Глава одиннадцатая
Приезд в Москву Пак Ен Тхя воспринимал не так, как другие его товарищи. Если остальные принимали каждую мелочь в главном городе социалистического лагеря с восторгом и взахлеб, то для Ен Тхя все рисовалось конкретнее и реальнее. Будто бы он уже не раз бывал здесь, и многое было ему знакомо. Да, он уже десятки, если не сотни раз подъезжал к Ярославскому вокзалу и слышал из трескучего репродуктора бодрящую мелодию и слова песни: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля». Он уже ходил по улицам столицы всех столиц, спускался по бесконечным эскалаторам в подземные дворцы станций метро. Встречался с давними друзьями: дядей Васей, Германом Корольковым. Но все это, естественно, было в его мечтах, подкрепленных рассказами советских людей, с которыми в последние годы он был тесно связан. Одно лишь его ошеломило – огромное число озабоченных и куда-то спешащих людей. Даже много позже, когда он привык к суматошной Москве, его продолжало удивлять явление, наверное, присущее мегаполисам мира – стертость личности. Здесь не было отдельного лица – была единая масса бегущего, толкающегося, жующего, и… читающего существа. Читали везде – в метро, в автобусах, на эскалаторах, в столовых. Казалось, чтение заменяло живое общение с себе подобными. Трезвые мало разговаривали, всем было некогда. Зато пьяные приставали к каждому проходящему, стараясь возместить молчание трезвых.
И вообще восприятие окружающего у юноши было неординарным. Уже учась на втором курсе, он как-то прогуливался по Красной площади с русской девушкой Дашей и произнес в задумчивости:
– Знаешь, когда я в первый раз пришел сюда, мне хотелось лечь и приложить ухо к мостовой. Не думай, я не сумасшедший. Мне казалось, что я услышу цокот копыт коней ополченцев Минина и Пожарского, стоны и проклятья стрельцов, грохот сапог полков, которые с парада ушли прямо в окопы защищать Москву от немцев…
– Да ты прямо поэт, – Даша удивленно, во все глаза смотрела на молодого корейца, преподававшего ей, коренной москвичке урок живой истории. Тысячу раз ходила тут и никогда и в мыслях не держала такое. И она медленно и внимательно огляделась вокруг, будто бы впервые увидела и стены Кремля, и собор Василия Блаженного, и Лобное место. Между тем Ен Тхя продолжал удивлять спутницу:
– Когда я приехал в Москву, прямо растерялся. Столько народу, все незнакомые, никому до меня нет дела. А я чужой, плохо говорю по-русски, – он поднял руку, чтобы остановить возражения, что, мол, он хорошо знает русский. – Это я за последние два года так, как у вас говорят, насобачился разговаривать, а тогда… Так вот, одно меня успокаивало, да и других моих соотечественников, наверное, тоже. Это портреты товарища Сталина. У нас же тоже везде – и дома, и на улице, и в учреждениях, и в школах висят портреты нашего великого вождя товарища маршала Ким Ир Сена. Это вселяет в нас уверенность и в сегодняшнем, и в завтрашнем дне. Помнишь, как здорово сказала Зоя Космодемьянская в фильме, что если на фронте советские бойцы бьют врага, если сталевары варят сталь, если страна продолжает полнокровно жить – это значит Сталин на посту. Вот так и у нас в Корее. Товарищ маршал Ким Ир Сен всегда на посту.
Вдруг девушка рассмеялась, да так звонко и раскатисто, что Ен Тхя тоже невольно заулыбался, но в следующее мгновение нахмурился и насупился.
– Я сказал что-нибудь смешное? – в голосе его слышались обида и решимость дать отпор любой насмешке или чему-либо подобному.
– Да нет, чудак-человек, – посерьезнела спутница. – О Сталине и Ким Ир Сене ты все правильно сказал, – Даша как бы невзначай быстро огляделась: не слышит ли кто, – и продолжила:
– Просто ты сказал одну фразу: «А у нас в Корее». Она, эта фраза, навязла в зубах. Ты же знаешь Сун Ок, Ким Сун Ок, мы ее зовем по-нашему Соней, Сонечкой.
– А как же! Она была воспитательницей сына Ким Ир Сена.
– Да-да, Сонечка рассказывала. Так вот, она при каждом нужном и ненужном случае говорит: «А у нас в Корее». И зачастую это звучит, как бы тебе сказать помягче, несуразно, что ли…
Ен Тхя стало неприятно, что про его землячку, да еще какую – воспитательницу сына вождя – говорят такие вещи.
А в чем ты увидела несуразность этого выражения?! И что плохого в нем? Просто Сун Ок любит свою родину, всегда помнит о ней…
– Перестань задираться, – девушка постаралась успокоить разгорячившегося Ен Тхя. – Ну, возьмем такой случай. Кто-то из наших девчонок стал жаловаться, что не дождался своей очереди к врачу. Грипп. Народу полно. Слышавшая этот разговор Соня тут же заявила: «А у нас в Корее в поликлинике никогда не бывает очередей, а врачи внимательны до назойливости». Мы повосхищались, поохали, ругая наше здравоохранение, а потом оказалось, что эта Сун Ок лечится в правительственной, или по-нашему говоря, в Кремлевке. Конечно, там нет очередей, и обслуживание – закачаешься.
– Но она… – начал было Ен Тхя, однако девушка перебила его.
– Ты послушай, что было еще. В общаге у кого-то свистнули кошелек с деньгами из тумбочки. Так Соня, то есть Сун Ок, заявила: «А у нас в Корее никогда не бывает воровства». Другая же ваша студентка-кореяночка из МГУ, услышав это заявление, после рассказывала девочкам, что перед отъездом у самой Сун Ок из комнаты вытащили чемодан с одеждой, с которым она собралась ехать в Москву… Кстати, как Соня попала в ваше число? Она же намного старше, и все ваши ребята, и девчата рассказывают, какой строжайший отбор пришлось проходить вам. Как в чистилище. А она какая-то… не того, – и девушка пошевелила пальцами у виска. – Сам понимаешь, какие требования на нашем сценарном… ой-ой-ой, закачаешься! Из читалки не вылезаешь, да и еще полночи захватываешь, чтобы успеть прочитать хоть малую толику необходимого. А Сонечка наша… Ну, хотя бы язык учила. Так нет же. В читалку она ходит. Наберет книг и… сидит за столом, уставится в точку на стене и так часами… Мы думали, что ей тяжело самой заниматься. Хотели помочь. Отказалась наотрез. Сама, мол, все смогу, а на семинарских молчит, как партизанка. Трояки ей ставят преподаватели, потому что иностранка. А я слышала, что вас и за трояки отправляют назад, в Корею. Почему же ее оставляют? Неужели потому, что была воспитательницей сына вашего вождя?! Понятно, кого могла воспитать такая… – и девушка задумчиво покачала головой.
– Не тебе судить о таких вещах! – вскипел Ен Тхя. – То, что Сун Ок говорит «у нас в Корее» – это из-за того, что она патриотка, любит свою родину, не то, что вы и все ваши.
– Но согласись, что если это патриотизм, то довольно примитивный. Зашоренный. Нельзя же не видеть ничего дальше своего носа. Или, может, это своеобразная броня, за которой она прячет свой страх: могут отправить назад за плохую успеваемость.
– Да что ты глупости говоришь?! – окончательно взбеленился Ен Тхя, – просто она скромная, застенчивая девушка, не хочет никого обременять. Но из-за незнания языка ей трудно заниматься. Сценарист из нее получится лучше вашего. Ты говоришь, что она не читает книг. Знаешь, какую она написала сказку для своего воспитанника? Да за одну эту сказку… – юноша даже поперхнулся от избытка чувств, а его спутница, воспользовавшись секундной паузой, спросила:
– Ты слышал анекдот про чукчу-писателя? Нет? Вот послушай. Полезно будет. Чукчу принимают в Союз писателей. – Его спрашивают, какое из прочитанных им за последнее время произведений западной литературы ему ближе всего по духу? На что чукча отвечает: «Я не читаю западную литературу». А что же вы читаете? – Тогда тот важно заявил: «Чукча не читатель. Чукча – писатель…».
Ен Тхя негодующе посмотрел на девушку и, круто развернувшись, пошел прочь.
На очередном собрании землячества в посольстве КНДР группа юхаксян института кинематографии опять оказалась в числе последних. Трояки студентки Ким Сун Ок портили всю картину. Киношников ругали, но в адрес самой виновной не было сказано ни слова.
Ен Тхя нравилась Даша. И даже очень. Она училась на том же курсе, но на сценарном. С первых же дней девушка взяла как бы шефство над ним и была приятно удивлена его знанием русского языка.
– Ты где так научился болтать по-нашему? – спросила она через пять минут после знакомства. – Другие-то твои друзья и двух слов связать не могут.
– Так вы теперь не будете со мной разговаривать? – упавшим голосом, в свою очередь, задал он мучивший его вопрос. – Наверное, вам назначат какого-нибудь другого студента…
– Как это назначат? – снова удивилась девушка. И вдруг, сообразив в чем дело, расхохоталась. – Так ты думаешь, что нас прикрепляют к вам, как говорится, строго по желанию? Дурачок! Это что, от армии осталось все делать по команде? Нет, просто ты мне сразу понравился. Такой весь вежливый, предупредительный, всегда аккуратненький, ну и… симпатичный – высокий, стройный.
Ен Тхя, словно девушка, зарделся от ее слов. Даже слово «дурачок» прозвучало для него музыкой.
В свободное время, которого было немного, они встречались, гуляли по Москве, ходили в кино или просто сидели в комнате у нее, либо у него, в зависимости от того, где не было народу, и разговаривали. У многих его товарищей, приехавших с ним, тоже были «шефы», но Ен Тхя казалось, что его Даша лучше всех. Может быть, оно так и было. Помимо внешней красоты, она была умна, скромна, хорошо воспитана. «Совсем, как наши корейские девушки», – думал Ен Тхя с гордостью как о своей собственности. Его неудержимо влекло к Даше. Не раз хотелось прижать ее к себе, поцеловать, но он не смел. Боялся обидеть Дашу, но, главное, все же, наверное, были слова консула, куратора юхаксян о том, что они приехали сюда не на прогулку, не для того, чтобы весело проводить время, а учиться. И главная цель – стать хорошими специалистами, чтобы, оправдав тем самым затраченные на них средства, служить партии и родине. Но все равно, вопреки благоразумию, он подспудно связывал свое будущее с этой девушкой. Но вот разговор о Сун Ок скомкал все радужные мечты.
«И вообще в последнее время она стала какая-то другая, – думал Ен Тхя с нарастающей обидой. – Сначала смотрела на нас, приезжих, с восторгом и восхищением. Вот, мол, представители героической Кореи! А теперь не осталось ни восторга, ни восхищения. Так, будто бы по привычке встречается со мной. Раньше никогда не заводила разговоров о Корее в таком плане, как сегодня. И вот на тебе…»
Ен Тхя не домысливал, что происшедшие в Даше перемены в его пользу. На смену первоначальной общей эйфории при виде корейцев пришло спокойное чувство, основанное на личной симпатии и полном доверии. Вот почему и заговорила о странности Сун Ок, полагая, что Ен Тхя правильно воспримет ее слова, даже может и поправит, если она в чем-то ошибается. А он, вспыхнул как спичка, умчался невесть куда. «Ну, ничего, если любит… – Впервые Даша мысленно произнесла это слово в связи с Ен Тхя. – Существует ли для него это понятие вообще?» Кроме любви к родине, порой она чувствовала, как от него исходит трепетный жар, и тогда ей самой становилось душно и безотчетно радостно, но вслед за этим начинало веять рассудочным холодом, и она замыкалась в себе. – «А может я для него действительно говорящий учебник русского языка на двух ногах?» – невольно возникал вопрос в ее голове, но тут же отгоняла от себя эту мысль. Но сейчас, после их первой серьезной размолвки, она неотступно думала об этом. «Ох уж мне эти романы с иностранцами! – вздохнула Даша. – Никогда не поймешь, на чем замешено тесто, из которого они вылеплены. С нашими парнями вроде бы проще. Любят, ревнуют, побьют, поцелуют… У этих же… Что у них на уме – не угадаешь. Ну и Бог с ним. Одумается – придет, а не одумается…»
Но Даша зря так усложняла натуру иностранных мужчин. Тесто, из которого они вылеплены, замешено на таких же страстях и страстишках, что и у всех.
Ен Тхя бежал по темным улицам, не разбирая дороги. Именно бежал, стараясь обогнать назойливые, как осенние липкие мухи, мысли, теснившиеся в голове.
Его душила ревность. Самая обыкновенная, банальная ревность. Она родилась уже давно. С тех пор, как Даша перестала заглядывать ему в глаза и на ура воспринимать все сказанное и сделанное им. Уже тогда ее спокойную рассудительность он воспринял как сигнал тревоги. Не появился ли на горизонте соперник, какой-нибудь русский красавец? И в издевательствах над Сун Ок (иначе он не мог расценить ее слова) Ен Тхя усмотрел подтверждение своим догадкам. «Так и есть, – метались мысли в разгоряченном мозгу, – поигралась со мной, как с иностранной игрушкой, надоело, теперь пинает, как хочет. Появился у нее какой-нибудь светловолосый алкаш, вот она и… погоди, еще наплачешься с ним. Да нужна ты мне!.. Та же Сун Ок в тысячу раз лучше тебя».
Ревность – гремучая смесь из уязвленного самолюбия, комплекса неполноценности, обиды и чувства мести – становится совершенно неуправляемой, если к ней добавить еще так называемое национальное самосознание.
