Глава девятая
Пак Ен Тхя вызвали в ЦК Союза демократической молодежи. Принял его секретарь по пропаганде.
– Мы направляем вас в Советский Союз на учебу, – ошарашил он юношу, не успел тот войти в кабинет.
– Как на учебу?! Как же это? – и он дотронулся рукой до погона. – Ведь родина…
– Родине вы будете больше полезны как специалист с высшим образованием. Нам нужны знающие кадры и надежные люди. О вас мы знаем все. И случай с этим сынком провинциального коменданта, и вот теперь с полковником-советником… Вы правильно вели себя, как патриот, верный указаниям нашего любимого вождя товарища Ким Ир Сена. Кстати, вы же знали переводчика Сон Вон Су? Он болтал много лишнего. В пьяном виде выбалтывал секреты, которые узнавал, работая с советским генералом, а, впрочем, вы же и помогли разоблачить этого изменника…
Ен Тхя не мог вставить ни слова, да и секретарь не дал бы ему что-либо сказать. Тот очень любил слушать лишь самого себя.
– Так вот, – продолжал секретарь свой рассказ про Сона, – этого изменника направили в штрафной батальон. Сказал бы спасибо, что не расстреляли тут же, но он, вместо благодарности, решил бежать к врагам. Ночью, на передовой. Хорошо, что часовые заметили. Пристрелили. Туда ему и дорога. Собаке собачья смерть. Так вот, – безо всякого перехода продолжил секретарь. – Вы хорошо говорите по-русски. Будете учиться, станете специалистом, полезным родине. Такие люди, как вы, нам нужны. Ступайте в отдел кадров и оформляйтесь. С командованием все уладим. Мы на вас очень надеемся. Всего хорошего!
Молодых людей, отправляющихся на учебу за границу, называют юхаксян. Буквальный перевод этого словосочетания звучал бы так: люди, уплывающие по течению на учебу за границу. И действительно, для таких как Ен Тхя, учеба в Москве начиналась с дороги.
Сначала их, группу будущих юхаксян, посылали в приграничный с Китаем городок Ыйдю, где будущие студенты должны были пройти специальную подготовку. В учебном лагере главным образом штудировался русский язык, на котором предстояло учиться и разговаривать долгие пять лет. Много часов отводилось и зубрежке «Краткого курса истории ВКП(б)». Здесь обучали также и европейскому образу жизни, вплоть до того, как надо пользоваться вилкой и ножом.
С Пхеньянского вокзала, от которого остались одни руины, отправлялись поздно ночью. В стране еще шла война. Продолжались налеты американских самолетов, бессмысленно бомбивших почем зря города и села, от которых и без того ничего не осталось. Но, несмотря на это, в воздухе витал необъяснимый пьянящий запах мира. Это чувствовали все – и солдаты на передовой, и жители тыла. И поэтому было особенно страшно: ведь обидно же погибнуть сейчас, когда завтра уже может быть закончится кровавая бойня.
Вагоны грузились в кромешной тьме. Никто даже не пытался подымить в рукав, хотя многим, особенно фронтовикам, нестерпимо хотелось курить. Но огонек от затяжки мог стать роковым. Все это понимали и терпели.
Ен Тхя был назначен замполитом группы при командире Ким Вон Гыне, до последнего дня служившем в армейской разведке в чине капитана. Трудно было свести в пару руководителей двух более разных внешне людей. В противовес по-юношески тонкому и стройному Ен Тхя со светлым улыбчивым лицом, Ким Вон Гын был крупным в кости и потому казался тяжеловесным и чуть неповоротливым. На всегда угрюмом лице никто не замечал и тени улыбки. Но в характере оказались общие черты, что их сразу сблизило, и все вопросы они решали сообща. Их так и прозвали – два капитана, объединив как бы в одно лицо. Главной общей чертой было беспрекословное выполнение приказа. Они были беззаветно преданы вождю, Трудовой партии. Без указания сверху ничего не предпринимали, и потому зашли в тупик, когда самим пришлось решать щепетильный вопрос.
Среди курсантов был сержант Юн Сек Вон, обратившийся к ним с казалось бы невыполнимой просьбой. Его родители и другие родственники жили в селе неподалеку от города Андю, что лежал на пути их следования, всего в каких-нибудь десяти километрах от станции. Парень не виделся с родными с начала войны и теперь просил отпустить на два дня, обещая до Ыйдю добраться самостоятельно. Капитаны не могли сразу решить, как быть. Они видели перед собой тощего до изнеможения бойца в застиранной до светлых проплешин солдатской форме, на которой темными оставались лишь прямоугольники погон, понурые от ожидания отказа плечи и просящие глаза, и становилось не по себе. Ведь им было чуть за двадцать, и никакая война не могла засушить молодые души.
– Ладно, – сурово произнес после долгого молчания командир. – Повидайся с родными. Только на один день… И с тобой пойдет, – он исподлобья посмотрел на Ен Тхя, – замполит, капитан Пак. Ясно? Можешь идти. – Чтобы скрыть смущение, он стал всматриваться в предрассветную мглистость за окном, мимо которого проскакивали тени деревьев и электроопор. Машинист выжимал из старенького паровоза все возможное, чтобы с наступлением дня добраться под прикрытие скал.
– Жалко парня, отощал вконец, – как бы оправдываясь за то, что отпустил Яна,
произнес командир. – Пусть хоть раз поест вволю. Их село, может, не так перепахали. Да и ты как следует поешь. За всех нас, – попытался обернуть разговор в шутку. – А то вон какой худой, до Москвы не дотянешь.
А Ен Тхя между тем думал: «Зачем он отпустил Юна?! Говорит, не видел несколько лет родителей… Да и большинство из нас так. А наш вождь товарищ Ким Ир Сен, разве он поступил бы так? Когда поднимал людей на восстание в селе Поченбо, ему было меньше лет, чем нам сейчас. Но он никогда не отпустил бы кого-нибудь повидать родителей. Ведь задание родины – прежде всего. И у нас сейчас боевое задание – учиться, а не разводить нюни. Так что неверно поступил Ким Вон Гын. Но он командир, и я должен подчиняться ему». Ен Тхя молча поклонился капитану и вышел из вагона.
В село, где жили родители Юн Сек Вона, они добрались быстро. Парня подгоняло желание поскорее встретиться с родными, и Ен Тхя пришлось поспешать, чтобы не отставать от него.
Прибытие неожиданных гостей произвело переполох. Все высыпали на улицу и с умилением, а женщины и со слезами смотрели на то, как отец Юна, еще крепкий старик, как равному, пожимает сыну руку, а мать с громким плачем, словно кого хоронит, обнимает своего мальчика.
Потом Сек Вона и его уважаемого товарища повели в чиби Юнов, где уже хлопотали, накрывая на стол, молодые женщины – родственницы и соседки. После Ен Тхя старался вспомнить подробности визита в село, но на память приходило лишь то, что они постоянно ели, переходя из чиби в чиби. Такого изобилия на столе Ен Тхя не видел и в мирное время. Здесь, помимо всяческих закусок из овощей, был и корейский хлеб из рисовой муки – тэги, и куски ароматного мяса, и знаменитая корейская лапша – куксу на холодном бульоне со льдом и многое другое. Корейская еда отличается тем, что очень трудоемка в приготовлении. Перед праздничными событиями хозяйки ночи проводят без сна, готовя пищу. А тут… как только все успели сделать?!
Когда на рассвете следующего дня Ен Тхя и Сек Вон возвращались на станцию, им казалось, что тяжелые животы прижимают их к земле, не давая возможности быстро идти. Во время довольно частых передышек счастливый и радостный Юн без умолку болтал, с гордостью рассказывая о своем селе, земляках и родных.
– А правда, у нас живут хорошо, зажиточно? – спросил парень, зная наперед, что получит утвердительный ответ и потому заранее радуясь. – И в этом большая заслуга моего отца, – стал уже откровенно хвастаться Юн. – Он же староста села и самый образованный в округе, и все идут к нему за советом и во всем слушаются. Так было и при японцах… Сек Вон на секунду осекся, чувствуя что, кажется, сболтнул лишнее, но волна эйфории захлестнула его. Да и чего опасаться капитана Пака? Он хоть и замполит их отряда, но все равно такой же, как и все, будущий студент за границей, юхаксян, одним словом. А потом он был у них дома, видел все своими глазами, ел у них. Так что опасаться нечего.
Ен Тхя, с интересом слушавший спутника, при упоминании о том, что отец Юна и при японцах был старостой, насторожился. «Как же так? – подумал он, – сын японского прихвостня и поедет в столицу страны победившего социализма, будет учиться там, чтобы после учить других на родине… – такое не увязывалось в его сознании. – Видно, произошла ошибка при отборе кандидатов. То-то все село так радовалось как великому событию, что их земляк едет в Москву на учебу. А отец подпил и стал даже плакать, будто ему самому присвоили звание Героя Труда. Подсунули черного барана за белую овечку и радуются. Эти крестьяне не так просты, как кажутся. Видно, знает собака, чье мясо съела… Надо будет разобраться…»
Примолкший Юн испуганно поглядывал на ушедшего в свои мысли замполита и проклинал себя, что разоткровенничался. Он уже нагляделся на то, чем заканчивается такая болтовня, и готов был убить себя или… капитана Пака, в чьих руках сейчас находилась его судьба.
Однако этот инцидент, который мог закончиться для Юн Сек Вона печально, отступил на задний план из-за события, развернувшегося в деревушке на их пути.
Здесь насчитывалось не более тридцати-тридцати пяти чиби, крытых соломой. Все они лепились к скалам и были незаметны с воздуха. Потому местные крестьяне не знали, что такое бомбежки. Зато в деревушку с гор нередко спускались расквартированные там китайские добровольцы. В основном за тем, чтобы помочь. Все молодые мужчины-корейцы были на фронте и оставшимся женщинам и старикам нередко нужно было перекрыть крышу, вспахать огород, починить колодец. Но главное – китайцы приносили крестьянам продукты. Армия добровольцев решила перейти на двухразовое питание, а положенный им на обед рис отдавать местному населению. Как-никак, а добровольцев было больше двух миллионов. Для корейцев это было спасением от голодной смерти.
Добровольцы не оставались надолго в деревне. Придут и уйдут. Но все же одному китайскому юноше удалось близко познакомиться с молодой кореянкой. А через некоторое время родители узнали, что девушка беременна. Понятно, поднялся крик. О происшествии стало известно командованию добровольцев. Трибунал приговорил бойца к расстрелу. И ранним утром того дня, когда Ен Тхя и Сек Вон проходили через деревушку, виновного должны были казнить. Приговоренный стоял на коленях под ветвистой акацией. Рядом с ним палач с маузером, а чуть поодаль вокруг двух командиров-добровольцев собрались все жители деревни. Девушка, виновница трагедии, и ее мать с рыданиями хватали китайских товарищей за руки и умоляли простить бойца. Подошли трое старейшин, в том числе и дед девушки. Чинно отвесив глубокий поклон, старики стали просить о помиловании. Но все было напрасно. Один из китайских командиров громко сказал, что боец нарушил воинский устав и должен быть наказан. Он дал команду, и в тишине занимающегося светлого утра раздался выстрел, звук которого долго еще стоял в ушах ошеломленных Ен Тхя и Юна.
Они добрались до Ыйдю, все еще находясь под впечатлением увиденной казни. Все остальное как-то потеряло свое значение. Лишь через несколько дней Ен Тхя вспомнил об отце Юн Сек Вона и отправился к Ким Вон Гыну. Тот, как и все остальные юхаксян, дни и ночи зубрил учебник русского языка.
– Вот ты мне и нужен! – обрадовался капитан, увидев Ен Тхя. – Здесь, – и он показал на передовицу в газете «Правда», – пишут, – и стал читать, с трудом выговаривая русские слова: – «Во время парламентских выборов в Италии американские военные корабли демонстративно утюжили портовые воды…» Ты мне объясни, зачем американцы привезли на выборы в Италии столько утюгов?
Ен Тхя так долго хохотал, что Вон Гын даже обиделся.
– Хорошо тебе, ты знаешь русский. Но вначале тоже, наверняка, плавал вроде меня. Не хочешь, не объясняй, а издеваться не смей. Посмотрим еще через год-второй, кто будет лучше говорить по-русски.
– Ну, ладно, не кипятись. Конечно, мне повезло, что я смог выучить язык. Но это дело случая, так что мне не с чего было бы зазнаваться. Если надо, я всегда помогу. Да не только тебе, но и мне самому надо учиться, учиться и учиться, – как сказал вождь мирового пролетариата товарищ Ленин. Но я к тебе пришел вот по какому делу, – и Ен Тхя подробно рассказал об отце Юна.
Вон Гын, молча слушавший товарища, внезапно рассмеялся:
– Не кажется ли тебе, что ты заболел шпиономанией? Во всем видишь происки врагов. Ну, был старостой, и что? Всю жизнь что ли таскать этот ярлык? Вот у меня тоже какой-то там троюродный дядя по маминой линии работал при японцах в городской управе. Я об этом говорил на собрании, когда меня принимали в партию. Помню, в землянке, под орудийный грохот. Так все посмеялись и сказали: вспомнил бы своего прапрадедушку, который был сановником при королевском дворе. Правда, один тип, вроде тебя стал кричать, что мы, мол, не имеем права терять революционную бдительность и так далее. Но его заставили замолчать, и, кроме него, все проголосовали за то, чтобы меня принять.
Ен Тхя слова товарища не убедили, и он решил поделиться своими сомнениями с кем-нибудь из руководителей курсов по подготовке юхаксян.
У будущих студентов в основном все время уходило на изучение русского языка. Ен Тхя, конечно, тоже занимался, но свободного времени у него оставалось значительно больше. Впрочем, в этом случае «свободное время» было понятием более чем относительным. У Ен Тхя образовался неофициальный консультационный пункт. Все бегали к нему, прося растолковать то или иное правило грамматики, кому-то не давался перевод сложного текста, многие спрашивали, как правильно произносится какое-нибудь слово. Изредка обращались и сами преподаватели. В стране катастрофически не хватало переводчиков, и они, как правило, помимо основной работы, переводили на корейский язык научные труды, а то и художественные произведения. И в этих случаях бывало немало казусов. Так, однажды к Ен Тхя обратился преподаватель с вопросом, как называется по-русски эта штука? – и он указал на заводную головку наручных часов. Ен Тхя и сам не знал точно, как это называется, а преподаватель, облегченно вздохнув, так как ему было страшно неловко обращаться с таким вопросом к студенту, воскликнул:
– А вот в книге Мичурина это называется «часовая замочка»! Только вот не пойму, отчего слово «замочек» употребляется в женском роде? Потом разобрались, что речь идет о часовой замочке зерна.
«Знатока русского языка», как прозвали на курсах Ен Тхя, поставил в тупик и другой случай, когда преподаватель удивился русскому характеру.
– Я сейчас перевожу «Дни и ночи» Симонова, так там есть такая сцена: во время атаки капитана Сабурова ранили. Он упал, но, собрав последние силы, приподнялся на локте и закричал бегущим вперед бойцам, чтобы оставили в живых немецких солдат. Что это – проявление доброй русской души? – недоуменно пожимал плечами переводчик.
– А вы помните, как буквально было сказано об этом в книге? – спросил Ен Тхя, чувствуя, что здесь что-то не так.
– А как же, помню наизусть. Десятки раз перечитывал это место. – Чтобы лучше сосредоточиться, он закрыл глаза и стал медленно произносить, словно читал текст:
– Капитан Сабуров приподнялся на локте, вскинул сжатую в кулак правую руку и закричал: «Дай жизни фрицам! Дай жизни… И потерял сознание».
Оба – и преподаватель и «знаток» долго еще сидели, ломая голову, что бы это могло значить.
А еще в одном случае, совершенно уникальном, Ен Тхя оказался на высоте, и то потому, что в свое время мать Германа Королькова объяснила любознательному корейскому другу сына, что означает название романа Алексея Толстого «Хождение по мукам». А переводчик озадаченно спрашивал:
– Я понимаю, что в России после революции был голод, и продукты питания имели первостепенное значение. Но все же такой капитальный труд, можно сказать эпопею, назвать «Поездка за мукой» – довольно странно… И никто в книге за мукой не ездил…
Когда Ен Тхя объяснил символическое значение названия романа, преподаватель долго сконфуженно молчал, а уходя, попросил никому об его промашке не рассказывать.
Наконец пришло время распределения юхаксян по иститутам в Москве, Киеве, Новосибирске и других крупных городах Советского Союза, а тех, кто послабее в знаниях и у кого не было «волосатой руки» наверху – в страны народной демократии.
Неожиданно грянула весть о заключении перемирия в войне. Накануне двадцать седьмого июля светомаскировку еще не снимали, но уже повсюду вкручивали электролампы, приводили в порядок помещения, стирали и гладили с помощью допотопных утюгов на древесном угле, словом, готовились к великому празднику. Как сказал директор курсов на утреннем построении, Корейская Народно-Демократическая республика одержала блистательную победу в навязанной ей войне, и это событие обязаны отметить на высшем уровне.
Общий подъем патриотизма был настолько велик, что некоторые юхаксян отправились к замполиту курсов с просьбой не отправлять на учебу за границу, а оставить на послевоенном восстановлении и строительстве. Замполит вначале даже растерялся от такого патриотического рвения, напоминающего бунт на корабле, но, придя в себя, выгнал из кабинета просителей, пригрозив трибуналом, если кто откажется выполнять указание великого вождя.
Но сам день заключения перемирия прошел на удивление скромно. С утра состоялся митинг, на котором, помимо парадных речей, директор произнес фразу, видимо, подсказанную сверху: «Как учит вождь мирового пролетариата товарищ Ленин, лучше всего отметить праздник – это сосредоточиться на собственных недостатках, – помолчав, добавил, – а недостатков у нас много, особенно в изучении русского языка. Так что расходитесь и беритесь за учебники». На обед всем желающим выдали лишнюю чашку кукурузной каши. И никто, даже девушки не отказывались от добавки. Молодым, здоровым все время хотелось есть. Здесь даже придумали свое времяисчисление. Если кого-нибудь спрашивали, который час, ему отвечали: два часа или, скажем, тридцать минут, то есть столько времени осталось до обеда или ужина.
А через несколько дней каждый из юхаксян узнал о своей дальнейшей судьбе – кто, где будет учиться. Но отбор в тот или иной институт происходил довольно оригинально. Например, Пак Ен Тхя направили в институт кинематографии, потому что в свое время работал… помощником киномеханика. Туда же были направлены и Ким Вон Гын, и Юн Сек Вон, так как первый в школьные годы побеждал на химических олимпиадах, а у второго был фотоаппарат. Примерно по таким же признакам становились в будущем физиками и литераторами, композиторами и экономистами. А ведь Ен Тхя так хотел продолжать дело отца и тоже стать знаменитым сталеваром. Но, как говорится, нам мозги хоть из пластмасс – партия думает за нас.
