Продолжение книги В.Цой- “Кто нагнал цунами?”
Даст ли ответ подсказка?
На мой взгляд, подсказку дает давняя публикация в «Комсомольской правде». Для тех, кто не знаком с нею, поясню: в 2002 году эта газета в девяти ноябрьских номерах под заголовком «Жупел Сталина» напечатала беседу журналиста Александра Сабова с доктором исторических наук, ведущим научным сотрудником Института российской истории Российской Академии наук, автором монографии «Иной Сталин. Политические реформы в СССР. 1933–1937 годы» Юрием Жуковым. Исходной точкой той беседы послужило ввергающее в шок заявление американского ученого, крупнейшего специалиста Запада по истории довоенного СССР Арча Гетти о том, что зловещему 1937 году в Советском Союзе предшествовал примерно трехлетний период либеральных сталинских реформ. Более того, утверждал заокеанский исследователь, именно неудача этих реформ и привела к репрессиям, которые несправедливо назвали сталинскими. Особо подчеркнем: к своему открытию Арч Гетти пришел, дотошно перепроверив в российских архивах политическую историю СССР и внимательно ознакомившись с документальными источниками сталинского времени.
Юрий Жуков высказал солидарность с выводом своего американского коллеги и в свою очередь показал журналисту документ, который сам обнаружил в архивах. Это образец избирательного бюллетеня по выборам в Верховный Совет СССР первого созыва, которые должны были состояться в соответствии с новой Конституцией СССР, принятой VIII Чрезвычайным съездом Советов 5 декабря 1936 года. Необычность его в том, что в нем было предусмотрено три кандидата – от партаппарата, от рабочих и служащих, от колхозников и при этом содержало четкое предписание: «Оставить только ОДНОГО, за кого отдаете голос, остальных вычеркнуть».
Неужели, как теперь говорят, выборы на альтернативной основе? Да, именно так! И об этом Сталин заявил в интервью одному из руководителей американского газетного объединения «Скриппс-Говард ньюспейперс» Рою Уилсону Говарду незадолго до завершения работы над проектом Основного закона страны. На прямой вопрос собеседника, возможна ли какая-либо конкуренция при однопартийной системе, Сталин, подчеркнув, что не только компартия, но и различные общественные беспартийные организации будут иметь своих кандидатов, сказал: «Да, избирательная борьба будет оживленной, она будет протекать вокруг множества острейших вопросов, главным образом вопросов практических, имеющих первостепенное значение для народа. Наша новая избирательная система подтянет все учреждения и организации, заставит их улучшить свою работу. Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти»… Чувствуете? Сталин почти не скрывал своего глухого гнева – к тому времени обнаружились все признаки превращения коммунистического правящего слоя в мелкобуржуазную бюрократическую прослойку, перерождения партии, ее ухода от первоначальных целей, от лозунга «Вся власть Советам!».
Реакция функционеров, все еще страдавших левацкими замашками времен гражданской войны, не ведавших иного стиля руководства, кроме командно-административного, шарахавшихся от всего нового, нестандартного, свежего, не желавших напрягать себя усвоением науки управлять и соответствовать вызовам времени, вряд ли могла быть одобрительной. Хватило простого инстинкта самосохранения, чтобы понять, чем чревата для них новая избирательная система. Пугала статья 134: «Выборы депутатов во все Советы депутатов трудящихся: Верховный Совет СССР, Верховные Советы союзных
республик, краевые и областные Советы депутатов трудящихся, Верховные Советы автономных республик, Советы депутатов трудящихся автономных областей, окружные, районные, городские и сельские (станицы, деревни, хутора, кишлака, аула) Советы
депутатов трудящихся производятся избирателями на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права при тайном голосовании». В панику вгоняла статья 141: «Право выставления кандидатов обеспечивается за общественными организациями и обществами трудящихся: коммунистическими партийными организациями, профессиональными союзами, кооперативами, организациями молодежи, культурными обществами». Этих положений не было в прежней конституции 1924 года.
Своими авторитарным стилем руководства, шельмованием «слишком умных», волюнтаристским и малограмотным вмешательством в текущие дела, краснобайством, головотяпством и карьеристскими устремлениями партноменклатура снискала у народа дурную славу. И случись состязательные выборы, в органы советской власти такие кадры, скорее всего, не попали бы. Партийную верхушку не могло не встревожить и то, что по новому Основному закону «вся власть в СССР принадлежит трудящимся города и деревни в лице Советов депутатов трудящихся» (статья 3). А как же партия – «ум, честь и совесть нашей эпохи» (Ленин)? О ней сказано было только единожды, причем в отдаленной 126-й статье (всего их 146) и лишь как о «руководящем ядре всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных». И это тоже не могло не добавить партаппарату решимости воспротивиться реформе.
То, что VIII Чрезвычайный съезд Советов 5 декабря 1936 года проголосовал за Конституцию, по которой власть должна была стать действительно народной, означало победу Сталина и его соратников. Однако они потерпели и серьезную неудачу: съезд не назначил дату выборов и не утвердил форму избирательного бюллетеня, предоставив сделать это исполнительным органам, и это потом больно аукнулось – позволило противникам реформы выиграть время, перестроить ряды для защиты себя любимых. Тем не менее вариант «тихого» перехода всей власти от партии к Советам имелся в виду вплоть до октября 1937 года.
Но, как говорится, бог предполагает, а черт располагает. В 1937-ом еще не было «всесильного диктатора» по имени Сталин (если он вообще был), а был всесильный коллективный диктатор по имени Пленум. Так вот, 23 июня 1937 года начал работу тот самый пленум ЦК ВКП(б), который упомянут выше. В кратком сообщении о нем в газете «Правда» за 30 июня говорилось, что были рассмотрены проект положения о выборах в Верховный Совет СССР, вопрос об улучшении семян зерновых культур, введении правильных севооборотов и мерах улучшения работы МТС. И все.
Но почему тогда историки считают этот пленум ключевым в развязывании массовых репрессий? Дело в том, что была еще секретная часть, о которой не сообщалось в печати. Она продолжалась целых четыре дня и привела к тому, что – повторим – по докладу наркома внутренних дел СССР Н. Ежова, будто «в стране существует глубоко законспирированное подполье, страна стоит на пороге новой гражданской войны», пленум предоставил НКВД чрезвычайные полномочия, дабы «предотвратить и окончательно выкорчевать гнездо контрреволюции». Иными словами, случилось то, что, пожалуй, и запустило механизм произвола, открыло трагическую, кровавую страницу в истории СССР, то есть нашей с вами истории.
Но за день до окончания пленума произошло и вовсе странное – 28 июня политбюро ЦК ВКП(б) вдруг приняло постановление локального – не общепартийного! – действия, что, в общем-то, диссонировало с текущим моментом: «1. Признать необходимым применение высшей меры наказания ко всем активистам, принадлежащим к повстанческой организации сосланных кулаков. 2. Для быстрейшего разрешения вопроса создать тройку с составе тов. Миронова, начальника управления НКВД по Западной Сибири (председатель), тов. Баркова, прокурора Западно-Сибирского края, тов. Эйхе, секретаря Западно-Сибирского краевого комитета партии».
По тогдашнему регламенту подобное решение могло появиться только при обязательном наличии служебной записки Р. И. Эйхе на имя политбюро. Сама записка не сохранилась, но, утверждает Юрий Жуков, ее можно с большой достоверностью реконструировать по прежним заявлениям Роберта Индриковича: дескать, в крае раскрыта огромная по численности антисоветская контрреволюционная троцкистская организация, с ней только силами органов внутренних дел не справиться, и необходимо создать «тройку» – первый секретарь крайкома, краевой прокурор, начальник краевого управления НКВД – с правом принимать оперативные решения о высылке и расстреле враждебных элементов, иначе предстоящие выборы в Верховный Совет могут иметь нежелательный политический результат.
Инициатива Эйхе на фоне воинствующей атмосферы малого партийного форума была своего рода пробным шаром, точнее, провокацией. Политбюро стало понятно, что в случае отказа оно может быть сметено с партийных и государственных постов по обвинению в антиленинском курсе. Для этого достаточно было подняться на трибуну пленума ЦК тому же «товарищу Эйхе». А повод имелся. После поражения революций в Германии и Китае Сталин и его ближайшее окружение начали сомневаться в обоснованности курса на перманентную революцию и победу пролетариата во всемирном масштабе, а после того, как к власти пришел Гитлер, пересмотрели отношение к «орудию империализма и угнетения народов» – Лиге наций, считая теперь нужным использовать ее трибуну как инструмент противодействия надвигающейся войне (Советский Союз вступил в эту организацию в сентябре 1934 года). Так что с позиций ортодоксальных марксистов выставить Сталина как ревизиониста и оппортуниста не составляло труда. Из-за рубежа ситуацию усиленно подогревал Л. Троцкий, все еще имевший в СССР много тайных и явных сторонников.
Оказавшись перед реальной угрозой быть отстраненным от управления страной (и тогда народ мог быть ввергнут в пучину непредсказуемых разборок, возможно, даже в новую гражданскую войну), политбюро вынуждено было сделать роковой выбор – одобрило записку Эйхе, полагая, что это зло все же меньшее и оно будет вскоре обуздано. Нет, не был Сталин всесильным и неприкасаемым, как это мы теперь воображаем! Он был встроен в Систему, и она, эта Система, вязко обволакивала его, властно подчиняла себе. Иначе бы Сталин без труда обеспечил победу нового курса, довел реформы до конца, и мы бы имели совсем другую страну – настоящую советскую, а не опутанную партийно-коррумпированным спрутом.
А тогда функционеры получили то, что хотели: был создан прецедент. И пошло-поехало. Право, данное одному, стало детонатором для других. Сразу после пленума в ЦК потянулись ходоки. Сначала на тропу встали политические тяжеловесы. Один из них – И. М. Варейкис, член РСДРП с 1913 года, большевик, член ЦК ВКП(б) с 1930 года, первый секретарь ряда обкомов, а с января 1937 года – Дальневосточного крайкома партии. Как видно из пометки в книге «На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И. В. Сталиным (1924–1953 гг.)», 1 июля 1937 года в 13.15 он вошел в кабинет Сталина и пробыл там до 15.30. За 15 минут до Варейкиса туда пришел и председатель Совнаркома СССР В. М. Молотов.
О чем была более чем двухчасовая беседа? Кто-то считает, что шла детальная проработка плана предстоящей депортации корейцев. Но обстановка тех дней вынуждает к иной версии. По всей видимости, Сталин и Молотов решили воспользоваться нечастой возможностью получить из первых рук информацию о положении дел в отдаленной восточной части страны, а заодно провести инструктаж с еще малоопытным – и полгода не прошло – руководителем сложного региона. И потому участвовать в разговоре были приглашены: в 13.35 – нарком обороны К. Е. Ворошилов, в 14.00 – нарком иностранных дел М. М. Литвинов и начальник главного управления пограничной и внутренней охраны НКВД СССР Н. К. Кручинкин.
Но для Варейкиса не это было главным. Цель, ради которой он записался на прием, заключалась, скорее всего, в том же, что в те дни лишило сна всех партийных боссов, – в «тройках». Каждый хотел заполучить право на создание этих внесудебных органов. Без всякого сомнения, дальневосточный визитер, ссылаясь на особо напряженную обстановку в крае, тоже требовал чрезвычайных полномочий. Очень похоже, что Сталин и Молотов пытались отговорить собеседника от поспешных, чреватых произволом шагов, предупреждали о его личной ответственности за неукоснительное соблюдение социалистической законности. На такое предположение наводит факт из биографии самого Варейкиса. В июле 1918 года он, будучи председателем Симбирского губкома, при подавлении левоэсеровского мятежа и антисоветского восстания командующего Восточным фронтом М. А. Муравьева пошел на исключительно жестокие меры – Муравьев был убит при аресте «как оказавший сопротивление», а большинство его сподвижников расстреляны в ближайшие же дни. Однако Варейкис предостережению, видимо, не внял. Ему не потребовалось много времени, чтобы вновь наломать дров, и потому уже 10 октября того же 1937 года, то есть всего через три месяца после разговора, он был арестован, а через год и десять месяцев приговорен к исключительной мере. (Если бы в высоком кабинете тогда планировалась депортация, то Варейкиса, как Люшкова, наградили бы за образцово проведенную кампанию, а не арестовывали буквально за две недели до ее завершения.)
Но вернемся к 1 июля 1937 года. Как явствует из упомянутой книги «На приеме у Сталина», Варейкис не был одиноким просителем. Через 10 минут после него, в 15.40, в кабинет Сталина проследовал А. И. Криницкий – первый секретарь Саратовского крайкома и горкома партии (пробыл там до 16.45), затем в 16.50 вошел М. Д. Багиров – первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана и Бакинского горкома партии (пробыл до 17.50), после него, в 17.55, был допущен А. А. Столяр – первый секретарь Свердловского обкома партии (пробыл до 18.10). С каждым новым посетителем у хозяина кабинета нарастало понимание того, что, во-первых, партократия пойдет на все, чтобы добиться вожделенного, во-вторых, что процесс нельзя пускать на самотек. И уже на следующий день, 2 июля 1937 года, было принято новое постановление политбюро – «Об антисоветских элементах», в котором четко указывалось, кто подпадает под эту категорию, а секретарям обкомов, крайкомов и ЦК компартий республик предлагалось в 5-дневный срок представить в ЦК ВКП(б) составы «троек».
Однако поставить барьер местной самодеятельности не получилось. События приняли характер обвала. Чтобы как-то ограничить злоупотребления, политбюро установило, что «заявки» могут подаваться только один раз. Но безрезультатно – письма шли еще и еще. Для Сталина и его соратников наступили, пожалуй, самые трудные дни: «товарищи» требовали не только дать добро на создание «троек», но и на «квоты» по «первой категории» – сколько расстрелять, и «второй категории» – сколько выслать. Не воздержался ни один первый секретарь!
Налицо был, таким образом, если не заговор, то уж, во всяком случае, сговор партийной верхушки с целью задушить реформу избирательной системы репрессиями, залить ее кровью и тем самым устранить угрозу потерять власть в результате состязательных выборов. Поставив на службу своей корысти актуальную в те годы тему – борьбу с врагами советской власти, партократия извратила ее суть, превратила в кистень, в орудие самоуправства. Только за 10 июля поступили «просьбы» на репрессию 100 тысяч человек, из них свыше 42 тысяч пришлись на Московскую областную и городскую парторганизацию, возглавляемую – внимание! – Никитой Сергеевичем Хрущевым! В его записке значилось: «к расстрелу – кулаков 2 тысячи, уголовников 6,5 тысячи. К высылке – кулаков 6869, уголовников 26 936». (Откуда в 1937 году в Московской области набралось столько кулаков, историкам не понятно.) Юрий Жуков утверждает, что в списках «кулаков», «уголовников» и прочих «антисоветских вредителей», расстрелянных и высланных в 1937 году «тройками» по «квотам», оказались как раз те категории граждан, которые проголосовали бы, скорее всего, против кандидатов от партаппарата.
На основе запросов первых секретарей крайкомов и обкомов партии НКВД 30 июля 1937 года за подписью Ежова издал приказ №00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Таким образом, образовалась связка «партократия – НКВД», и это породило неограниченно широкое толкование терминов «антисоветчик», «шпион», «враг народа»… Им мог стать и любой честный человек, тот, кто не поступится своей гражданской позицией и совестью, осмелится отстаивать личное мнение, выскажет несогласие с действиями власть предержащих. Что показательно, завершить акцию устрашения предлагалось к 5–15 декабря того же года, то есть в самый срок выборов в Верховный Совет СССР. В результате в 1937 году аресту «за контрреволюционные действия и другие особо опасные государственные преступления» подверглись 937 000 человек – в 7 раз больше, чем годом раньше, и 353 000 из них получили расстрельную статью. Вновь полилась людская кровь. Расстрелы, которые после гражданской войны стали исключительной мерой, теперь обрели массовый характер. На страну легла густая тень страха.
Впрочем, после 11 октября того же 1937 года это уже потеряло первоначальный смысл: в тот день очередной пленум ЦК ВКП(б) окончательно отрекся от сталинской идеи состязательных выборов. Тем самым угрозу потерять власть партийная элита успешно, то есть, как оказалось, навсегда, устранила. Атака на реформы привела к полной победе партократии. Выборы в Верховный Совет СССР первого созыва прошли, как нетрудно догадаться, совсем не по тому сценарию, который вынашивал Сталин. Они были безальтернативными – на каждое место один кандидат. В итоге 12 декабря 1937 года все первые секретари национальных, региональных и местных партийных комитетов беспрепятственно получили мандаты депутатов высшего государственного органа страны. Что и требовалось.
(Еще одну отчаянную попытку осуществить свою идею Иосиф Виссарионович предпринял через пятнадцать лет, в октябре 1952 года, на 19-м съезде партии и на состоявшемся следом организационном пленуме ЦК. Голосование за радикальные изменения – переименовать ВКП(б) в КПСС, преобразовать политбюро в президиум и избрать в него аж 25 членов и 11 кандидатов – прошло без осложнений. Но когда Сталин предложил ликвидировать должность первого секретаря ЦК и обойтись десятью равноправными секретарями – чтобы не было вождей, а себя освободить от работы в партии, зал всполошился и стал стоя скандировать: «Просим остаться! Просим остаться! Просим остаться!..» Иосиф Виссарионович вновь уступил, и это тоже оказалось роковым шагом. Партийной верхушке стало понятно, что он не оставит своих намерений и… Менее чем через пять месяцев Сталина не стало. «Сволочи, убийцы! Это вы убили отца!», – бросает в лицо Хрущеву и другим высшим руководителям СССР герой документального телефильма «Василий Сталин. Сын за отца»).
Как видим, сталинская задумка отнять власть у компартии и, передав ее Советам, покончить с уродливым двоевластьем была послушно-агрессивным большинством пресечена на корню уже в первой попытке. Теперь партбоссам вроде можно было перекреститься, облегченно вздохнуть и – умерить свою кровожадность. Но репрессивная машина набрала обороты, и остановить ее было очень сложно. Надежда на то, что партийные секретари, войдя в составы троек, удержат ситуацию в рамках законности, не оправдалась. Во многих случаях они либо сами инициировали репрессии, либо попали под власть НКВД, нередко подмахивали не персональные дела арестованных, а общую цифру. Беспредел принял такие масштабы, что в обществе все явственнее проявлялась тревога: так дальше жить нельзя.
