После морозной вьюжной зимы весна медленно набирала бег, чтобы вступить в свои права. Слабые солнечные лучи пока еще бессильно лизали толстый лед на Амуре. Лишь к середине апреля река потемнела, кое-где вспучиваясь глянцевыми холмами, и наконец, уже почти под май, ночью пушечным выстрелом возвестила, что освободилась от зимнего плена. Начался ледоход.

В середине месяца, когда вода, разбавленная стаявшими льдинами, была еще студена, а берега покрылись лишь легким пушком зелени, вверх по Амуру, нещадно чадя одинокой черной трубой, захлюпал колесами чумазый, казалось, не проснувшийся еще от зимней спячки буксир. Он с натугой тянул две большие баржи, заполненные людьми.

На корме каждой из них одиноко торчала надстройка, силуэт которой через шестьдесят лет будет знаком многим в этой стране. Правда, сейчас в ней был не бдительный часовой с винтовкой, а вахтенный матрос, который лениво крутил штурвал, стараясь идти в кильватере буксира.

Когда чуть пригрело солнце, палубы барж запестрели разноцветьем одежд. Мужчины, женщины, дети были кто в чем. Меховые кацавейки и короткие бекеши попадались вперемежку с ватными одеялами, в которые закутывали детей. Но ребятам не сиделось на месте, и они вылезали из своих гнезд, чтобы поглазеть на бегущие волны. Несмотря на такое скопление народа на баржах – ведь на каждой из них было по несколько сот человек, – здесь стояла гнетущая тишина, изредка нарушаемая лишь плачем ребенка да окриком кого-нибудь из старших. И все смотрели не на проплывающие берега, а вперед, далеко за буксир, будто стараясь разглядеть место, куда их в конце концов привезут и бросят. Неизвестность камнем давила душу каждого взрослого. Даже смерть страшна не завершением существования, а неизвестностью, что за ней.

После разговора полковника Ордынского и братьев Перминовых на рождественском балу прошло немногим больше года, и вот уже по Амуру плыли баржи с переселенцами. Такая оперативность объяснялась тем, что, получив согласие баронессы участвовать в задуманной авантюре, Николай Перминов тут же отправился в Америку и заинтересовал нескольких денежных тузов прекрасными земельными угодьями в диком еще Дальневосточном крае. На свет появилось русско-американское акционерное общество.

Вот почему переселение шло в таком быстром темпе. В один из вьюжных февральских дней в корейские села вдоль реки Туменьула прибыли вербовщики и стали записывать семьи, которым надлежало весной отправиться на новые земли. Причем “вербовка” велась, как говорится, “строго по желанию”. С удивительной точностью в списки были занесены все, кто считался бунтарем. Переселяли и имевших среднее образование.

В конце апреля в приграничные села “в помощь” переселенцам прибыл военный отряд. На конные повозки солдаты грузили нехитрый скарб, сажали детей, и обозы отправлялись в путь, сопровождаемые плачем провожающих. И так от села к селу, пока не достигли пункта сбора в небольшом рыбачьем поселке в десятке километров ниже Хабаровки. Туда же прибывали, и тоже под конвоем , “вербованные” из других мест. А дней через десять всех погрузили на баржи, и началось великое плаванье.

 

Еще тогда, когда в их селе появились так называемые “вербовщики”, Цой Сор Тига насторожило: по какому такому принципу эти незнакомые люди обходят дома, заглядывая в свои бумаги и спрашивая, где живет такой-то и такой-то. А после их отъезда выяснялось, что члены сельского управления и другие активисты оказывались в списке “завербованных”.

– Странно, – задумчиво проговорил Цой Сор Тиг, – как будто кто-то подсказывает “вербовщикам”…

– А ты еще сомневаешься, – запальчиво воскликнул Ду Бен, один из самых молодых членов управления, хотя и остальным было лишь по двадцать с небольшим. – Нас кто-то предает. Это факт, – продолжал возмущаться Ду Бен. – Причем из своих. Уж больно хорошо “вербовщики” знают, кто чем дышит.

– Не может быть, чтобы среди нас был предатель, – убежденно возразил Сор Тиг.

– Ха-ха, не может быть, – издевательски хохотнул Ду Бен. – Ты же сам говорил, что какой-то твой прародитель сказал, что один кореец устоит против врага, а десятеро – нет. Непременно разделятся на группки и будут продавать друг друга. Разве не так?

– Замолчи, Ду Бен! И без того тошно, а ты тут еще каркаешь… – И Сор Тиг печально обвел глазами собравшихся, будто хотел удостовериться, что среди них нет предателя.

Буксир отрывисто просипел, приветствуя проплывающие по китайской стороне шаланды. Дым из трубы натужно пыхтящего пароходика черной пеленой окутал баржи, словно пытаясь скрыть их от посторонних глаз.

В одном из отсеков опустевшего твиндека – все трюмное население выбралось на палубу погреться на солнышке – два человека устроились на нарах и тихо переговаривались. Это были Цой Сор Тиг и молодой православный священник отец Тимен. Его послали с переселенцами, чтобы освящал их души словом Божьим и учил уму-разуму. Но сам отец Тимен прекрасно понимал, почему для такой нелегкой миссии выбор пал именно на него. Еще в духовной семинарии он увлекся идеями народовольцев и после посвящения в сан иерея продолжал поддерживать связь с этими смутьянами. Тайные агенты не раз докладывали Ордынскому, что в небольшом приходе на окраине Хабаровки молодой священник проповедует крамолу. И вот подвернулся случай избавиться от вольнодумного попа. Пусть едет в тайгу и там совращает с пути истинного корейцев. Вреда большого от этого не будет.

– Я вижу, сын мой, что ты главенствуешь среди переселяющихся на новые земли, – тихо говорил отец Тимен. – И ты, надеюсь, понимаешь, как шел отбор ваших людей? Ведь “вербовка” – это только так, для вида…

– Да, отец Тимен, мы понимаем, что кому-то стали мешать.

Так же, как и я, – невесело улыбнулся священник. – Он помолчал, видимо, раздумывая, стоит ли говорить дальше, но потом, решившись, произнес еще тише:

– А знаешь ли ты, что среди вас есть провокатор, который продал душу дьяволу, а вас жандармерии?..

– Кто он?! Вы его знаете? – Сор Тиг чуть ли не схватил отца Тимена за грудки, чтобы вытрясти правду.

– Не горячись, сын мой, – отстранился от Сор Тига молодой иерей. – Я понимаю, что тебе такое слушать неприятно. Но что поделаешь… Повсюду есть нечестивцы. В том числе и среди вас. Имени его я не знаю, но в лицо узнал. Он все крутится вокруг тебя. Такой… небольшого роста… Губы у него какие-то странные. Все время шевелятся. Будто постоянно что-то шепчут.

– Так это же Хын Бо… А почему ты думаешь, что это он… провокатор? Такого не может быть! Он мой сосед и друг. Мы даже детей своих решили поженить. У него – дочь, а у меня – сын… – Сор Тиг настолько растерялся от услышанного, что не заметил, как перешел на “ты” с незнакомым по сути человеком. А такое, по строгим правилам воспитания, было недопустимо.

– Нет, ошибиться не мог, – словно убеждая самого себя, покачал головой отец Тимен. – Я увидел его впервые у входа в жандармерию, куда пригласил меня полковник Ордынский. Мне показалось, что он что-то сказал, а я не расслышал и даже переспросил, но этот странный человек как-то дико взглянул на меня и пошел прочь.

– Так мало ли зачем он мог пойти в жандармерию? – слабо попытался возразить Сор Тиг. Сам же подумал, что Хын Бо последние полгода стал слишком часто ездить в Хабаровку, ссылаясь на торговые дела. Правда, он привозил оттуда товар, но что-то в его поведении не нравилось Сор Тигу. Он слишком хорошо знал друга.

– Я и сам был бы рад ошибиться, но и во второй раз я встретил этого человека там же. В этот день Ордынский должен был дать мне последние наставления, то есть хотел сделать меня своим агентом. Так вот, сижу я в приемной, дожидаюсь, когда соизволят вызвать. В это время, выходя из кабинета, адъютант обронил какую-то бумагу. Та словно прилипла к паркету. Офицер все не мог никак ее отлепить. А в приоткрытую дверь я увидел твоего друга. Они с полковником Ордынским стояли у стола, и Ордынский, что-то говоря, похлопал этого, с дергающимися губами, по плечу… Я так понимаю: ненужного человека начальник жандармерии не будет приглашать к себе и добродушно хлопать по плечу. Не дружба их свела. Нет, не дружба…

Теперь Сор Тигу стало многое понятно из происходящего в последнее время. И то, как, словно по списку, “вербовали” сельчан, и то, почему у Хын Бо появились немалые денежки, и то, почему друг избегал его и прятал глаза при встрече. И все же он не мог до конца поверить сидящему перед ним человеку, даром что тот был священником. И Сор Тиг, ничего больше не сказав, вышел из отсека и поднялся на палубу.

Как нарочно, первым, с кем он столкнулся, был Хын Бо. Вид у того был встревоженный и приниженный, как у побитой собаки. Сор Тиг успел ухватить за рукав попытавшегося улизнуть друга.

– Послушай, сват (с тех пор, как они договорились о женитьбе детей, обращались друг к другу так), поговорить надо…

– Мне сейчас некогда, всяких дел куча, – вырвался Хын Бо и поспешил на корму. Сор Тиг еще больше помрачнел и решил ближе к вечеру во что бы то ни стало поймать Хын Бо и поговорить с ним начистоту. Он все же на что-то еще надеялся.

Весь день Хын Бо сидел со своей семьей на палубе. Вечером, когда село солнце и от воды повеяло холодом, он вместе со всеми скрылся в твиндеке. Вызывать его оттуда Сор Тиг не захотел и решил отложить разговор до завтра.

Своими сомнениями он ни с кем не делился, в глубине души считая, что русский поп что-то напутал.

Серые сумерки сгустились до черноты. Вылезший будто из воды тоненький серп луны и далекие, робко мерцающие звезды не в силах были растворить темноту ночи.

Сор Тиг стоял у низкого борта на корме баржи и смотрел, как пенящиеся буруны внезапно появлялись и тут же исчезали во мгле. Вдруг перед ним выросла фигура. Сор Тиг узнал Хын Бо. Подойдя совсем близко к борту, тот что-то вытащил из кармана и хотел выкинуть.

– От чего это ты пытаешься тайно избавиться, Хын Бо? – схватил друга за руку Сор Тиг. Тот вздрогнул. Меньше всего ему хотелось встретиться именно с Сор Тигом. – Так, здесь какие-то бумаги. Интересно, не очередной ли донос настрочил? – в интонации Сор Тига было больше подначивания, чем зла: он был уверен, что его друг не предатель. Но в тот же момент Сор Тиг почувствовал сильный удар в подбородок. Это был коронный номер низкорослого Хын Бо – бить головой снизу вверх. Сор Тига приподняло над палубой, и он вылетел за борт, в последний момент инстинктивно ухватившись за рубашку противника, и в холодных волнах оказались оба. Хын Бо тотчас же течением отнесло прочь от баржи. Он плохо плавал, и в первый же момент нахлебался воды. Наконец вынырнул и, отфыркиваясь, готов был уже закричать, но чувство тяжкой вины сдавило горло. Перед его мысленным взором стремительно пронеслись последние месяцы жизни. Он отчетливо увидел себя в кабинете начальника жандармерии: полковник, подняв правую бровь, вчитывается в фамилии и имена односельчан. И именно в тот момент его охватило чувство летящего в пропасть. А до этого Хын Бо не мучили угрызения совести. Даже тогда, когда клал в карман толстую пачку денег, отданную чужаком-корейцем, появившимся в селе в качестве скупщика зерна и вечером уговорившего выпить чарку-другую сури(корейская рисовая водка). И даже тогда, когда изрядно подпил, и чужак стал шептать, что заплатит еще больше за списочек наиболее активных односельчан. И даже тогда, когда Хын Бо выводил своим корявым почерком имена тех, с кем прожил всю жизнь, кто считал его своим другом, ничего, кроме досады, что приходится ночью корпеть над этим списком, не шевельнулось в его душе. А когда полковник стал читать написанное им, Хын Бо со всей ясностью понял безмерную подлость своего поступка. После этого его понесло. Он жил, словно зажмурившись, и в таком состоянии ездил по селам, подкупая людей, таких же, как и он. Только в те минуты, когда, скрываясь от всех, пересчитывал разбухшую пачку ассигнаций, он испытывал что-то похожее на счастье. Но оно было ущербным, это счастье.

Хын Бо казалось, что все уже знают о его предательстве, и подтверждение тому он ловил в каждом слове, в каждом взгляде окружающих. Да что там говорить, в каждом шорохе ему чудилось возмездие за содеянное. Он надеялся, что Ордынский оставит его в покое, когда переселенцы уедут. Но не тут-то было. Полковник приказал ему отправляться вместе со всеми и продолжать шпионить.

Заметив, что Сор Тиг и поп Тимен уединились в твиндеке, Хын Бо не на шутку заволновался. Он помнил, что дважды встречался с проклятым священником в жандармерии, но надеялся, что тот не узнает его в общей массе переселенцев: русские не раз говорили, что корейцы для них все на одно лицо. Но в первый же день плаванья Хын Бо поймал на себе внимательный взгляд бородатого попа и вовсе потерял покой. Когда Сор Тиг и отец Тимен скрылись в трюме, Хын Бо бросился было за ними, но его перехватили двое односельчан и попросили как одного из немногих, знающих русский язык, сказать вахтенному матросу – молоденькому рыжему парню, чтобы тот не засматривался на матерей, кормящих грудью младенцев. У женщин, мол, может пропасть молоко от взгляда чужого мужчины. Отвязаться от них не было никакой возможности, а когда он освободился, те двое уже поднялись на палубу. И Хын Бо решил, что благоразумнее будет не попадаться на глаза Сор Тигу.

Его особенно беспокоили два тетрадных листа, на которых, не надеясь на свою память, он аккуратненько записал резкие высказывания в адрес правительства и генерал-губернатора некоторых недовольных сельчан. Эти листы, похрустывающие в кармане, не давали ему покоя. От встреч с попом в жандармерии можно было отбрехаться, а вот эти предательские листки могут сыграть роковую роль. И он решил при первой же возможности избавиться от них.

Хын Бо видел, как свет топового фонаря на жиденькой мачте баржи удаляется от него. Он чувствовал, как холод сковывает тело, но он не кричал, не звал на помощь. Хын Бо понимал, что ему лучше умереть. Еще некоторое время он машинально перебирал руками и ногами, инстинктивно стараясь удержаться на поверхности, но вскоре силы покинули его, и Хын Бо перестал шевелиться. Вода заливала его легкие, от удушья зазвенело в голове, уже неосознанно, как смертельно подбитая птица крыльями, он взмахнул руками, чтобы выскочить из пучины и глотнуть воздуха. Но сил уже не было, и волны навсегда сомкнулись над несчастным Хын Бо.

А с Сор Тигом случилось невероятное. Все, особенно мужчины, кто хоть раз пришивал пуговицу, сталкивался с таким почти фантастическим явлением: ровная, отмотанная от катушки нитка самым непонятным образом непременно завязывается в узелок. И приходится, злясь и чертыхаясь, обрывать ее, и все начинать сначала.

Но в случае с Сор Тигом этот колдовской эффект с узлом спас его. Когда они с Хын Бо рухнули за борт, Сор Тиг зацепился ногой за бухту каната. Веревка змеей вмиг обвилась вокруг ноги и затянулась в узел. Оказавшись в реке, Сор Тиг немного пришел в себя от сокрушительного удара в подбородок. Только очень болела челюсть. Но ему было не до того. И совершенно рефлекторно, как препарированная лягушка дергает лапками, когда через нее пропускают ток, так и он попытался взмахнуть руками, чтобы всплыть.

Глотнув, наконец, живительного воздуха, он стал озираться и звать Хын Бо. Сор Тиг вспомнил, как еще мальчишками они купались в небольшой речушке у села, и Хын Бо на мелководье стал тонуть. Тогда он едва спас товарища. И сейчас стал искать Хын Бо, чтобы помочь. Но на его крик никто не откликался, а в кромешной тьме увидеть что-либо было невозможно. Да и Сор Тиг чувствовал, что холодная вода забирает последние силы. И в этот момент что-то дернуло его за ногу и потащило за собой. Ужас обуял Сор Тига. Он захлебнулся и пошел ко дну, но в следующий момент несколькими сильными гребками сумел выплыть и лечь на спину. Таинственное существо продолжало тянуть его за ногу. Чуть передохнув, Сор Тиг изловчился и, изогнувшись, попытался оторвать от себя щупалец какого-то чудовища, но тут понял, что это был самый обыкновенный канат. Уже не думая ни о чем, Сор Тиг из последних сил стал подтягиваться по нему и вскоре с трудом перевалился через борт баржи.

На том месте, где произошла короткая стычка, что-то белело. Сор Тиг поднял листки и тихо спустился в твиндек.

Утром начался переполох. Жена Хын Бо, причитая, спрашивала всех, не видел ли кто ее мужа. Когда поиски оказались тщетными, она затихла и безмолвно сидела на палубе, машинально гладя по голове дочку. Сор Тиг подошел к ней и хотел что-то сказать, но женщина встретила его ненавидящим взглядом.

Незаслуженно оскорбленный и все же чувствовавший себя как-то виноватым в гибели товарища, Сор Тиг с тяжелым вздохом отвернулся и стал пробираться между переселенцами, провожаемый их недобрыми взглядами. На плоской открытой палубе баржи он был у всех на виду и поэтому решил спуститься в трюм. По трапу из темного люка поднималась какая-то фигура. Сор Тиг с досадой хотел было уйти, но его окликнул голос отца Тимена.

– Сын мой! – проговорил священник, чуть задыхаясь. – Как же так получилось?.. Ведь я же поведал тебе о том человеке, чтобы вы поостереглись его, а не…

– Да не убивал я его! – в отчаянии тихо, чтобы не слышали сидевшие поблизости, проговорил Сор Тиг.

– Спаситель простил даже Иуду, предавшего его за тридцать сребреников, –не слыша или не слушая его, продолжал отец Тимен.

– Да не убивал я его, – чуть не закричал Сор Тиг. – Он ударил меня головой в лицо, и мы вместе свалились за борт. Меня спасло то, что я зацепился за канат, а так бы тоже сейчас кормил рыб…

К ним стали подходить люди. Вид у них был угрожающим. Внезапно вперед прорвалась жена Хын Бо.

– Он говорит неправду! – истерически закричала она. – Он убил моего мужа. Наш сын пошел за отцом и видел все. Выкиньте его за борт.

По толпе прошел глухой ропот. Вокруг собрались почти все обитатели палубы. Мужчины, сжимая кулаки, образовали круг, в центре которого оказались Сор Тиг и отец Тимен.

– Постойте! – поднял руку священник. – Нельзя творить самосуд. Пусть он расскажет, как все было.

Сор Тиг молча смотрел на окружающих, и вдруг им овладело спокойствие и даже какая-то усталость. Он заговорил негромко, но внятно, так, чтобы его услышали все.

– Я не хотел говорить плохо о покойном. Но вы обвиняете меня в том, чего я не делал. Я рассказал, как все произошло, но вы мне не верите. Поэтому вынужден сказать правду о… Горько произносить эти слова, но… В общем Хын Бо оказался предателем…

– Врет он все! – истошно завопила жена Хын Бо. – Врет, потому что виноват и боится наказания. Выкиньте его в реку!

– Нет, я не вру, – стараясь быть спокойным, прервал крики женщины Сор Тиг. – Вот что записывал Хын Бо, подслушивая наши разговоры. Он же подавал в жандармское управление списки земляков – нас всех. Это видел своими глазами отец Тимен, и я хотел поговорить с Хын Бо. Но тот сразу полез в драку. Мы оба упали в воду.

Стоявший поблизости от Сор Тига пожилой мужчина вырвал из его рук тетрадные листы и, внимательно проглядев, возмущенно произнес:

– Да, это рука Хын Бо. Он записывал, о чем мы говорили на тайных сходках. Каков подлец! Зря ты один расправился с ним, Сор Тиг. Надо было устроить над предателем общий суд. Эти записи и слова отца Тимена полностью доказывают его вину.

– Неправда! Он не предатель. Это Сор Тиг все подделал. А словам попа нельзя верить. Он же не наш человек! – закричала жена Хын Бо. Она подскочила к пожилому корейцу и, выхватив из его рук листки, стала рвать их на мелкие кусочки.

– Этот поступок еще раз доказывает вину твоего мужа. Хорошо, что вовремя разоблачили Хын Бо: “И с миллионной армией потерпишь поражение, если заведется один предатель”, – гласит народная мудрость. И не смей так говорить о священнослужителе. Он говорит голосом Всевышнего… Расходитесь, люди! Все свершилось по справедливости… – и старик первым пошел в дальний конец баржи.

 

…На третьи сутки маленький буксир победоносно засипел и перестал шлепать уставшими плицами колес. Упираясь о дно длинными баграми, матросы пошли по бортам, подгоняя баржи ближе к отмели. Наконец прибывшие оказались на берегу. Оглядевшись вокруг и как бы отвечая на немой вопрос переселенцев, Сор Тиг произнес:

– Много лет назад наши предки вот так же пришли на новые земли и превратили их в благодатный край, из которого мы вынуждены были уехать. Теперь наша очередь последовать их примеру. Не пропадем ведь, правда!? У нас такие богатыри мужчины, и у женщин-красавиц – трудолюбивые руки. Создадим свою республику! Как назовем это место? – обратился он ко всем. Но люди молчали.

– Место-то, какое благословенное! – заметил отец Тимен. – Так и назовем село – Благословенное…

– Бла-го-сло-вен-ное, – медленно, по слогам повторил Сор Тиг. – Для нас, корейцев, это очень длинно и труднопроизносимо… А что это за речка, впадает в Амур?

– Это? – шкипер буксира даже удивился, что кто-то может не знать, как называется приток Амура. – Да это же Самара!

– Са-ма-ра, – тоже по слогам повторил Сор Тиг. – Самара… Самара… – словно привыкая к новому названию, проговорил он. – А что, если мы будем называть это место по-нашему – Самали? – с внезапным вдохновением предложил Сор Тиг. – И на Самару похоже, и выговаривается легко, а главное… По-корейски это звучит как са ман ли, сорок тысяч ли1… от родины. Согласны? Вот и хорошо. Итак, да здравствует наше корейское Самали!

– Мансе! Ура! – закричали повеселевшие люди.

Отец Тимен с доброй улыбкой смотрел на переселенцев.