Биография семьи Осенмука
Татьяна Осенмук.
Нашим детям и внукам
Мои братья и младшая сестра очень мало знают об отце и старшем брате Михаиле. Они были еще маленькими, когда нашего отца обвинили в шпионаже в пользу Японии и в октябре 1938 года расстреляли – отца в Алма-Ате, а брата в Семипалатинске. Лишь я и старшая сестра Анна хорошо помним трагедию тех лет. А самые младшие Марк и Лилия даже не помнят их лиц, и знают о них лишь по некоторым сохранившимся фотографиям. Они попросили меня написать, что я знаю и помню об отце и брате, о родственниках наших родителей, жизнь которых была богата событиями и могла бы послужить сюжетом для повести исторического характера.
Считаю, что и детям нашим и внукам полезно знать о своих предках хотя бы в двух-трех поколениях. Поэтому я решила поведать о них, и очень жалею, что решение пришло слишком поздно, и я не могу воспользоваться богатой памятью нашей мамы, скончавшейся в 1994 году, не дожив всего полгода до своего столетия.
Сведения о жизни и деятельности отца я в основном почерпнула из чудом сохранившейся у меня его автобиографии, написанной им и приложенной к письму в ЦК ВКП (б) о пересмотре дела по исключению его из партии, из рассказов матери и собственных наблюдений, которые сохранила моя память.
Мой Отец
Его фамилия О, имя СЕНМУК. Это по-корейски. Но он имел и христианское имя Петр, отчество Александрович.
Когда он попал в Россию и назвался по-корейски О Сенмук, сообщив, что имеет христианское имя Петр Александрович, то чиновники или по незнанию, или для удобства из корейских фамилии и имени сочинили ему фамилию Осенмук и на русский манер оформили документ на имя Осенмука Петра Александровича. Таким образом, положили начало совершенно новой для корейцев династии Осенмуков. Эту фамилию носят теперь шестеро его детей (три сына и три дочери), пятеро внуков и две внучки, три правнука и три правнучки – потомки его сыновей. Дети и внуки, и два правнука его дочерей имеют разные корейские и русские фамилии.
В 1936 году, когда отец был исключен из партии, арестован, а потом выслан в административную ссылку в Казахстан, он подал апелляцию в парткомиссию ВКП(б), к которой приложил подробную автобиографию. Передаю ее так, как она написана его рукой, внеся лишь поправки стилистического характера. Рукопись хранится у меня.
Автобиография
Я родился 25 сентября 1886 г. в Северной Корее, в губернии Хамченбукдо, уезде Менчен, селе Сончок в семье безземельного крестьянина.
В 1890 году, когда мне было 4 года, мы переселились в пограничный район Восточной Маньчжурии (ныне называется Кандо), где мои родители арендовали землю у китайского помещика.
В 1894 году умер мой отец, оставив мать с шестью детьми (три сына и три дочери).
Я начал учиться в старой иероглифической школе. Летом с 10-тилетнего возраста помогал братьям в полевых работах. В 1900 г. в связи с русско-китайской войной все хозяйства корейских арендаторов в Маньчжурии были разграблены китайскими демобилизованными солдатами, и от нашего бедного хозяйства ничего не осталось. Поэтому я был вынужден бросить учебу и работать дома, а мои старшие братья стали батрачить у китайских кулаков. Таким образом, я учился всего 7 лет до 15-тилетнего возраста.
В 1905 году после Русско-Японской войны, когда Корея фактически находилась под японским протекторатом, в Северной Корее и Восточной Маньчжурии среди корейцев быстро стало развиваться антияпонское партизанское движение.
В это время один из организаторов рев. движения О Саник (мой однофамилец, т. к. собственно фамилия заключается в первой букве) часто останавливался у нас, рассказывал мне о положении Кореи и постепенно вовлек меня в национальное революционное движение.
В конце 1905 г.(когда мне было 18 лет) он поручил мне вручить секретный пакет одной тайной организации в Сеуле – столице Кореи. Я аккуратно выполнил поручение, пройдя за 2 месяца больше 2 тысяч километров. В то время в Восточной Маньчжурии и Северной Корее не было железных дорог. Так в 18-тилетнем возрасте началась моя революционная деятельность.
Весной 1906 г. по рекомендации О Саника я вступил в партотряд Хе-Гын, действовавший тогда в пограничных с Маньчжурией городах Хойрен, Бурен и др. В результате 6-тимесячной операции из 52 бойцов были убиты и ранены 36. В отряде осталось 16 человек. Учитывая малочисленность отряда, отсутствие боеприпасов и усиление карательных операций, наш командир был вынужден временно распустить отряд.
Я вернулся домой и начал самостоятельную подготовку к поступлению в китайскую учительскую семинарию (годичный курс), Окончив ее в 1908 г., я начал учительствовать в корейских и китайских школах.
В то время в Восточной Маньчжурии, как и в самой Корее, было очень сильно японское влияние. Во многих корейских селениях существовали японофильские школы, где корейские ребята обучались в японском духе. Поэтому нашей первоочередной задачей стало антияпонское воспитание корейской молодежи.
В феврале 1909 г. в городе Лен-Ден (резиденция генконсула Японии и центральной японофильской школы) мной была организована антияпонская школа под вывеской китайской государственной школы, которая фактически являлась центром и убежищем корейских революционеров и образцом антияпонской школы среди корейского населения в деревнях.
С 1909 по 1916 г. г. я являлся в Кандо главным руководителем спортивного движения среди корейских учащихся. Ежегодно в июне и сентябре мы проводили массовые спортивные состязания. Всякий раз собирались 5-7 тысяч учащихся и десятки тысяч взрослого населения. Фактически это являлось массовым антияпонским движением корейских революционеров. В то же время я держал непрерывную связь с корейским партизанским и китайским антияпонским движением в Восточной Маньчжурии. Тогда среди корейской интеллигенции, учащихся и даже торговцев существовало сильное антияпонское движение.
С 1913 по 1916 г. г. я был советником штаба партизанского отряда Хван-Едюн.
В 1913 г. я вступил в корейскую тайную революционную организацию «Гван-Бок-Тан», которая играла главную роль в антияпонском движении, руководила партизанским движением.
Моя революционная деятельность естественно вызывала сильную ненависть со стороны японцев, а следовательно, постоянное преследование со стороны японских властей в Маньчжурии и Северной Корее. Но я тогда формально являлся гражданином Китая, и японцы не имели права меня арестовать. Десятки раз предъявлялись требования китайским властям о выдаче меня, а иногда присылали повестку о явке в японское генконсульство.
В 1915-16 г. г., когда японское влияние быстро усилилось не только в Маньчжурии, но и в Северном Китае (в связи со знаменитым 21 пунктом договора с Пекинским правительством), китайские власти на местах уже были бессильны защитить подпольных корейских революционеров, и японцы без всяких препятствий в любое время их арестовывали. Большинство лидеров революционного движения покинули Маньчжурию и перебрались на русский Дальний Восток, особенно в Приморье.
В конце апреля 1916 г. я также был вынужден покинуть китайскую территорию и эмигрировать в Россию. В начале мая 1916 г. я в китайской форме с китайским заграничным паспортом на руках пешком пришел во Владивосток.
С 1915 г. мы имели в Маньчжурской тайге военную школу, которая тайно содержалась на средства корейской общественности. В начале 1916 г. из-за отсутствия средств мы решили закрыть эту школу на лето, учащихся распустить на сезонные заработки, а к осени возобновить занятия.
В начале мая 1916 г. в Приморье прибыли 31 человек учащихся этой школы. Мы договорились с корейскими подрядчиками послать учащихся на Урал в качестве лесорубов. Решено было послать с ними одного представителя от корейского общества и меня в качестве его помощника, однако, подрядчики отказались взять лишнего человека, а меня отказались принять даже в качестве чернорабочего. С трудом договорились взять меня как старшего группы рабочих, возложили на меня обязанности получать от администрации инструменты, спецодежду, продукты для раздачи рабочим. Зарплату мне назначили одинаковую с рабочими – 21 рубль в месяц.
В середине июня мы приехали в Надеждинский завод. В первый же день работы возник конфликт, т. к. фактические условия работы совершенно не соответствовали договорным. Группа учащихся и моя группа рабочих предъявили администрации разные требования, чем вызвали ее негодование. Через месяц и учащихся и рабочих внезапно перебросили в неизвестное место, а представителя и меня от них изолировали. Спустя несколько дней меня послали на другой участок в качестве лесоруба. Через месяц я оттуда сбежал, узнал в заводском поселке местонахождение представителя и учащихся.
В конце сентября мы приехали в Омск, где достали немного денег и отправили представителя с одним из учащихся на Дальний Восток для ходатайства об освобождении учащихся. Я с одним из учащихся остался в Омске и находился в тяжелом материальном положении.
В ноябре 1916 г. на Урал приехал один представитель от корейского общества, но он был арестован.
Только после февральской революции 1917 г. учащиеся вместе с другими рабочими были освобождены от рабского труда на подрядчиков. Резко изменилась политическая обстановка, и перед нами открылись новые перспективы.
Тяжелое материальное положение не позволило мне вернуться на Дальний Восток. С февраля 1917 г. я работал в Омске на табачной фабрике Серебрякова в качестве набивщика (папирос). Однако, заработок был настолько мал, что я не мог скопить средств для поездки на Дальний Восток.
В июле 1917 г. мы в компании 4 человек начали торговать папиросами в ларьке. По ночам набивали их, а днем продавали. К ноябрю 1917 г. я скопил несколько сот рублей.
В конце ноября 1917 г. я был приглашен на корейский национальный съезд, созванный в Хабаровске.
После съезда по нашей инициативе через тов. Станкевич (Ким Александру Петровну) – комиссара по иностранным делам Дальсовнаркома – мы связались с большевистскими организациями. В то время большевистскую организацию в Хабаровске возглавлял тов. Краснощеков.
В конце декабря в Хабаровске было созвано совещание руководителей корейского революционного движения. На совещании присутствовали почти все лидеры движения на Дальнем Востоке и Китае. Приехали из Маньчжурии, Пекина, Шанхая и других мест. Совещание продолжалось целый месяц. Шел большой спор по вопросу дальнейших задач корейского национально-освободительного движения. Большинство участников совещания отказалось работать с большевиками, меньшинство (в том числе и я) решили работать рука об руку с большевиками, мобилизовать единомышленников и подготовить к выпуску на корейском языке журнал «Набат свободы».
В конце февраля 1918 г. в Хабаровске был организован корейский социалистический союз при РСДРП (вроде нацсекции) из 16 человек. Я был одним из руководителей этой организации. Мы послали в Амурскую и Приморскую области агитаторов, организаторов, вербовали членов союза. В начале июня мобилизовали красногвардейцев для корейского отряда и т. д.
В начале июня 1918 г. в Никольск — Уссурийске был созван 2-й съезд корейцев. На этот съезд из Хабаровска было делегировано 5 большевиков. Присутствовал и сам тов. Краснощеков. И на этом съезде был большой спор о задачах корейского национально-революционного движения. Абсолютное большинство отказалось идти с большевиками, а настаивало на работе под руководством земства, в руках которого находилась власть в Приморье.
В конце концов, мы, большевистские делегаты, отказались от решения съезда, покинули съезд и мобилизовали сочувствующих из делегатов съезда. Нашлось много единомышленников из делегатов Владивостока и Сучана.
В августе 1918 г. после захвата Хабаровска белыми и японскими интервентами все товарищи разбежались в разные стороны.
Я скрылся в Суйфунском районе, сначала в глухой корейской деревне, постепенно приближаясь к Никольск-Уссурийску. Там я устроился продавцом в корейском магазине и одновременно продолжал революционную работу среди корейского населения города и прилегающих деревень.
Не владея русским языком и не зная местонахождения подпольной большевистской организации, я потерял связь с партийными организациями и потому продолжал вести антияпонскую работу с корейскими национальными революционерами. Вместе с другими товарищами я организовал мартовское движение 1919 года в Приморье. В день демонстрации я лично вручил воззвание и прокламацию японскому генконсульству (никто другой не захотел рисковать своей жизнью).
В мае 1919 г. в корейской деревне близ Никольско-Уссурийска состоялся тайный съезд корейской молодежи, находящейся на территории России и Китая. Присутствовали делегаты из самой Кореи, Пекина, Шанхая и других мест. На этом съезде я был избран председателем всеобщей федерации корейской зарубежной молодежи и главным редактором периодического нелегального издания этой федерации «Доклиб» («Независимость»).
До апрельских японских событий 1920 г. (интервенции) в Приморье я проводил нелегальную работу среди корейского населения города и деревни, одновременно поддерживая связь с партизанскими отрядами Хом-Бен-До, Хегын и другими, оказывая всевозможную помощь этим отрядам.
За эту деятельность моя квартира трижды подвергалась обыску со стороны японской военной власти (интервентов). Был случай, когда я избежал ареста, скрываясь в постели одной незнакомой кореянки в Никольск-Уссурийске.
В декабре 1919 г. мой помощник Тен Данден, посланный с оружием в отряд Хом-Бен-До, был задержан японцами и расстрелян.
Во время японского наступления в Приморье 4-5 апреля 1920 г. я спасся из Никольск-Уссурийска только благодаря тому, что за 3 дня до этих событий я успел тайно переменить квартиру. Были арестованы все корейские революционные деятели. На моей старой квартире японцы арестовали другого корейца, а я успел скрыться. В этом побеге из города мне оказали большую помощь знакомые китайцы, которые спрятали меня, переодели в Китайскую форму и дали денег на дорогу.
В начале июня 1920 г. вместе с двумя беженцами пешком через Северную Маньчжурию я прибыл в Благовещенск Амурской области, где в это время уже существовала легальная партийная организация и советская власть. Я вступил в ряды РКП (б), работал в нацсекции обкома партии, одновременно редактировал китайскую газету «Соц. Звезда»» — орган обкома партии.
В ноябре 1920 г. я был командирован обкомом в Китай для установления связи с китайскими и корейскими коммунистами и их организациями. Я ездил в Харбин, Пекин, Шанхай, Катон и другие города.
В марте 1921 г., когда я временно работал в Шанхайском комитете корейских коммунистов (руководил представитель Коминтерна т. Войтинский), по поручению ДВ секретариата ИККИ я проводил из Шанхая до Читы делегатов на первый съезд корейской компартии, созванный в марте 1921 г. в Иркутске. По дороге на станции Анда КВЖД я с тремя делегатами был арестован китайскими властями как коммунист. Только благодаря хорошему владению китайским языком я спас себя и товарищей от неминуемого расстрела.
В мае 1921 г. в Чите я поступил в Центральную Военно-политическую школу в качестве курсанта и одновременно выполнял секретную работу в Мининделе и штабе Главкома Дальневосточной Республики.
По окончании школы 12 ноября я был вызван ДВ секретариатом Исполнительного Комитета Коминтерна(ИККИ) в Иркутск для редактирования корейской газеты «Красный Стрелочник» (орган Дальневосточного ИККИ).
С 1 января 1922 г. был назначен руководителем корейской Военно-политической школы Политуправления 5-й Армии. Этим же Политуправлением 10 мая я был командирован в Хабаровск с двадцатью курсантами в распоряжение политотдела 2-й Приамурской стрелковой дивизии для нелегальной работы в Приморье, которое было тогда занято белыми интервентами. Решением Приамурского обкома партии и политотдела дивизии 16 человек из нас были переброшены в Приморье, я же с четырьмя товарищами оставлен в Хабаровске для партийной работы.
В начале июля 1922 г. ДВЦК ВКП (б) назначил меня заведующим национальным отделом Приамурского обкома. Потом Губкома ВКП (б), где работал до октября 1923 г., т. е. до слияния губернии с Приморьем.
В октябре 1923 г. был переброшен во Владивосток в качестве инструктора Губкома партии.
С 4 марта по декабрь 1924 г. работал в ГубОНО инспектором национальных школ. С января по июнь 1925 г. состоял редактором корейской газеты «Авангард» (орган Приморского Губкома партии). С июля 1925 г. по июнь 1926 г. состоял инструктором Владивостокского Горсовета. С июля 1926 г. по апрель 1928 г. заведовал издательским бюро ДК ОНО, где издавал национальные учебники.
С апреля 1928 г. по апрель 1929 г. был инструктором союза строителей среди китайских рабочих, с апреля 1929 г. – снова зав. Издательским бюро ДК ОНО (Переехал в Хабаровск).
С июля 1930 г. издательское бюро было ликвидировано и создан корейский сектор при ДВ краевом издательств, где издавались не только корейские учебники, но и партийно-массовая и другая литература на корейском языке.
Во время конфликта на КВЖД в 1929-30 г. г. я был мобилизован на фронт, участвовал в боях во время занятия китайского города Мишиньфу. До окончания конфликта я исполнял должность переводчика штаба Кав-бригады и инструктора политотдела бригады, вел агитационную работу среди корейского населения пограничной полосы, среди китайского населения в занятой нами китайской территории и среди военнопленных китайских солдат. За точное выполнение приказаний командования я получил благодарность.
С июля 1930 г. до исключения из партии в январе 1936 г. я постоянно работал в Дальневосточном издательстве (Дальгизе): сначала в качестве заведующего корейским сектором, позднее – старшим редактором корейской литературы.
В конце 1930 г. я ездил в Москву, где по моей инициативе по согласованию с культпропом ЦК партии в Москве была организована при Центриздате корейская секция (в настоящее время – корейская секция при издательстве иностранных рабочих в СССР), где издается исключительно фундаментальная марксистско-ленинская литература.
Таким образом, издательская работа на корейском языке на местах (с 1926 г.) и в центре (с 1931 г.) организована мной. В течение 9 лет издательской работы мной изданы сотни наименований партийно-массовой, социально-экономической, производственно-технической и другой литературы на корейском языке и более 100 названий учебников, в том числе больше половины стабильных учебников для корейских начальных, неполных средних школ и для взрослых (школ).
В настоящее время корейские ребятишки обучаются грамоте по мною составленному букварю, и взрослые также ликвидируют свою неграмотность по специально для них составленному мной букварю. Эти буквари являются стабильными учебниками и имеют положительные отзывы от критикобиблиографического института ОГИЗа в Москве и от преподавателей.
В процессе издательской работы я один раз допустил ошибку по переизданию примерного устава сельхозартелей (в переводе допущены некоторые искажения переводчиком — редактором). За эту ошибку я получил выговор в Далькрайкоме в марте 1935 г. Это было единственным взысканием за все время работы в рядах партии.
Кроме выполнения прямых должностных обязанностей я все время выполнял партийные, профсоюзные и другие общественные поручения:
в 1924-27 г.г. работал в МОПРе членом окружкома, председателем горрайкома. Во Владивостоке несколько раз выполнял обязанности секретаря корейских и китайских партячеек;
в 1927 г. был членом Владивостокского Горкома партии;
в Дальгизе в течение 3 лет был секретарем, потом парторгом первичной партийной организации, во время партпроверки я являлся в Дальгизе парторгом;
с 1927 г. по апрель 1929 г. был членом президиума окружного совета союза безбожников;
с апреля 1929 г. по ноябрь 1933 г. – членом краевого совета и заведующим национальной секции союза безбожников;
с 1931 г. до исключения из партии в январе 1936 г. – членом всесоюзного ЦК нового алфавита и с 1932 г. до последнего времени – членом президиума ДВ комитета нового алфавита;
с ноября 1934 г. – членом президиума по сбору средств для постройки самолета им. Коминтерна из средств корейских и китайских трудящихся ДВК. Первый самолет уже построен и в сентябре 1935 г. передан Хабаровскому аэроклубу. Сбор средств продолжается;
с февраля 1935 г. до исключения из партии – председателем Хабаровского группкома и уполномоченым ЦК союза издательств по ДВК.
Я был постоянным пропагандистом и докладчиком Горкома и Крайкома партии по проведению политкампаний среди корейских и китайских трудящихся. Имею почетную грамоту Хабаровского Горсовета за хорошее выполнение общественной работы.
