Глава девятнадцатая
Юн Сек Вон страдал, но старался не подавать вида. Только ходил зачастую хмурым, а его мягкая улыбка теперь редко озаряла лицо.
Побыв с месяц дома в Свердловске, Оленька вернулась в Москву и вновь появилась в общежитии. Только теперь не бегала к мальчикам на этаж, а при встрече с Юном лишь здоровалась и проходила мимо. Кремень-девушка – даром, что маленькая.
Сек Вон несколько раз пытался поговорить с ней, но она лишь нахмуривала бровки и, вздернув головку, уходила. А он чувствовал себя хуже побитой собаки. Та хоть не понимала, что виновата.
Юн мучительно думал, что бы такое сделать, чтобы вновь завоевать благосклонность девушки. Ему даже снилось, что он выносит ее из пожара или спасает тонущую, и тем добивается прощения. Юн даже отказался ехать с четырьмя другими юхаксян в Уштобе на практику, где планировались интересные съемки, которые могли лечь в основу дипломной работы. Надеялся, что и Оленька останется в Москве на каникулы, и тогда будет возможность доказать ей свою преданность. Но Оля задержалась в столице лишь на неделю и вновь уехала в Свердловск. И Юну ничего не оставалось, как попроситься в подмосковный пионерлагерь вожатым, где заодно можно было подработать фотографом. Наезжающие по выходным родители, как сумасшедшие, наперебой желали сфотографироваться со своими чадами на лоне природы. Так что весь день у него дел было невпроворот, тем более что ему подкинули отряд шестиклашек, а с этими повзрослевшими детьми хлопот не оберешься. К вечеру Юн так уставал, что спал, как говорится, без задних ног. Стоило голове коснуться подушки, как его начинали одолевать сны, и все про Олю. Поэтому, когда однажды поздно вечером его стали будить, он, еще не проснувшись, вскочил и стал обнимать стоявшую у койки толстую нянечку, горячо шепча: «Олечка, Олечка! Ну, наконец-то ты пришла!»
– Ты шо, ошалел?! – стала отбиваться от него нянечка. – Какая я тебе Олечка?! Или на аморалку потянуло? Иди-иди, тебя начальник лагеря вызывает.
– При упоминании начальника лагеря, Сек Вон окончательно проснулся. Что могло случиться, что так поздно… Что-нибудь в отряде? Но ведь там с ребятами сегодня дежурит второй вожатый. Раздумывать было некогда, и он, быстро натянув спортивный костюм, побежал к домику, где располагался штаб лагеря.
Николай Иванович – начальник пионерского лагеря – встретил Юна встревоженно. Из-за «железного занавеса» советские люди абсолютно не ведали, что творится за рубежом. А неизвестное всегда страшновато. Поэтому, когда речь шла об иностранном, несмотря на то, что они любили цитировать строки Маяковского «У советских собственная гордость», приходили в состояние трепета. Вот и Николай Иванович был возбужден, когда ему позвонили из посольства Корейской Народно-Демократической республики. Для него слово «посольство» звучало почти также, как НКВД. Сек Вон с удивлением заметил, что всегда спокойно-вальяжный начальник лагеря нервничает.
– Ты, Юн, проходи и садись, – встретил Николай Иванович вожатого, а сам продолжал ходить в тесном пространстве между столом и скамейкой у стены, потирая руки.
– Ты что натворил? – вдруг резко остановился перед Сек Воном.
– Да я… – юноша вспомнил, что вчера оставил без купанья в речке хулиганистого парня Вилена Майстренко, который набрав лягушек, засовывал их за шиворот девочкам. А когда вожатый наказал его, пригрозил пожаловаться отцу, который, как позже узнал Ян, был инструктором райкома партии. Наверное, поэтому начальник сейчас так взволнован и зол.
– Что ты такое натворил, что тебя срочно вызывают в посольство? – не слушая его, перебил начальник лагеря. – Быстренько собирайся и отправляйся в Москву. После позвонишь, искать тебе замену или нет.
– Николай Иванович,- взмолился юноша, – сейчас в посольстве никого нет. Все спят, а завтра утром я пораньше встану и на первой электричке поеду. К девяти буду на месте. Хорошо?
– Как знаешь, как знаешь… Ладно, иди, но смотри, не опоздай. Я пообещал, что сразу же пошлю тебя. Ты уж меня не подведи.
– Постой! И вот еще что…- Николай Иванович на минуту замялся. – Ты уж, пожалуйста, не говори никому, особенно в вашем посольстве, что работал у нас пионервожатым. Понимаешь… вообще иностранцев запрещено брать на такую работу, поэтому оформили тебя как фотографа. Но ты такой хороший парень, и ребята тебя любят. Вот и решили, как и в прошлом году, чтобы ты был вожатым. Надежных-то парней и девушек не хватает. Особенно парней. Вот и приходится идти на нарушение. Не говори никому, хорошо?
Юн некоторое время оторопело глядел на начальника лагеря, потом, наконец, до него дошла суть сказанного, и, улыбнувшись, он стал успокаивать:
– Да вы не волнуйтесь, Николай Иванович. Я никому ничего не скажу. И спасибо вам за доверие.
И тут же на глазах вновь Николай Иванович стал начальником лагеря – строгим и вальяжным.
– Ну, хорошо, Юн, иди поспи. Но смотри, не опоздай завтра. Я Петровне поручу, чтобы разбудила тебя пораньше
На следующее утро Сек Вону пришлось долго ждать консула в приемной. Тот появился где-то в половине десятого и сразу позвал юношу в кабинет. Видно было, что он чем-то встревожен. Юн почувствовал, что и в самом посольстве царит какое-то напряжение. Даже маленькая секретарша консула, всегда готовая пококетничать с молодыми людьми, не сидела на месте, то и дело выбегая куда-то и о чем-то шушукаясь в коридоре с другими девушками.
– Вот что, товарищ Юн Сек Вон, – начал официальным тоном консул. – Вы являетесь председателем партийной ячейки юхаксян во ВГИКе. Необходимо собрать членов партии и демсомольцев и обсудить поведение юхаксян Хон Дя Гука.
– А что случилось с ним? – встревожился Юн.
– С ним-то ничего. Но какой вред он наносит другим, об этом следует со всей строгостью спросить его. Мало того, что он сожительствует со студенткой мединститута, так еще, являясь приближенным лицом бывшего посла Ли Сон Ча, которого выгнали из нашей партии, проводит антипартийную и антиправительственную пропаганду среди юхаксян.
– Как, разве товарищ Ли Сон Ча теперь не посол?! – подскочил с места Юн. – Почему?! И еще исключили из партии?! За что?!
– Завтра же соберите всех ваших юхаксян и пригласите наших студентов из консерватории, театрального института и хореографического училища. Собрание будет кустовое. В протоколе, – Тен Юн Ги несколько замялся, но потом продолжил, но уже не так громко и категорично, – не должно быть никаких положительных оценок Хон Дя Гуку. Все выступающие должны заклеймить его позором за связь с контрреволюционером Ли Сон Ча и подрывную деятельность.
– Но ведь за такое…
– Да-да, не беспокойтесь. Его отзовем на родину, а там… Вот что, товарищ Юн Сек Вон, сейчас некогда заниматься подробностями. Мы вам очень доверяем и надеемся, что вы все сделаете, как надо. Между прочим, нам стало известно, что Хон Дя Гук подговаривал товарищей, чтобы председателем партячейки сделали его. Он и к нам приходил с таким предложением. Но мы, зная вас только с положительной стороны, не стали рассматривать этот вопрос. Сразу после собрания приходите к нам с протоколом. Если будет необходимость, доработаем здесь.
Юн Сек Вон вышел из посольства и машинально повернул направо к станции метро – ноги сами несли его домой. Но, дойдя до угла, остановился. Сейчас ему, как глоток свежего воздуха умирающему от удушья человеку, нужен был совет друга – умного и участливого. Но с кем поделиться тревогой, распиравшей сердце? Оленька? Первой, о ком он подумал, естественно, была эта маленькая девушка. За время их дружбы он привык прежде всего рассказывать все ей – умненькой и честной. И пока они были вместе, ее советы всегда помогали Яну выходить из трудных положений. Несмотря на то, что у них с Ольгой, казалось, произошел полный разрыв, Юн интуитивно чувствовал, что не все еще потеряно. Если бы он стал ей совершенно безразличен, она бы равнодушно болтала с ним, может даже кокетничала, а не резко обрывала малейшие поползновения с его стороны хоть как-то наладить отношения. Возможно, пришла б на помощь и на сей раз. Но Оленька была далеко. И ему ничего не оставалось, как лишь тяжко вздохнуть.
Сек Вон свернул налево и направился к автобусной остановке. В общагу ехать было бесполезно. Он знал, что в городе из своих оставался лишь Хан Дон. Но и тот сегодня утром отправился в какой-то подмосковный совхоз подработать, фотографируя сельчан на паспорт или какие другие документы.
Была еще Ок Сир, но к ней Юн и другие ребята стали относиться настороженно. Слишком близка она была с Ен Тхя, а тот давно уже не внушал доверия.
И Сек Вон отправился в общежитие консерватории, надеясь застать на месте Тен Гу, единственного музыканта юхаксян, который поддерживал вгиковцев.
Тен, к счастью, оказался дома. Он сидел, обложенный нотными листами и выписывал бобовые головки нот, мурлыча под нос мелодию. Еще до войны Тен Гу объездил почти все провинции Кореи, собирая местные вариации песни «Ариран». Их у него набралось больше трех десятков, и сейчас он в свободное время обрабатывал собранный материал и переписывал в солидный, специально купленный для этого альбом.
Увидев Юна и поняв по его виду, что стряслось нечто из ряда вон выходящее, Тен Гу быстро, но бережно собрал разрозненные листы и, сложив в папку, сунул в тумбочку. Лишь после этого сел за стол и вопросительно посмотрел на неожиданного гостя.
Сек Вон рассказал о разговоре в посольстве, стараясь не упустить ни малейшей подробности, так как понимал, что в таком серьезном деле каждая мелочь играет важную роль.
Когда он закончил, оба помолчали, каждый по-своему переживая событие. Первым начал говорить Тен Гу.
– Надо вызывать наших из Уштобе. Нас здесь слишком мало, чтобы отстоять свою правоту.
– Но ведь сказано собрание провести завтра. Наши просто не успеют прилететь, даже если мы сейчас же позвоним им. Да и куда звонить, есть ли там, где они остановились, телефон?
– Адрес знаешь?
– Да, Цой У Гин, который в прошлом году ездил туда, оставил мне на всякий случай адрес. Надо послать телеграмму. Но пока ее получат, пока возьмут билет, пока долетят… Не меньше трех дней пройдет.
– В лучшем случае, – подтвердил Тен. – Надо придумать, как выиграть время. – Он некоторое время раздумывал. – Постой, ты сказал, что в посольстве велели провести собрание в актовом зале консерватории. У нас, значит. Сейчас каникулы, актовым залом почти не пользуются, потому и разрешили. А что если сделать так, что в зал некоторое время невозможно будет войти?
– Обрушить потолок… или залить водой?..
– Это уж слишком. Можно гораздо проще. Выкрасть с вахты ключ. Вчера или позавчера, точно не помню, я слышал, как кричала уборщица, что куда-то подевался ключ от зала и у нее отобрали запасной. Теперь ей, чтобы помыть пол там, приходится каждый раз ходить на проходную за ключом. Так что, если мы на время снимем с гвоздя последний, в зал никто попасть не сможет, в том числе и мы. Завтра после обеда доложим об этом в посольство. Новое помещение найти не так-то просто. Пока то да се, пройдут три-четыре дня. И наши приедут. Верно?
– Ну, ты гений! – восхитился Сек Вон. Пошли отправим телеграмму. У вас где-то поблизости, помню, есть почта. Оттуда и отстучим.
– Неважный из тебя конспиратор получился. Все тайное делается подальше от того места, где живешь. Поедем на центральный телеграф, откуда в день посылают сотни телеграмм. Ни у кого не возникнет подозрений. Но все равно надо составить текст похитрее и особенно замаскировать подпись, чтобы никто, кроме наших, не понял, что это мы.
– Знали бы, что так получится, договорились заранее о тексте. Написали бы «Грузите апельсины бочками», чтобы сразу прискакали к нам.
– Ты не дури. Давай лучше подумаем, как написать.
Тен взял лист бумаги, ручку и задумался. С полчаса они мусолили разные варианты и наконец остановились на таком: «Срочно приезжайте. Точка. Дело важнее практики. Точка. Насчет подписи спорили долго и согласились на «Хантенян». Ребята смышленые, догадаются, что это оставшиеся в Москве Хан Дон, Тен Гу и Юн Сек Вон.
Телеграфистка утомленно взяла заполненный голубовато-серый бланк, пробежала глазами текст и на секунду запнулась на подписи. «Армянин, что ли? – повернулась она к парням за окошком. Те сначала не поняли о чем она, но тут же закивали: «Да, да, армянин. Это наш друг попросил послать телеграмму». Но девушка уже не слушала. Быстро подсчитав количество слов, она назвала требуемую сумму и уже через минуту монотонно проговорила: «Следующий».
На третьи сутки на рассвете в комнату, где жил Юн, ввалились четверо потных загорелых парней. Взбудораженный их веселой энергией, Сек Вон облегченно вздохнул. Он почувствовал себя за каменной стеной, и подумал: «Теперь-то мы точно победим». Утром позвонили Тену и сказали, чтобы ключ от зала вернул на место. К обеду Юн должен был пойти в посольство и доложить: можно проводить собрание.
Но в посольстве пока было не до них. Не найдя нигде места, где можно собрать юхаксян для расправы над бунтовщиками, там решили не терять зря времени и действовать самостоятельно, так сказать, без одобрения масс. Из Пхеньяна уже звонили несколько раз.
Чувствуя нависшую над ним опасность со стороны посольства, Хон Дя Гук уехал на дачу однокурсника в Подмосковье, и там затаился, лишь изредка давая о себе знать Цой Сон Ай. Консулу же сказали, что Хон уехал со студенческим отрядом и приезжает в Москву раз в неделю. Тогда Цой Сон Ай передали, что Хон Дя Гука пришла бандероль из Киевской киностудии, куда тот посылал свои разработки для съемок документально-художественного фильма о юхаксян, обучающихся на Украине. Кинолента могла стать дипломной работой Хона и потому он с нетерпением ждал ответа киевлян. Зная это, Сен Ай поспешила сообщить о бандероли. И Хон тотчас же примчался в посольство.
Вообще-то говоря, более дисциплинированных людей, чем юхаксян, трудно было найти. Во-первых, тщательный отбор, которому они подвергались перед отправкой за границу, и, как следствие, высокая сознательность каждого и понимание задач, поставленных перед ними партией и вождем. И, естественно, страх, что в любую минуту каждого из них могут отозвать в Пхеньян, и тогда прощай молодость, а может быть, и жизнь. Все это заставляло юхаксян быть образцово-показательными и в учебе, и в дисциплине. Поэтому на собрании первичной партийной организации трех гуманитарных институтов – ВГИКа, ГИТИСа и консерватории – вовремя пришли все, кто оставался в городе. Когда в актовый зал, ключ от которого наконец-то отыскался, вошел консул Тен Юн Ги, он удовлетворенно оглядел собравшихся и прошел к столу президиума. За ним потянулись председатели партячеек, в том числе и Юн Сек Вон. Стало очень тихо, не было слышно обычного оживления, хотя в зале сидела одна молодежь. Все знали, какой предстоит разговор, и потому были сдержанны.
Со своего места поднялся консул.
– Поскольку мы находимся в консерватории, думаю, будет справедливо, если председателем изберем Ким Нак Дюна, к тому же он является председателем партячейки. Как говорится, хозяин положения. Ему и руководить. А вот секретарем у нас будет Юн Сек Вон. Он уже сидит за столом, и я вижу перед ним достаточно бумаги, чтобы вести протокол. Так я говорю? – В зале зааплодировали. Консул улыбнулся, окинул взглядом лица студентов и внезапно закаменел. Он увидел четверых вгиковцев, только что вернувшихся из Уштобе. – А п-поч-чему вы здесь?! Вы же должны быть в Казахстане?! – Он даже стал заикаться.
– А у нас перерыв в практике, – быстро нашелся Цой У Гин. – Вот и решили приехать домой. Видите, и хорошо сделали, – попали на такое важное собрание.
Консул недовольно хмыкнул и сел, гневно разглаживая несуществующие складки на красной скатерти, традиционно покрывавшей стол. В его планы никак не входило участие этих четверых. В посольстве, когда они с советником Тю Рян Ченом строили сценарий собрания, консул произнес очень понравившуюся ему самому фразу: «Чем меньше вгиковцев, тем чище воздух». По их замыслу все выступающие заклеймят Хон Дя Гука, если и найдутся один-два защитника, то все можно сгладить в протоколе. С секретарем собрания уже нашли общий язык, так что все должно было пройти гладко. И вдруг эта четверка…
От злых и беспокойных мыслей консула отвлекла Ок Сир, вошедшая в зал и всем своим видом показывающая, как ей неловко, что опоздала. Она молча поклонилась президиуму и нырнула в кресло на заднем ряду.
Аккуратная и пунктуальная девушка задержалась не по своей вине. Она нигде не могла найти Ен Тхя, с которым заранее договорилась встретиться за полчаса и пойти на собрание вместе. Девушка хотела уговорить своего друга не выступать сегодня. Ок Сир чувствовала его настроение и не хотела, чтобы Ен Тхя еще более пал в глазах однокашников. Так и не дождавшись, когда парень зайдет за ней, Ок Сир побежала к нему сама. Но в комнате его не оказалось. Дверь была заперта. Тогда Ок Сир сбежала вниз и спросила у тети Клавы на вахте, не видела ли та Пака.
– Твой Пак минут десять назад куда-то поспешно ушел, – произнесла вахтерша, хитро прищуриваясь и многозначительно поглядывая на девушку. – Да ты не кручинься, все они, мужики, такие – кобели. Найди себе другого. Вон ты какая красавица – ровная, круглолицая, да за тобой любой наш парень побежит.
Но Ок Сир не дослушала тетку и бросилась к выходу, думая, что Ен Тхя, не поняв ее, ждет на улице. Но и там его не было. Ок Сир кинулась к ближайшей автобусной остановке, даже заглянула зачем-то в гастроном. Расстроенная, она поспешила к метро.
Чуть привстав Ок Сир оглядела сидящих в зале, и, не увидев Ен Тхя, не на шутку забеспокоилась. Наверное, что-нибудь случилось. Она готова была сорваться с места и броситься на поиски, но, поняв всю бессмысленность беготни по московским улицам, постаралась взять себя в руки и сосредоточиться на происходящем.
Консул уже заканчивал свое выступление, и хоть начала Ок Сир практически не слышала, из последних слов поняла суть речи Тен Юн Ги. Тот призывал юхаксян дать правильную оценку поведению Хон Дя Гука и некоторых других студентов ВГИКа, которые забыли об истинно материнской заботе родины, направившей их сюда учиться во благо отечества, а не заниматься политическими играми и интригами.
– Пусть каждый выскажет свое мнение, – пылко говорил консул. – Мы все зафиксируем в протоколе, – и он выразительно посмотрел на Юн Сек Вона, давая понять, какая важная роль отводится тому, – и пошлем протокол в Пхеньян, в Центральный комитет Трудовой партии Кореи. Все же знаете, какое пристальное внимание уделяет товарищ маршал Ким Ир Сен юхаксян, ибо вы должны стать основой дальнейшего развития науки, техники и культуры нашей страны. Выступайте смело и открыто. В нашем демократическом обществе можно говорить все, что думаешь. Вы должны помочь заблудшему товарищу осознать свои ошибки и стать на правильный путь. Если будут вопросы, пожалуйста, задавайте. Я отвечу на все, – и консул выжидательно посмотрел в зал. Обычно в таких случаях вопросов не бывает, тем более, что список тех, кто должен выступить, был подготовлен заранее и лежал перед председательствующим. Но тот не успел раскрыть рта, чтобы назвать имя первого выступающего, как Хан Дон поднялся и спросил:
– Вы призываете нас обсуждать Хон Дя Гука, но как же можно обсуждать и особенно критиковать человека за глаза. Почему его нет? А может, вы его не пригласили, чтобы удобнее было ругать и говорить все, что заблагорассудится?
– Вот именно! – отчего-то обрадовался консул. – Вот именно, – повторил он. – Хон Дя Гук сам не захотел присутствовать на сегодняшнем собрании. Он…
– А вы его приглашали? – спросил Тен Гу из консерватории. – Я слышал, что его вроде бы и в городе нет.
– Вот именно, – вновь чему-то обрадовался консул. – Никто не может его найти. Поэтому мы не смогли…
– Это просто нечестно, – поднялся один из четырех вгиковцев, уезжавших в Уштобе. – Человек даже не знает, что его тут хотят обсуждать. Ведь могут навесить всякую напраслину, а он ни ответить, ни объяснить не сможет. Я считаю, что в демократическом обществе такое недопустимо.
– Если бы захотели, то могли найти Хон Дя Гука, – громко произнес Юн Сек Вон, отрываясь от своих бумаг. – Он же не иголка в стоге сена. Нельзя в его отсутствии продолжать собрание. Предлагаю…
– А вы, товарищ Юн, – прервал его председательствующий Цой У Гин, – лучше бы не выступали, а тщательнее вели протокол. Вы же слышали, куда он будет послан и кто его будет читать
– Зря вы ему пытаетесь заткнуть рот, – вскричал Хан Дон. – Он правильно говорит. Надо перенести собрание, а еще лучше и вовсе не проводить.
– Найти Хон Дя Гука просто. Не умер же он.
Консул беспомощно огляделся, как бы ища, кто поможет найти выход из пикового положения. Дело в том, что он прекрасно знал, где сейчас находится Хон Дя Гук. Как только тот услышал, что пришел пакет на его имя из Киевской киностудии, тут же явился в посольство. Там его и задержали. Нет человека – с них и взятки гладки, а при нем, кто знает, как еще повернется обсуждение.
Хон Дя Гук вошел в приемную консула. Маленькая Кен За подняла голову от бумаг, разложенных на столе, и испуганно посмотрела на студента, как на пришельца с того света. Общеизвестно, что эти бестии секретарши всегда все знают, скрывай от них или не скрывай. Ушки у них всегда на макушке и, казалось, они и сквозь закрытые двери все слышат. Секретарша – это не только цербер у врат начальства, но и барометр его настроения. И успех многих дел зависит от совета хозяйки пишущей машинки и телефонов в приемной.
– Здравствуйте, красавица! – вовсе не желая того, Хон Дя Гук заговорил отчего-то заискивающим тоном. Презирая себя за это, он все-таки продолжал: – Самая милая и умная в мире девушка, не сочтите за труд доложить товарищу консулу, что юхаксян из ВГИКа…
– Вы, товарищ Хон Дя Гук, я знаю, – перебила его Кен За, отчего-то заполошено сгребая в кучу, словно курица цыплят, ворох бумаг, – продолжала отрывисто и бестолково: – Товарищ консул, он… Товарищ советник… хотел… Вы выйдите, пожалуйста, я доложу… Потом скажу…
– Хорошо, хорошо, вы не беспокойтесь, только посигнальте мне, когда можно будет зайти к вам, – и Хон Дя Гук вышел в коридор, встревоженный, наверное, не меньше, чем секретарша. Он почувствовал в ее поведении что-то неладное, касающееся именно его. «Почему она так перепугалась, увидев меня? Отчего защищала свои бумаги, как от шпиона, пытающегося узнать секреты? Что за чепуху она несла про консула и советника? Нет, здесь что-то не так. Пожалуй, лучше пойти прямо к послу Ли Сон Ча. Что-то давно он не давал о себе знать. А мне не хотелось к его неприятностям добавлять свои. Наверное, это неправильно. Надо знать, что творится среди юхаксян. Он же говорил, что совершенно один и не с кем даже поделиться или посоветоваться. Но ведь и с ним лишний раз тоже не встретишься. Сейчас есть удобный повод. Может, удастся поговорить». И, раздумывая таким образом, он направился к кабинету посла.
Но в приемной отчего-то было пусто. Секретарша, с которой у Хон Дя Гука были неплохие отношения, так как та чувствовала доброе расположение к нему посла, отсутствовала. Все говорило о том, что здесь давно никого не было.
Постояв в раздумье, Хон Дя Гук постучал в дверь кабинета посла и, не получив ответа, подергал за ручку. Дверь была заперта.
– Что вы тут делаете, молодой человек?
Оглянувшись на голос, Хон Дя Гук увидел женщину средних лет в синем халате с головой, повязанной белой косынкой. «Неужели и уборщиц привозят из Кореи, – удивился он, но тут же сообразил: – Наверное, это подрабатывают жены сотрудников посольства».
– Я хотел повидаться с товарищем послом…
– Разве вы не знаете, что его нет? – удивилась женщина. – Его выгнали и он исчез.
– Как выгнали? Как исчез?! – Хон Дя Гука даже стала бить дрожь от услышанного.
– Не знаю, – с заинтересованностью сплетницы заговорила уборщица. – Как ушел в обед, так и не вернулся. Его всюду ищут, но до сих пор не могут найти. А ведь лишь вечером пришло сообщение из Пхеньяна о том, что погнали посла. Откуда только он мог узнать раньше? Может, убили бандиты и сбросили в реку. Что ж, туда ему и дорога, изменнику и контре.
Женщина явно говорила с чужого голоса. Прежде всего, конечно, мужа. И Хон Дя Гук понял, как одинок был Ли Сон Ча в таком окружении и как ему было тяжко.
– Ты что тут болтаешь – в приемную быстро вошел один из сотрудников посольства, скорее всего муж уборщицы. – Иди, занимайся своим делом, а затем, обращаясь к молодому человеку: – Вы товарищ Хон Дя Гук? Мы вас повсюду ищем. Товарищ консул ждет вас в кабинете товарища советника. Пойдемте, я провожу вас, – и он, словно под конвоем, повел юношу в другой конец здания.
В кабинете советника посольства Тю Рян Чена находился и консул. Стоя спиной к окну, он смотрел на Хон Дя Гука сверлящим взглядом, будто пытаясь прочитать мысли несознательного юхаксян.
– Где это вы пропадаете, товарищ Хон Дя Гук? – стараясь показаться спокойным, спросил советник.
– Как где? – прикинулся дурачком студент, – в студенческом строительном отряде «Колумбы». Работаем в подмосковном совхозе, свинарники строим. Перед отъездом я же докладывал товарищу консулу, – и посмотрел на Тен Юн Ги, как бы призывая его в свидетели.
– Послушайте, товарищ Хон Дя Гук, – пропуская мимо ушей оправдания юхаксян, медленно, со значением произнес советник. – Вы в последнее время ведете себя неправильно. Да-да! И не делайте вида, что не понимаете, о чем идет речь. Создали что-то вроде подпольной организации, читаете самиздатовские книги, высказываете всякие контрреволюционные мысли. Вас сюда прислали учиться, а не заниматься всякой ерундой. Кроме небольшой группы… скажем так, неумных студентов, все юхаксян возмущены вашим поведением. Товарищ Тен Юн Ги, как мы должны поступить с товарищем Хон Дя Гуком? – обратился Тю Рян Чен к консулу.
– Может быть, товарищ Хон Дя Гук одумался. Ведь в молодые годы всякое бывает, как говорится, дурь в голову ударит, и… – консул старался изобразить из себя доброго самаритянина. – Давайте сделаем так, пусть товарищ Хон Дя Гук посидит в одном из наших кабинетов, подумает хорошенько, что он думает о своем поведении и как намерен жить дальше, а уж потом будем решать его судьбу.
– Что ж, я считаю, что так будет правильно, – согласился советник. – А вы как считаете? – посмотрел он на Хон Дя Гука.
Тот помедлил с ответом. Он прекрасно понимал, к чему вся эта инсценировка. Им нужно получить письменное подтверждение крамольных действий юхаксян по имени Хон Дя Гук, тогда у них развяжутся руки и можно поступать с ним, как заблагорассудится. Скорее всего, повезут в Пхеньян… «Надо выиграть время, а там видно будет, как действовать», – подумал он, изображая на лице мучительную борьбу мыслей.
– Хорошо. Я напишу все, как есть. Только вы учтите, что у каждого человека есть свое мнение. Оно может быть и ошибочным, но за это же не судят. Если я в чем-то не прав, докажите мне, и я постараюсь понять. Но ведь и вы можете в чем-то заблуждаться, не так ли, товарищи? И тогда должны будете признать это, договорились? Я уже не мальчик, многое узнал во время учебы, из книг, да и жизнь научила. И, в общем-то, не совсем дурак. Вот и на Киевской киностудии, видимо, утвердили мое видение будущего кинофильма… Кстати, отдайте мне, пожалуйста, бумаги из Киева. Мне сказали, что вы вчера получили бандероль.
Советник и консул переглянулись. Это не входило в их планы, тем более что киевлянами давалась высокая оценка работы Хона. С другой стороны, этот бунтарь по своему желанию больше не выйдет из посольства, бандероль ему фактически не пригодится. Так что чем бы дитя ни тешилось…
– Хорошо, – бодро согласился советник и вытащил из ящика стола пакет.
В коридоре Хон Дя Гука и консула уже ждали два крепких парня, немного постарше студента. Они были одеты в одинаковые темно-синие костюмы – глухой френч и брюки из дешевой ткани. «Наверное, охранники, – подумал Хон. Значит, я был прав. Отсюда меня не выпустят. Что ж, придется самому постараться сделать это».
– Проводите молодого человека, – консул передал пленника охранникам. – Обеспечьте бумагой и ручкой. Когда настанет время, накормите обедом: в столовой предупреждены.
Парни по-военному вытянулись и повели Хон Дя Гука. Он шел между ними и думал: «Все предусмотрено: и в столовой предупреждены, и даже не объясняют, куда вести. Эти битюги уже знают. Что ж, повоюем. Посмотрим, чья возьмет».
Его проводили в полуподвальное помещение, где стоял стол, стул и в углу притулился шкаф. Это, по всей вероятности, был предбанник перед архивом, куда вела зарешеченная дверь. Небольшое окно под потолком тоже было в решетке. Охранники выдали все, что было велено, и вышли. Перед тем как удалиться, один из них обернулся и сказал:
– Если что будет нужно, постучишь. Мы здесь, недалеко, – и, захлопнув дверь, защелкнул замок.
«Вот я и в тюрьме. Пока еще не били, но все впереди. Представляю, как чешутся кулаки у этих мальчиков, интеллект которых обратно пропорционален мускулам. И так же, как нам необходимо мыслить, им надо тренировать кулаки на чужих челюстях. Забавная складывается ситуация. Ладно, что-нибудь придумаем. Плохим бы я был кинорежиссером, если б не нашел какой-нибудь выход. Кстати, о кино. Посмотрим, что мне прислали киевские друзья. Сволочи! – выругался про себя он, имея в виду советника и консула, – распотрошили чужой пакет. Тоже мне дипломаты!»
Внезапно течение его мыслей прервало возникшее подозрение. Хон вспомнил, что когда спускался по лестнице, ведущей из вестибюля в подвал, хлопнула дверь, и ему показалось, что у входа стоял Ен Тхя. Но разглядеть как следует не удалось: один из конвоиров так толкнул его, что он вынужден был пробежать несколько ступенек, быстро перебирая ногами. И сейчас, вспомнив этот эпизод, Хон Дя Гук задумался: что привело в посольство Ен Тхя? Не к добру это.
А между тем, когда консул вернулся в кабинет советника, тот встретил его недоброй усмешкой.
– Ну что, ловушка захлопнулась? Хе-хе-хе. Теперь, что бы он ни написал, все будет работать против него, этого самонадеянного дурака. Видите ли, и мы можем ошибаться, фиглярничая, стал передразнивать студента.
– А вы поторопитесь, а то опоздаете на собрание. Нам очень нужен протокол этого собрания. Думаю, что Юн Сек Вон нас не подведет. Он же слабак, и все сделает, как нам надо. – Он презрительно усмехнулся: – Вот щенки! На кого задирают хвост? На самого вождя! – Помолчав, мечтательно добавил, – Если все получится, меня утвердят послом, я добьюсь, чтобы вы стали первым советником. А сейчас поторопитесь. Эти молодые олухи могут разойтись, если опоздаете.
Чувствуя, что собрание становится неуправляемым, консул строго глянул на председательствующего и громко сказал:
– Товарищ Ким Нак Дюн, ведите же собрание! Выступите сами, и пусть юхаксян вспомнят, почему они в Москве и что от них ждет родина. Мне кажется, что некоторые товарищи забыли о своих обязанностях и громогласно заявляют лишь о своих правах.
Председатель поднялся со своего места и стал стучать ручкой по графину с водой, стараясь призвать к порядку расшумевшихся студентов.
– О какой дисциплине мы можем говорить вообще, если вы здесь, в присутствии уважаемого товарища консула, не умеете себя прилично вести, – воспользовался он внезапно наступившей тишиной. – Я заметил, – продолжил затем скороговоркой, – что студенты ВГИКа, считают себя умнее других. С ними и разговаривать нормально невозможно. Только и слышишь громкие имена: Бондарчук, Калатозов, Герасимов. Все твердят о каком-то студенческом братстве, а на деле это сплошное самомнение. Возьмем Хон Дя Гука. Кто ему разрешил собирать юхаксян и читать им какие-то прокламации и запрещенную литературу?! У нас на родине его живо призвали бы к порядку. Нахватался тут всяких дурацких мыслей и думает, что все ему сойдет. Не получится. И здесь есть нужные глаза и уши. Кому надо, те знают, чем мы дышим, следят за каждым нашим шагом…
– Наконец-то Ким Нак Дюн признался, что он стукач, – донеслось из зала. Раздался смех.
– Да… – То есть, нет,- смешался оратор.
– Так да или нет? – со смехом спросили из зала. – Раз уж начал признаваться, давай, выкладывай все. Кого и за что продал, какой гонорар получаешь за это. Выкладывай, не робей. Может, кто еще позарится на подачки.
Выступающий растерянно посмотрел на консула, сидевшего с сосредоточенным лицом, будто решал теорему Ферма, и, не найдя с этой стороны помощи, стал собирать раскиданные листы бумаги, но, вспомнив, видимо, что он председатель собрания, снова постучал ручкой по графину:
– Слово предоставляется Нам Мен Су – назвал он имя своего однокашника, с которым не раз возмущались вгиковцами, хотели даже заявить в посольство, чтобы крамольных юхаксян отправили назад в Пхеньян.
Но в этот момент раздался голос Хан Дона:
– Я не буду подниматься на трибуну, скажу отсюда. Так получается, что если человек умеет думать самостоятельно, и у него в голове есть свои мысли, и не только цитаты из выступлений руководителей, тогда он предатель.
– Послушайте, товарищ Хан! – вскричал опомнившийся, наконец, председательствующий. – Никто не давал вам слова. Если хотите выступить. Запишитесь сначала. Тут целый список желающих, а вы лезете без всякой очереди. Вот ваш истинный облик. Затыкаете всем рот и никому не даете сказать.
– Товарищи! – вскочил Мен Ден У из ГИТИСа, – предлагаю закрыть собрание. Все равно разговора не получится. Нет Хон Дя Гука, из-за которого вроде бы разгорелся весь сыр-бор, да и вообще это не та тема, о которой нам сегодня нужно было бы говорить. Кто за то, чтобы закрыть собрание? Подавляющее большинство. Я так и думал. Все. Расходитесь – и сам первым пошел на выход.
– Товарищи! Товарищи! – кричал вслед веселой гурьбе студентов председательствующий, но никто не обращал внимания на его вопли.
Растерянно-встревоженный консул зло смотрел на молодежь. Он готов был разорвать каждого, особенно вгиковцев. Тен Юн Ги что-то бормотал себе под нос, и его мог расслышать лишь Юн Сек Вон, собиравший на столе свои бумаги.
– Разболтались тут без надзора. Им теперь только гулянки да танцульки. Ничего-ничего, вернетесь на родину – попляшете по-другому. Вон эти плясуны Цой Сын Хи со своей девкой Ан Сон Хи допрыгались… Теперь выкаблучиваются на том свете. И вам недолго еще хи-хи да ха-ха. На родине поумничаете, мигом – рудник или к стенке, – проговаривал консул, нервно дергая за замок портфеля, который никак не хотел открываться.
– Дайте я вам помогу, – подошел к нему Юн. –Так никогда не откроете. Надо оба замка нажимать разом. Вот так, видите? Вы тут что-то говорили о Цой Сын Хи и Ан Сен Хи. Какие замечательные танцовщицы! Они приезжали в Москву с концертами, помните? На один из них мне довелось получить контрамарку.
– Танцуют – глаз невозможно оторвать. Действительно мировые знаменитости. Нам, корейцам, есть кем гордиться. А что, с ними что-нибудь случилось? Вы упоминали их. Вот кого мы должны беречь как национальное достояние… – Юн осекся, наткнувшись на ненавидящий взгляд Тен Юн Ги.
– А ну-ка дайте сюда протокол, – раздраженно проговорил консул. –Если председатель собрания – ожег он взглядом того, – не смог справиться с поставленной перед ним задачей, так мы с вами, товарищ Юн, сделаем так, как надо. – Он пробежал глазами листы, поданные Сек Воном: – В таком виде, конечно, посылать никуда нельзя. Перепишите так, как договорились. Все дурацкие реплики ваших киношников выкиньте, придумайте и впишите тексты не успевших выступить студентов консерватории, и к вечеру принесите в посольство.
– Я ничего переделывать и дописывать не буду, – тихо, но решительно ответил Юн. – Пусть остается все так, как есть. Кстати, я уже подписал протокол.
Консул схватил свой портфель и, не прощаясь, ушел.
– Ну, ты даешь, – подошел к угрюмо стоявшему Юну Мен Ден У. Ты тут расхваливал Цой Сын Хи и Ан Сен Хи. Тен чуть не лопнул от злости, да и от страха тоже. Если б кто из посольства услышал, что при консуле так воспевают этих танцовщиц, а он не дает достойного отпора, ему б несдобровать.
– А что такого я сказал? Я же хвалил за высочайшее мастерство и…
– Я слышал, как ты пел им дифирамбы, а надо было проклинать как врагов народа и предателей.
– Ничего не пойму. Ведь совсем недавно в Москве, да и во всем Советском Союзе их чуть ли не на руках носили, возносили до небес, а ты говоришь – враги народа.
– Ты что, совсем дурак или притворяешься? Они же захотели уехать на юг, в Сеул, так их тут же арестовали и после этого ни слуху ни духу. Слышал, – расстреляли бедолаг. А что танцевали они классно – это факт.
– Как расстреляли?! – Сек Вон ошеломленно стоял посреди зала и пришел в себя лишь когда рядом загремела ведром уборщица.
