Глава пятнадцатая
На собрание явились все двенадцать юхаксян, обучавшихся во ВГИКе. Членов Трудовой партии Кореи среди них было шестеро. Остальные – демсомольцы, присутствовавшие без права голоса.
С самого начала Ким Вон Гын выбрал правильную тактику. Он сказал, что обычно собрание ячейки ведет председатель или его заместитель, но поскольку оба замешаны во вчерашней драке, надо выбрать другого.
– Ты предложил, сам и веди, – заявил Хан Дон со сценарного факультета. Остальные согласились.
– Тогда давайте начнем с самого главного. Так сказать, с политического момента. Товарищ Пак предложил рассмотреть вопрос о том, как мы относимся к разоблачению культа личности Сталина. Я считаю, что это надуманный вопрос. Двадцатый съезд КПСС принял свое решение, и мы не вправе обсуждать верно оно или нет. Тем более, что мы иностранцы и находимся заграницей. Однако думаю, что политсовет ЦК КПСС всегда принимает верные решения. Так, во всяком случае, учили нас и в школе, и в университете, и на политзанятиях. КПСС – это маяк, на который равняются все братские коммунистические партии. Верно я говорю? – обратился он к присутствующим. Все закивали, только Пак Ен Тхя протестующе поднял руку.
– У вас, товарищ Пак, есть другое мнение относительно политики КПСС? – дал тому слово председательствующий.
– Да, – поднялся с места Ен Тхя. – Никто не говорит о роли и значении КПСС. Это действительно не в нашей компетенции. Но мы должны принять решение, запрещающее юхаксян обсуждать вопросы культа личности. Ведь такие разговоры бросают тень на нашего любимого вождя товарища Ким Ир Сена. А это прямая крамола, против которой прежде всего мы, представители трудовой интеллигенции и призваны бороться.
– Интересно получается, – констатировал задумчиво Хан Дон. – До того, как наш товарищ Пак не заговорил об этом, я даже как-то не помышлял о возможности связи культа личности с именем товарища Ким Ир Сена. Думаю, что и остальные тоже, не так ли? – Все закивали, но при этом вид у них был несколько растерянным. Они были неподдельно шокированы таким, совершенно, казалось, неприемлемым словосочетанием, как «культ личности Ким Ир Сена». Юхаксян и в мыслях не смели допустить такого. И впервые услышав громко произнесенные без испуганной оглядки слова, почувствовали себя не в своей тарелке. Есть такое природное явление – стоит в горах кому-нибудь закричать, как начинается обвал, сметающий все на своем пути. И неважно, крик ли это о помощи или просто из озорства. Сначала падает несколько камней, но, увлекая крупные булыжники, они как бы тянут за собой неудержимую массу, превращающуюся в лавину. Такую роль, пусть лишь в масштабах корейских студентов ВГИКа, и сыграли слова Пак Ен Тхя.
– Товарищи, товарищи! Вы меня неправильно поняли. Я же хотел предостеречь наших юхаксян, особенно молодых, идеологически неокрепших демсомольцев от легкомысленного отношения к такому серьезному понятию, как культ личности вождя, какой бы страны это ни касалось, – взволнованно вскричал Ен Тхя.
– Вот-вот, – прервал его Хон Дя Гук с пятого курса режиссерского факультета, пользовавшийся непререкаемым авторитетом среди юхаксян, и не только кинематографистов. – Вы, товарищ Пак, подняли весьма важный вопрос, и это надо непременно зафиксировать в протоколе. Ты, Ок Сир, – обратился он к своей коллеге, тоже будущему режиссеру, которую, как обычно, выбрали секретарем собрания, – запротоколируй как можно подробнее и точнее выступление товарища Пака. Оно достойно того. И всем надо тщательно продумать слова товарища Пака. Они, заметьте, далеко не однозначны».
Ен Тхя весь сжался. Он почувствовал заговор против себя, не допуская возможности, что хотел того или нет, поднял большой ветер. Но, чтобы не выглядеть побитой собакой, вновь потребовал:
– А теперь надо обсудить Юн Сек Вона. Он вчера вечером хотел бежать из общежития и, по всей вероятности, – из Москвы. Пусть расскажет, в чем дело?
– Да, я хотел уехать, – с трудом выговаривая слова, стал объяснять Юн. – Но именно уехать, а не бежать.
– Да какая разница, – бросил Пак, – уехать без разрешения – это значит сбежать.
– Нет. Разница большая, – начал было горячиться Юн, но Ким Вон Гын остановил его.
– Не устраивай нам тут вчерашнего базара. Или опять затеешь драку? Рассказывай все по порядку.
– Хорошо, стараясь взять себя в руки, продолжил Юн. – Я хотел поехать… по своим личным делам, куда именно, говорить не буду. Это, так сказать, мое дело.
– У нас личных дел не может быть, – вновь встрял Пак. – Нас послали сюда учиться, а не заниматься личными делами…
– Да уймись ты, наконец! – рассердился Хон. – Дай человеку досказать.
– В общем, я обидел одного хорошего человека и должен был все объяснить ему. А он уехал далеко. Я подумал, что он мог подумать, что… – и Сек Вон растерянно замолчал.
– Я подумал, он подумал… Все понятно, – пришел ему на помощь Ким Вон Гын. – А зачем было затевать драку? Взрослые люди, а туда же, кулаками выяснять отношения. Я думаю, поставим на вид Юну и закроем этот вопрос.
– Нет, я не согласен, – вновь вскочил с места Пак Ен Тхя. – Мне кажется, что товарищ Юн не может возглавлять нашу партячейку. Он ничего не делает, не проводит никакой политмассовой работы. Еще в самом начале я предложил нам всем бегать, как китайские студенты, которые каждое утро пробегают определенное количество километров, чтобы за время учебы преодолеть расстояние от Москвы до Пекина. Для здоровья полезно и глубоко патриотично. Мы бы уже приближались к Пхеньяну. А Юн только сделал вид, что согласился, но так ничего и не организовал. Он не только не укрепляет дисциплину наших юхаксян, но сам нарушает ее. Возьмем вчерашний случай. Да если бы я не остановил, был бы громкий скандал, который лег бы черным пятном на репутацию всех юхаксян. И что значит личное дело?! У нас не должно быть личных дел. У нас общая цель стать хорошими специалистами во благо нашей родины. Я скажу, что в Юн Сек Воне крепко сидит мелкобуржуазная закваска. В анкете он пишет, что происходит из бедной крестьянской семьи. А я побывал в этой «бедняцкой» семье. Отец его – деревенский староста. Он и при японцах был старостой, и за старательную работу на оккупантов получил в награду фотоаппарат, которым сейчас хвастается Юн Сек Вон. Разве это дело, что среди нас в передовой социалистической стране получает высшее образование мелкобуржуазный элемент?! Я, например, считаю, что мы должны не только освободить Юна от обязанностей председателя партячейки, но и поставить вопрос об исключении его из партии и высылке в Корею.
– Гм, значит теперь в Корею ссылают… – как будто между прочим заметил Хан Дон. – Кстати, откуда у вас, товарищ Пак, такие подробные сведения о биографии Юн Сек Вона? И почему вы держали их при себе? Чтобы в один прекрасный день, как сегодня, выстрелить ими… в свою пользу?
– Почему это в свою пользу?! – возмутился Пак.
– Да разве вы затеяли весь этот балаган не для того, чтобы самому стать председателем ячейки?
– Чушь! Мы должны бороться за чистоту партийных рядов. А о том, что отец Юна был деревенским сторостой, он сам мне сказал, когда я сопровождал его по пути в Ыйдю в родительский дом. Ему разрешил тогда товарищ Ким, – и он посмотрел на Вон Гына. Тот в знак согласия кивнул. – Я тогда же доложил об этом и товарищу Ким Вон Гыну, и парторгу курсов товарищу Ли Дя Рену, буквально позавчера поставил об этом в известность нашего посла товарища Ли Сон Ча, потому что до сих пор никаких мер не было принято. Оказывается, как сообщил мне посол, парторг курсов не успел что-либо предпринять, так как скончался от болезни. А вот товарищ Ким, – он вновь посмотрел в упор на Вон Гына, – ничего не сделал, так как у самого запачкана биография. Его дядя при японцах работал в городском муниципальном совете. И как он попал в число юхаксян, это следует выяснить специальным органам. Поймите, товарищи, – и Пак для убедительности прижал руки к груди, – я, сообщая вам это, никакой личной корысти не преследую. Каждый, на кого родина тратит столько сил и средств, должен отвечать поставленным перед ним требованиям. Мы, коммунисты, отличаемся от мелкобуржуазных и буржуазных партий тем, что всегда честны. Правда – это для нас главное. Потому и газета коммунистов называется «Правда». Ен Тхя замолчал, продолжая стоять. Окружающие недоуменно поглядывали на него. Уловив, что они еще чего-то ждут, он тряхнул головой, на что-то решаясь, и вновь заговорил:
– Мы все здесь единомышленники, члены партии и демсомольцы, поэтому должны быть откровенны друг перед другом. И вот что я хочу сказать. Я был не совсем искренен, сказав, что не хотел стать председателем партячейки. Но поймите меня. Не потому что я вижу какую-то выгоду лично для себя. Просто Юн Сек Вон с неохотой занимается этой работой. И многого не делает. А мне хотелось, чтобы наша партячейка была образцовой. Да и вообще мы здесь должны высоко держать знамя нашей Трудовой партии.
Несмотря на то, что слова были громкими и затертыми, он произносил их так искренне и убежденно, что хотелось верить – они идут от души.
– Только не надо подпрыгивать, – вдруг раздался спокойный голос Хон Дя Гука. Все обернулись к нему, не понимая смысла его слов. Я расскажу один случай, и все станет ясно. Когда объявили, что южане напали на нас, мы стали готовиться к отпору агрессорам. Повсюду возникали дружины ополченцев самообороны. С сугубо гражданскими лицами проводились краткосрочные курсы военной подготовки, изучали действие противотанковой мины. В небольшом помещении собралось двадцать восемь человек, в том числе и я. Преподаватель для наглядности приволок откуда-то настоящую мину, плоскую, как банка для кинопленки, и стал рассказывать подробности, на что способна эта дура и как с ней обращаться.
– Эта мина взрывается, если на нее ляжет тяжесть больше восьмидесяти килограммов, – и он положил мину на пол. – Во мне нет и семидесяти, потому я могу спокойно встать на нее. – Он так и сделал. – Вот видите, ничего не произошло, потому что во мне вес меньше восьмидесяти, – и с этими словами для чего-то подпрыгнул. Раздался страшный взрыв. Строение рухнуло. Все погибли. Остался живым только я. Наверное, потому что опоздал, для меня не было места, и я уселся на корточки у дальней стены. Вот почему я сказал сейчас, что не надо подпрыгивать. Опасно. Может взорваться, и погибнут невинные люди.
Через несколько дней в небольшой комнате общежития консерватории собрались Хан Дон, Хон Дя Гук, Юн Сек Вон и Ким Вон Гын. Был и Тен Гу, хозяин комнаты. Последнему повезло, и он оказался лишь вдвоем со скрипачом-третьекурсником. Сосед Тен Гу часто уезжал к родителям в Подмосковье, и юхаксян оставался полноправным владельцем отдельных апартаментов. Так было и на этот раз. Предстоял серьезный разговор, а в общежитии ВГИКа небезопасно: им казалось, что с некоторых пор за ними кто-то неотступно следит, но это мог быть и плод их настороженного воображения. К тому же в любую минуту мог войти Пак Ен Тхя, присутствие которого было вовсе нежелательно.
– Надо найти выход из неприятного положения, в котором оказались Вон Гын и Сек Вон, – сразу взял быка за рога Хон Дя Гук. – Если Пак донес, или, как он говорит, доложил о них послу, может черт знает что произойти. Вплоть до отправки домой. В общем-то, конечно, дело выеденного яйца не стоит, но надо считаться с нашей социалистической действительностью. Странно получается: так, если троюродная тетка моего пятиюродного дяди работала когда-то кухаркой у японцев, значит, я не имею права поехать учиться за границу. И вообще мне нет никуда дороги. А смотрите, сколько тупоголовых детей теперешних высоких чиновников, разных партийных бонз протирают здесь штаны. Их зачастую терпят в здешних институтах лишь потому, что они из героической Кореи. Да взять хотя бы Сун Ок со сценарного. Воспитательницу сына Ким Ир Сена… Ну и что?! Бездарь, каких не сыщешь, а туда же, в сценаристы. Говорят, пишет о детстве и юности нашего вождя. Она давала Ок Сир читать. Так там подробнейшим образом описано место в пару квадратных метров, посыпанное желтым песочком и огороженное алыми бархатными лентами. И тут же табличка, которая гласит, что на этом месте наш великий вождь товарищ Ким Ир Сен в шестилетнем возрасте боролся с сыном японского оккупанта и победил. Уже в таком возрасте, мол, наш любимый вождь и руководитель был полон революционного духа… Но страшно другое. Оказывается эта площадка, посыпанная желтым песочком, не плод фантации Сун ОК, а существует на самом деле и находится в Мангендэ, где, говорят, родился великий вождь. Это уж ни в какие ворота! Некоторые в оправдание правителей стараются доказать, что, мол, сам вождь не знает, что творят его холуи. В нашем случае с этой дурацкой площадкой для борьбы вождь мог не знать о ее существовании. Это же такая мелочь! Но вот с таких мелочей и начинается… культ личности.
Все слушали Хона скорее с испугом, чем с пониманием. Тен Гу даже подошел к двери, резко распахнул ее и, убедившись, что никто не подслушивает, успокоенный сел на место.
– Так что же будем делать с нашими мелкобуржуазными элементами? Жалко парней, хотя в свое время нечего было языки развязывать.
– Да мы же не знали, что он такой, этот Ен Тхя.
– Какой такой? Он – самый обычный наш земляк. Вырос в такойсреде,воспитан так. Не лучше и не хуже других. – Немного помолчав, Хон продолжил: Наверное, мне придется поговорить с послом, чтобы он как-то уберег вас от высылки, как сказал Пак, и дал возможность доучиться.
– Так он тебя и послушал, – с сомнением произнес Хан Дон.
– Может, и послушает, – загадочно улыбнулся Дя Гук. – Он же из Китая. И мой отец тоже служил в освободительной армии пока не погиб. Они хорошо знали друг друга – посол Ли Сон Ча и мой отец. Можно сказать, даже дружили. Ли Сон Ча очень хороший человек – честный, принципиальный. Никогда не забывает сделанного ему добра. А отец как-то выручил его.
– И посол до сих пор помнит об этом, иронически заметил острый на язык Тен Гу.
– Расскажи ему, Дя Гук, пусть поймет, на какие подвиги ради других способны люди, – горячо вмешался Хан Дон.
– Да это целая детективная история, как-нибудь в другой раз, – стал отнекиваться Хон Дя Гук.
– Да нет уж, давай рассказывай. Ведь от твоих с послом отношений зависит наша судьба, – вступил в разговор молчавший до сих пор Ким Вон Гын.
– Ладно, если уж на то пошло, – согласился Хон и начал свой рассказ.
– Подпольное имя моего отца Хван Чер, – и я буду называть его так, – уже несколько лет жил в большом городе в Манчжурии, в Харбине, куда в общем-то попал случайно. Он был направлен резидентом в Чанчунь, но там все явки провалились, – предыдущий представитель разведки оказался провокатором. Назад, в Янань, в ставку Мао Дзе-дуна не пробрался из-за многочисленных гоминдановских кордонов, и Хван Чер вынужден был поехать в Харбин и там, как говорится, лечь на дно. Работы Хван Чер не боялся, тем более что руки у него были золотые, а по-китайски он говорил лучше самих китайцев. Так что не пропал бы, но его угнетало, что нет связи с центром. Ведь там могли всякое подумать о нем. В Чанчуне организация провалилась, а новый резидент куда-то пропал и не давал о себе знать. Конечно, это был серьезный прокол при подготовке к засылке нового агента, но… что поделаешь. Да, чуть не забыл сказать об очень важном – спохватился Дя Гук. Мой дедушка в свое время работал на станции Аньда, тоже в Манчжурии. Он был железнодорожником. Там подросток Хван Чер, играя с детьми железнодорожников, работавших на КВЖД, научился бойко болтать по-русски, что помогло ему устроиться переводчиком в советскую военную часть, вывозившую со складов Квантунской армии трофейное имущество. Это было сразу после окончания второй мировой войны.
И вот однажды, уже где-то весной сорок шестого, Хван Чер возвращался со складов домой. Майор, к которому он был прикреплен как переводчик, уехал на другой машине, и теперь Хван Чер в одиночестве катил на виллисе по предместьям Харбина. Гоминданские части подошли вплотную к городу, но войти в него не решались, так как там располагались советские войска. А с юга-запада подходили части народно-освободительной армии. Но они были еще далеко. Хван Чер с грустью думал, что сейчас он был бы особенно полезен своим, так как у переводчика советских военных большие возможности добывать сведения о гоминдановцах. А у него нет связи с центром. Агент без связи – это все равно, что импотент в борделе. Хван Чер старался найти сравнение как можно острее, чтобы хоть как-то заглушить душевную боль.
– Смотри, кого-то заарканили, – прервал его горестные размышления водитель, красноармеец Гоша, возивший майора.
Хван Чер взглянул в сторону, куда указывал Гоша, и увидел двух гоминдановцев с винтовками наперевес, ведущих какого-то мужчину. Что-то знакомое в арестованном заставило его насторожиться.
– Поезжай-ка за ними, только не вспугни, – сказал Хван Чер шоферу, а сам стал внимательно вглядываться в бредущего с руками за спиной мужчину. Когда они уже поравнялись с конвоем, он узнал пленника. Это был Ким Мен, как звали в подполье Ли Сон Ча.
– Заверни за угол того домика и остановись, – очень тихо, будто в шуме мотора его мог кто-то услышать, – произнес Хван Чер. – Этот человек мне нужен.
Посерьезневший Гоша точно исполнил приказ. Хван Чер, соскользнув с сиденья виллиса и быстро перебежав дорогу, скрылся за стеной одной из полуразрушенных фанз. Он рассчитал, что конвой должен пройти мимо. У него еще не было точного плана действий, но он знал одно, что должен вызволить товарища. Хван Чер притаился в простенке у пустого дверного проема и ждал, когда гоминдановцы и Ким Мен пройдут мимо. Явственно звучавшие шаги троицы отчего-то затихли и слышались лишь голоса. Хван Чер выглянул и увидел, что один из конвоиров остановился у глубокой выгребной ямы и мочится, второй же пытается обрывком веревки связать арестованному руки за спиной. Воспользовавшись моментом, Хван Чер одним прыжком оказался рядом с первым солдатом и ударом ноги под колено снес того в яму. Но второй конвоир успел сдернуть с плеча винтовку и прикладом замахнулся на Хван Чера. Но Ким Мен ударил солдата головой в плечо, того развернуло и приклад пронесся мимо. Гоминдановец устоял и кинулся на Хван Чера. В этот момент, откуда ни возьмись, появился Гоша и с разбегу так толкнул солдата в спину, что тот ласточкой улетел в ту же выгребную яму. Хван Чер помог Ким Мену подняться и потащил к машине, за рулем которой уже сидел Гоша, газуя, чтобы тут же сорваться с места.
Когда они были уже далеко от места стычки, Хван Чер развязал товарищу руки и, улыбаясь, спросил:
– Вы узнаете меня, товарищ Ким?
– Сначала не узнал, а теперь… – но в тоне его Хван Чер уловил настороженность.
– Конечно, меня трудно узнать с такой шевелюрой, с усами и в очках, – рассмеялся Хван Чер, хотя на душе скребли кошки: он понял, – давний соратник ему не доверяет. Да и сам он не поверил бы, будь на месте того. Приедем домой, все расскажу. Поверит – хорошо. Не поверит – пусть делает, что хочет. Даже застрелит. Он слишком устал, чтобы еще доказывать свою невиновность своим же.
– Куда вы меня везете? – оглядывая улицы, по которым ехали, тихо спросил Ким Мен.
– Ко мне домой. Там обсудим все и решим, что делать дальше, – ответил Хван Чер, внимательно следя, как реагирует тот на его слова.
– Вы не могли бы высадить меня где-нибудь здесь? – осторожно, как человек нащупывающий дно незнакомого водоема, спросил Ким Мен.
– Пожалуйста, – Хван Черу стало бесконечно обидно за себя, и он бросил Гоше по-русски: – за тем поворотом останови на минуту.
Когда машина замерла, Хван Чер сказал:
– Можете идти, если хотите. – Но благоразумие и беспокойство за товарища все-таки взяли верх над обидой, и он предупредил: – Я на вашем месте не рискнул бы гулять в такое время по незнакомому городу, на каждом шагу может остановить советский военный патруль. А там – комендатура, объяснения… Всякое может случиться. Я понимаю, вы вправе мне не доверять, но все-таки меньше риска поехать ко мне, чем… – и он кивнул в темноту улиц.
Ким Мен с минуту стоял в раздумье, потом молча сел в машину. Гоша, не знавший ни одного корейского слова, чувствовал, что между его пассажирами происходят какие-то сложные объяснения. Опыт нескольких лет работы в смерше подсказывал: надо было вырубить обоих и рвануть в ближайшую комендатуру или, того лучше, в разведуправление, но он смекнул, что с двумя не так-то просто справиться, да и не надо спешить – никуда они не уйдут, если действительно враги. Он довезет их до Хвана, а сам из-за ближайшего угла будет следить за домом. Первому же патрулю поручит передать майору или вообще в смерш, чтобы прислали помощь. Сказано-сделано. Высадив пассажиров, Гоша, въехав в ближайший переулок, выскочил из машины и стал наблюдать за остановившимися у подъезда подозрительными типами. Те коротко о чем-то потолковали и вошли в дом. Вскоре в окнах второго этажа зажегся свет. Оббежав вокруг и убедившись, что другого выхода нет, вернулся на место, закурил и стал ждать.
Войдя в тесную однокомнатную квартиру Хван Чера, Ким Мен осмотрелся и спросил, где помыть руки. Идя в ванную, он как бы невзначай заглянул на кухню. Когда гость сел за стол, Хван Чер поставил перед ним стакан горячего крепкого чая, а сам сел напротив.
– Зачем и почему вы здесь – это не мое дело. И спрашивать я ни о чем не буду. А вот о себе расскажу. Мы оба опытные разведчики и знаем, что истина чаще всего всплывает именно в мелочах. Итак, хотите вы этого или нет, но слушайте. Поймите, что от этого зависит моя дальнейшая жизнь.
Было уже далеко за полночь, когда Хван Чер закончил свое повествование. Они долго сидели молча, затем Ким Мен спросил:
– Ты сказал, что работаешь с советскими военными. А не можешь ли свести меня с руководителем разведки смерш?
– Наконец-то! – просиял Хван Чер. – Наконец-то «ты», а не дурацкое «вы». Словно стена рухнула между ними. – Я попробую что-нибудь сделать. Завтра утром поговорю со своим майором. Мне кажется, он имеет отношение к разведке…
– И самое прямое, – внезапно раздался голос майора, и из прихожей на свет шагнул он сам в сопровождении Гоши и двух автоматчиков. – Кто вы такие и что вам надо от советской разведки?
– Я же ваш переводчик, не узнали? – натянуто рассмеялся Хван Чер.
– Это по легенде переводчик. Кто же на самом деле, сейчас выясним. А вы себя за кого будете выдавать? Выкладывайте. Лучше сразу правду, чтобы нам не мучиться и вам не калечиться.
– Спросите его, – обратился Ким Мен к Хван Черу по-корейски, – сможет ли он организовать встречу с руководством смерша? Все рассказать я смогу только начальнику разведки.
Хван Чер перевел и от себя добавил:
Этот товарищ – один из руководителей китайской народно-освободительной армии. Он старый коммунист. Вы должны поверить ему и устроить встречу с товарищем генералом.
– А ты кто такой, что выступаешь тут генералом? – воззрился на Хван Чера обозлившийся майор. – Да и вообще, руководитель, генерал… Да сейчас мои хлопцы живо выбьют из вас правду без всяких руководителей и генералов.
– Товарищ майор, не делайте глупостей. Он ближайший друг и соратник самого Пын Дэ-хуэя. Товарищ Джу Дэ очень ценит его.
Услышав столь громкие имена прославленных китайских полководцев, ближайших сподвижников Мао Дзе-дуна, майор несколько поостыл и проворчал:
– Ладно, всех в машину и не спускать глаз.
Уже светало, когда небольшой кортеж из двух машин подъехал к зданию бывшей японской военной миссии, в котором сейчас размещалось разведуправление смерш. Несколько часов арестованные провели в небольшой комнате с маленьким окном под потолком. Кроме двух стульев и стола, другой обстановки здесь не было. Около десяти утра лязгнул замок и в помещение вошел грузный генерал в сопровождении вчерашнего майора и автоматчика.
– Ну-с, – переливчатым басом произнес генерал, – кто это хотел со мной поговорить?
Сидевшие арестованные поднялись.
– Переведи, что я буду разговаривать только с ним одним, – попросил Хван Чера Ким Мен. – А ты останься как переводчик.
Генерал крякнул и, пройдя в глубь комнаты, сел на заскрипевший под ним стул.
– Позовите нашего переводчика, – распорядился он, с любопытством разглядывая странных задержанных. Когда вошел переводчик, по знаку начальника разведуправления майор и автоматчик вышли. – Так, теперь я вас слушаю, – произнес генерал.
Тот молча расстегнул китель, вспорол подкладку и осторожно извлек из-под нее лоскут тончайшей ткани с иероглифами.
– Перевиди-ка мне эту китайскую грамоту, – кивнул генерал переводчику.
Тот сначала внимательно прочитал про себя, от усердия шевеля губами, потом стал переводить. Командование китайской народно-освободительной армии убедительно просит руководство советской разведки принять соответствующим образом своего представителя полковника Ким Мена и оказать ему посильную помощь в выполнении важного задания, имеющего большое стратегическое значение в предстоящем наступлении против гоминдановских войск. Под документом стояла печать генерала Чжу Дэ.
– А как он оказался здесь? – указал на Хван Чера начальник смерша. Ему объяснили. – Хорошо. Пусть отправляется к себе домой или на работу. А мы, – он обернулся к Ким Мену, – пройдем ко мне в кабинет.
Ким Мен подошел к Хван Черу и крепко пожал руку.
– Вы оставайтесь здесь, в Харбине, то есть ты, – спохватился он. – Вот что значит, давно не общались. Спасибо за все. Всегда буду помнить, что спас меня. К тебе придут наши. Будет установлена связь. Надеюсь, будешь очень полезен нашему командованию. Семье сообщим – жив, здоров. До скорой встречи, – и еще раз пожав Хван Черу руку, он вышел в сопровождении переводчика генерала.
– Вот какая история приключилась с послом Ли Сон Ча и моим отцом, – закончил свой рассказ Хон Дя Гук.
– А как Ли Сон Ча после оказался у своих? Ведь ты же сказал, что вокруг города были гоминдановцы, – спросил Юн Сек Вон.
– Его благополучно переправили в нужное место советские товарищи.
– А твой отец? Когда вы с ним встретились? – взволнованно спросила Ким Ок Сир.
– Мы с ним так и не встретились, – тяжело вздохнул Хон. – Среди агентов, направленных к нему в помощь, оказался предатель. За день до вступления в город народно-освободительной армии отца арестовали и расстреляли.
В комнате воцарилась тягостная тишина. Ее прервал Хон Дя Гук:
– Думаю, что посол поверит мне в отношении Юна и Кима и поможет найти выход.
На следующий день с утра Хон Дя Гук позвонил послу с просьбой принять его. Ради этого даже не пошел на занятия и сидел у телефона на проходной, выслушивая байки тети Клавы, очень довольной, что есть с кем отвести душу. Наконец секретарша Ли Сон Ча, до этого досконально выспросившая, кто звонит, да по какому вопросу, да не лучше ли подождать, пока выздоровеет консул, соединила его с послом. Разговор получился весьма коротким и непонятным. Когда Хон Дя Гук представился и спросил, не может ли товарищ посол принять его по личному вопросу, тот резко ответил:
– Думаю, что мы сможем поговорить сегодня в пятнадцать ноль-ноль. Подождите меня у подъезда посольства. Боюсь, что другого времени я не найду, – и повесил трубку.
Недоумевающий и несколько раздосадованный таким оборотом важного дела, Хон поднялся к себе и стал готовиться к встрече. Времени оставалось не так уж много, а ему хотелось еще заскочить в столовую и чего-нибудь перехватить – со вчерашнего дня ничего не ел, и теперь все его мысли были лишь о пище.
В три часа дня Хон Дя Гук уже стоял на крыльце посольства, своим странным поведением вызывая подозрение у часового: никто обычно не топтался здесь, а прямо входил в здание. Солдат уже хотел принять меры, как подъехал черный лимузин, а из дверей посольства стремительно вышел посол. Чуть замедлив шаг, Ли Сон Ча тихо проговорил идущему рядом Хону:
– Сегодня в восемь вечера у центрального входа МГУ на Ленинских горах… И, подойдя к машине, сел, захлопнув дверцу. А Хон Дя Гук ошалело глядел вслед отъезжавшему автомобилю.
За полчаса до назначенного времени юноша уже был у центрального входа университета, темной громадой заслонившего небосклон. Изредка мимо пробегали парни и девушки. Никто не обращал внимания на одинокую фигуру: обычное явление, когда девушка опаздывает на свидание. Ровно в восемь к Хон Дя Гуку подошел посол. Он появился так тихо, что юхаксян вздрогнул, когда до его плеча кто-то дотронулся.
Хон стал рассказывать о Юн Сек Воне, Ким Вон Гыне и Пак Ен Тхя. Сначала он часто сбивался – очень уж странная была обстановка встречи с послом, но после перестал обращать внимание на темные аллеи, хрустящий под ногами снег, отдаленные гудки автомашин, приглушенные морозным воздухом. Он даже перестал замечать холод, хотя перед этим зубы его отбивали мелкую дробь.
– Вы, наверное, уже знаете, что Пак Ен Тхя приходил ко мне и все рассказал? – полуутвердительно спросил посол после того, как Хон замолчал.
– Да, товарищ Пак сказал нам об этом.
– Но вы, видимо, узнали об этом еще раньше от секретарши консула?
Хон даже остановился от неожиданности.
– Не удивляйтесь, – тихо засмеялся посол, – мне сразу же доложили, как только Кен За рассказала все своему дружку Ким Вон Гыну. Вы понимаете, все разговоры в посольстве прослушиваются, и тут же ко мне на стол ложатся докладные и подробные записи разговоров. Вот почему я не хотел, чтобы о содержании нашей с вами беседы знал еще кто-то. Потому и такая конспирация, и фразы, брошенные на ходу, и встречи в темноте и на морозе. Дело в том, что и мне нужно сказать вам кое-что важное. Связаться с вами, не вызвав подозрение у соглядатаев, а их у нас повсюду множество, я никак не мог. Да чуть ли не каждый работник посольства, включая повариху и дворника. Но я знал, что вы захотите поговорить со мной, и ждал вашего звонка.
Они молча дошли до конца аллеи и повернули назад. Ли Сон Ча вновь заговорил:
– Ты же знаешь, какими близкими друзьями были мы с твоим отцом. Он спас мне жизнь тогда, когда я попал в руки гоминдановцев, и много сделал для нашей армии. Благодаря его разведданным, мы смогли так спланировать наступление, чтобы избежать больших потерь. И как жаль, что все закончилось столь печально. Не могу простить себе. Правильно ли я сделал, что тогда оставил его в Харбине? Может, надо было забрать с собой. Но наш резидент нелепо погиб при автокатастрофе, оставшиеся агенты растерялись без руководства. Нужна была крепкая рука опытного разведчика. Хван Чер все сделал, и сам погиб. Мы всегда будем помнить о нем с благодарностью. Твой отец награжден высшим орденом. Но что награда, когда нет человека…
На этот раз молчанье затянулось надолго.
– Ты совсем продрог в своем пальтишке. Но я тебе все это говорю, потому что должен был высказать наболевшее. Трудно все держать, не делясь ни с кем. Некоторые разведчики потому и проваливаются, что не выдерживают одиночества. Душевного одиночества. Ведь здесь никому и слова не скажешь. А ты – сын моего друга, и о тебе очень хорошо отзываются твои друзья, товарищи. Даже Пак Ен Тхя. Впрочем, почему даже? Он по-своему неплохой парень. Такой, как все… Или почти, как все. Потерянное поколение… А если все будет продолжаться, как было до сих пор, то не одно поколение. Может быть, – вздохнул Ли Сон Ча, – разоблачение культа личности Сталина поможет хоть что-то изменить и в нашей стране. Смотри, что творится во всех странах социалистического лагеря. Болеслав Берут в Польше, Матиас Ракоши в Венгрии, Георге Георгиу-Деж в Румынии, в Германии, Чехословакии, в каждой стране культ личности. Это очень заразное заболевание. Взять Албанию. Муравьиное государство, а ведь туда же. Помню, вскоре после заключения перемирия у нас, в Пхеньян приехали руководители этой Страны Орлов, как они себя называют, Энвер Ходжа и Мехмед Шеху. Оба молодые, крепкие парни. Смотреть приятно. Стоят в открытом автомобиле, пхеньянцы приветствуют их, кричат, машут флажками, бросают цветы. А они улыбаются, посылают воздушные поцелуи. Жмут руки, треплют ребятишек по головкам. В общем, сплошная социалистическая идиллия. А через некоторое время узнаю, что Энвер Ходжа «съел» Мехмеда Шеху и косточек не оставил. О том теперь никто и не знает, где он и что с ним случилось. Говорят, сослали куда-то, но скорее расстреляли, и концы в воду, как умеют делать последователи Сталина. И вообще интересные вещи творятся в высших кругах. Все руководители соцстран съехались на похороны Иосифа Виссарионовича. Так вот, Клемент Готвальд так и не вернулся в Прагу. Умер в Москве. Официально – простудился, пневмония. А монгольский вождь Цэдэнбал скончался на пятый день после возвращения из Москвы. Тоже чем-то заболел. В странах социалистического лагеря обстановка такова, что скоро на смену прежним вождям придут новые. Только насколько они будут лучше – неизвестно.
– А как же у нас, в Корее? – тоже творится нечто подобное? – робея от дерзости вопроса, спросил Хон Дя Гук.
– Наша страна, – я тебе скажу, – имеет свои специфические особенности. Страна небольшая, населения всего около тридцати миллионов, а после войны и того меньше, а смотри, сколько корейцев с разными, если можно так сказать, оттенками. Это северные корейцы, южные, китайские, советские, так сказать, корейцы-партизаны и другие. И все сколачиваются в группы и группки, все борются за власть, особенно у трона вождя. Это какая-то болезнь. Не случайно в нашем языке есть специальное слово «чхомпха» – групповщина.
– Вы извините, пожалуйста, товарищ посол, но мне почему-то кажется, что вы занимаете какую-то странную позицию. Будто вы сами иностранец и рассуждаете о корейцах как бы со стороны, выискивая у наших людей может быть даже не существующие недостатки, – в голосе Хон Дя Гука звучала такая неподдельная обида уязвленного национального самолюбия, что Ли Сон Ча сначала опешил, а затем добродушно рассмеялся.
– Какой же ты молодец! Ты достойный сын своего отца. Да, ты точно подметил. Я действительно смотрю на творящееся в нашей стране чуть-чуть со стороны. Я же фактически вырос в Китае, и вся моя сознательная жизнь прошла в Янане, в рядах армии Мао Цзе-дуна. Я вовсе не отрицаю, что нет культа личности Мао. Есть, да еще какой. Взгляд со стороны на нашу действительность весьма полезен. Тем более что сейчас я нахожусь далеко от Пхеньяна и могу трезво, без субъективной заинтересованности оценивать обстановку.
– Еще раз извините, товарищ посол, – вновь перебил говорящего Хон. – Но я слышал, что вас прислали сюда оттого, что вы… ну, претендовали чуть ли не на место самого товарища Ким Ир Сена. И еще хорошо, что не расстреляли, а за былые заслуги отправили, так сказать, в почетную ссылку…
– Ну, с тобой трудно разговаривать, – вновь рассмеялся Ли Сон Ча. На этот раз в его смехе слышалось некоторое смущение. – Ты меня прямо ловишь на слове. Сейчас не буду говорить лично о себе. Но мои рассуждения, надеюсь, приведут тебя к нужным выводам. Для этого придется тебе померзнуть, так как коротко всего не расскажешь.
– Ничего, говорите, товарищ посол. Это для меня очень важно – понять, что к чему. По правде говоря, у меня в голове полнейший сумбур после разоблачения культа личности Сталина. И на душе тревожно. Все было спокойно, ясно и понятно. Но тут Никита Сергеевич Хрущев так рубанул топором по вере миллионов в отца народов, что все пошло кувырком. Наверное, не надо было бить наотмашь, а по-интеллигентному, постепенно объяснить народу, в чем прав, а где не прав был Иосиф Виссарионович. Я же тоже отношусь, как вы назвали, к потерянному поколению. Тут действительно потеряешься. Ведь у людей не осталось ничего святого. Лишать человека веры – это тоже преступление. Если отняли веру в идола, дайте взамен что-либо другое.
– Вот ты сейчас сказал, – отняли веру в идола. Именно идола. Давай будем говорить конкретно о нашей стране и ее вожде товарище Ким Ир Сене. Проследим этап за этапом его действия и их зависимость от окружения. Сразу после освобождения страны Красной армией, понятно, всю политику диктовала советская администрация – генералы Романенко, Баласанов, Штыков и другие. После вывода советских войск стали поднимать голову так называемые партизаны, но Сталин не хотел упускать такой лакомый кусочек, как Корея, и своевременно направил на руководящие посты советских корейцев. Они вроде бы занимали вторые роли, но фактически руководили страной. И товарищ Ким Ир Сен был согласен с проводимой политикой. А, так сказать, зарвавшихся «партизан» и китайских корейцев либо ссылал, либо уничтожал. Но вот ситуация в мире складывалась так, что Хрущеву некогда стало впритык заниматься корейским вопросом, и к власти стали подбираться сначала «партизаны», а затем и «китайцы». На сто восемьдесят градусов изменилась и личная позиция товарища Ким Ир Сена. Подумай, на что похоже поведение нашего вождя? Марионетка. Куда поведут, туда и идет, за какую нитку потянут – поднимет то одну руку, то другую. Согласен с моими выводами? Он делает то, что выгодно его окружению. Меняется окружение, меняется и он.
– – Н-не совсем,- остановился Хон Дя Гук, – так ему удобнее было говорить. – Мне кажется, что в ваших словах проскальзывает личная обида. Разве я не прав? И вот еще что. Вы сказали, что сейчас силу набирают «партизаны» и «китайцы». Значит, может так получиться, что вас вернут в Пхеньян и вновь назначат на высокий пост?» Вы поедете?
– Сейчас, например, я думаю, что не захочу поехать в Пхеньян, что бы мне там ни сулили. А как потом – не знаю.
– А если… вас освободят от должности посла в Советском Союзе?
– Тогда возвращаться – равносильно тому, что ехать на верную смерть.… Но не смерти я боюсь. Не хочу жертвовать собой, ясно понимая, что эта жертва ничего не значит для изменения положения в стране. Одной жертвой больше или меньше, все равно диктат останется прежним. Ты думаешь, если в названии страны есть слово «демократическая», то народ в ней что-то значит? Даже удвоение этого понятия – «народно-демократическая» – не спасает положения.
После некоторого молчания Ли Сон Ча сказал:
– Но мы не поговорили о том, ради чего, в общем-то, встретились. Я думаю, что замолчать вопрос о Юн Сек Воне и Ким Вон Гыне не удастся. Теперь наверняка, впервые все работники посольства знают об этом. Поэтому тем, кто имеет непосредственное отношение к этому вопросу, я скажу, что уже нет смысла трогать студентов Юна и Кима. Еще пару лет и они получат образование, станут хорошими специалистами. На них уже достаточно много затрачено государственных средств. Идеологическим же воспитанием этих юхаксян займемся, когда молодые люди вернутся на родину. На руднике или в деревне они быстро перевоспитаются. А за два года немало воды утечет, и кто знает, как обернется жизнь… Как ты считаешь, сработает мой план? Думаю, что сработает. Так что, не вдаваясь в подробности, передай своим друзьям, чтобы пока учились спокойно. А наш сегодняшний разговор заставит меня о многом еще подумать. И ты тоже подумай, договорились?
