нами. Мама, будучи всего на 14 лет старше Анатолия, сумела заменить детям мужа их родную мать, ни в чём не отличая их от нас, своих родных детей. В годы учёбы нашего отца в Институте красной профессуры* Анатолий учился в Московской военно-инженерной академии связи*, а Алексей поступил в Одесское военно-морское училище.
После ареста отца мама потеряла связь с его сыновьями. Они не отвечали на её письма и телеграммы, и все решили, что их постигла та же участь, что и отца.
Мама очень переживала и за папу, от которого долгое время не было никаких из ссылки известий, и за бесследно пропавших Анатолия и Алексея, и за нас, осиротевших без отца. Наконец, пришло долгожданное письмо из Оренбурга. Отец писал, что снял угол в доме по ул. Фрунзе, 22, вместе с ним отбывает ссылку его друг Ли Кю Сен*, бывший помощник прокурора Приморского края. Сообщил, что ищет работу, и как только окончательно обустроится, вызовет семью. Мама начала готовиться к отъезду в Оренбург – и тут вдруг как гром среди ясного неба – объявление о переселении корейского населения3. Оказалось, что папино предупреждение имело под собой реальную почву.
