Глава двадцать третья
Пак Ен Тхя приехал на вокзал, когда только началась посадка. Он прошел в свое купе и подивился, с каким комфортом ему предстоит путешествовать. Вагон был спальным, на два места – посольство не поскупилось.
Повесив на крюк небольшую сумку – весь свой багаж – юноша сел у окна, наблюдая за поднимающимися в вагон пассажирами. До отхода поезда оставалось не больше пяти минут, а Ли Сон Ча, которого он ждал, все не было. Ен Тхя уже стал волноваться, но в этот момент увидел бывшего посла. Тот был не один. Его сопровождал среднего роста русский мужчина с неброской внешностью. Такого сразу и не запомнить. Подняв несколько чемоданов по ступенькам, они скрылись из виду – вошли в вагон. Студент вскочил и вышел в коридор, чтобы изобразить случайную встречу.
– Здравствуйте, товарищ посол! – воскликнул Ен Тхя с неподдельной радостью. – Куда это вы собрались? – и, не дожидаясь ответа, предложил: – Давайте я вам помогу. Чемоданы, наверное, тяжеленные, – и тут же, войдя в купе, ухватил один из здоровенных баулов и спросил: – вещи, наверное, поднять наверх? – и кивнул на нишу над дверью.
– Да вы не беспокойтесь, – несколько растерянно произнес Ли Сон Ча, никак не ожидавший такой встречи. – Мы сами управимся.
Но студент уже не слушал его. Он поднял чемодан над головой, делая вид, что хочет закинуть его в нишу, но тут закачался и, чтобы не упасть, сделал шаг назад. Верхний край клади скользнул по потолку и сорвал плафон, ударив по спине незадачливого носильщика, с грохотом упал на пол, чуть не обрушив откидной столик. По счастливой случайности, плафон из матового стекла не упал, а повис на удерживающей его петле, со скрипом раскачиваясь, будто раздумывая падать или нет.
– Ох, я боров неуклюжий! – осуждающе вскричал Ен Тхя, потирая ушибленную шею, – чуть все не перебил. Но ничего, сейчас мигом все исправлю, – и он, вытянув из закутка массивную стремянку, быстренько взобрался на нее и стал прилаживать на место плафон. Повозившись несколько секунд, он защелкнул замок на ободке, мгновенно, незаметным для других движением, повернул вентилятор в положение «закрыто». Все это проделал настолько ловко и быстро, что никто ничего не заметил. Тренировки не пропали даром.
Следующие вещи были водворены на место уже с помощью Ли Сон Ча и его немногословного спутника.
Когда общее волнение от небольшого происшествия улеглось, и трое, находившихся в купе, уселись на диване друг против друга, Ли Сон Ча спросил, промокая лицо носовым платком:
– А вы куда направляетесь, молодой человек? Куда-нибудь на отдых? У вас же каникулы.
– Где там отдыхать, – даже будто обиделся Ен Тхя. – В Минск на Беларусьфильм. Мы там затеяли съемки документального фильма о наших юхаксян. Вот меня туда и вызвали.
– Так это же прекрасно! Значит, показали себя с лучшей стороны. Молодцом! И пробудете там до начала учебного года?
– Неизвестно. Может, и раньше уеду, а может, и позже. Все зависит, как пойдет дело…
– Конечно, конечно, это же творческий процесс. Желаю вам удачи.
Они помолчали. Ен Тхя понимал, что ему не надо спрашивать, куда едет Ли Сон Ча, но его одолевало любопытство. Да и он считал, что теперь можно говорить о чем угодно. Эти же люди приговорены. При этой мысли он потрогал твердый прямоугольник в нагрудном кармане. Это был баллончик с сжиженным газом. До того момента, как сесть в поезд, Ен Тхя нервничал и переживал, и даже старался не думать о предстоящем. Единственно, что он проработал в уме – каким образом можно получить доступ к вентилятору. А придуманный им трюк удался на славу. Но когда Ен Тхя увидел Ли Сон Ча и его спутника, входящих в вагон, в нем проснулся азарт охотника. Теперь ему надо увериться, что жертвы не уйдут, решить, как обставить волков красными флажками, чтобы не ушли.
– А вы, товарищ посол, тоже в Минск? – задал он вопрос с самым невинным видом. – По делам службы?
– Вы разве не знаете, что я теперь уже не работаю послом? – спросил в свою очередь Ли Сон Ча. – Странно. Все, вероятно, знают об этом, кроме вас. А я действительно еду в Минск. По делам, но как вы понимаете, не посольским. Так что мы с вами до конца будем попутчиками. Сказав это, он зевнул, прикрыв рот ладонью. – Ох, извините. Сегодня был такой тяжелый день. С утра на ногах. Вот и притомился. Да и годы уже не те. Не то, что у вас. Вы, наверное, всю ночь могли бы не спать, будь какой-то интерес.
Ен Тхя насторожился. «На какой такой интерес намекает бывший посол? Может, зря он стал расспрашивать? Нельзя, чтобы тот что-либо заподозрил. Хотя… Его поездка была настолько правдоподобна, что ни у кого не должна вызывать подозрения. А то, что встретились в поезде – чистое совпадение. И вел он себя с ними нормально. Помог с вещами… Только зря, кажется, проявил интерес. Это лишнее». Ен Тхя поднялся.
– Вы отдыхайте. Уже поздно. Встретимся завтра утром. Спокойной ночи, – и, выйдя в коридор, пошел к себе, за три купе отсюда. Это уж он точно приметил, чтобы ночью не ошибиться.
Оставшись одни, Ли Сон Ча и его спутник еще некоторое время сидели молча, напряженно прислушиваясь, будто могли, кроме стука колес, услышать что-либо еще. Наконец Ли Сон Ча показал своему товарищу глазами на дверь. Тот кивнул и вышел в коридор. Там было пусто. Встав в дверном проеме, он поманил пальцем Ли Сон Ча. Тот подошел к нему вплотную и подставил ухо к его губам.
– Мне не нравится этот молодой человек, – услышал он шепот, и в знак согласия кивнул. – Не будем поднимать шума. А на следующей станции вы сойдете, с вокзала позвоните по известному вам номеру в Москве и объясните ситуацию. За вами приедут на машине. Благо недалеко. Вместе сойти невозможно. В Тучково поезд стоит только две минуты. Не успеем, – и он показал на полку, где лежали чемоданы. – Я сойду в Вязьме и дам знать о себе. Вы не волнуйтесь. Документы у вас в порядке. Деньги на месте? – Ли снова кивнул. – Вот и ладно. Быстренько собирайтесь. Скоро подъедем, – а сам сунул руку себе под мышку, как бы проверяя, на месте ли кобура с пистолетом.
Когда поезд остановился, и проводница открыла дверь, Ли Сон Ча спустился на небольшую платформу и пошел прогуливающимся шагом.
– Гражданин, вы не особенно разгуливайте тут, – предупредила проводница. Мы стоим только две минуты. Смотрите, отстанете.
– Эй, поезд уже трогается! Вот нерусский, ирод царя небесного!
Услышав какой-то крик, Ен Тхя подскочил к окну в своем купе и, отодвинув занавеску, стал всматриваться в темноту. Ему показалось, что мимо проплыла фигура мужчины, но кто это был, различить было невозможно. Откатив в сторону дверь, юноша выглянул в коридор. Там было пусто. Зачастивший перестук колес заглушил остальные звуки. Да и никто не шумел, все спали, утомленные предотъездовскими хлопотами.
В это время в купе проводника спутник Ли Сон Ча втолковывал пожилой женщине:
– Вы, Арина Родионовна, не шумите.
– Да какая я вам Арина Родионовна?! Я Анна Дмитриевна.
– Тем более, Анна Дмитриевна. С таким хорошим именем и так шуметь. Не надо. Мой товарищ захотел прогуляться. Пусть делает, как хочет.
– А почем я знаю, может вы бандит какой. Ссадили моего пассажира, а я после отвечай.
– Нет, я не бандит. Вот, – и он вытащил из нагрудного кармана красную книжечку и развернул ее.
– Ке-Ге-Бе-е… – изумленно протянула проводница.
– Да, КГБ. И мы просим не поднимать шума и держать язык за зубами. В Вязьме сойду я. Мы с вами заранее выставим чемоданы в тамбур, и вы откроете мне дверь с другой стороны, не со стороны платформы. И никому ни слова.
– А когда вы вернетесь? – спросила Анна Дмитриевна и тут же поняла несуразность своего вопроса. – Так ваше купе можно будет занимать? Знаете, многие просятся…
– Занимайте-занимайте. Только опять же без шума. В Смоленске обязательно найдете пассажира, и на здоровье.
– Спасибо! – а сама обрадованно подумала «В Смоленске… Да в Вязьме же и возьму», и стала с удовольствием подсчитывать возможный барыш.
Когда подъехали к Вязьме, в вагоне не спали лишь три человека – проводница, спутник Ли Сон Ча и… Ен Тхя. Последнего что-то беспокоило, и он сидел, безотрывно глядя за темное окно. Он видел, как зачернели громадины станционных построек, замелькали огоньки, запестрели светофоры, перемигиваясь по команде диспетчера. Когда поезд остановился, юноша буквально прилип к холодному стеклу, вдавливая в него нос, стараясь не пропустить ничего, что происходит на перроне. Не заметив ничего необычного, он успокоился и прилег на диван перед решающим прыжком. Все должно было произойти на перегоне Вязьма-Смоленск.
Ен Тхя проснулся от какого-то толчка и когда до него дошло, что незаметно уснул, покрылся холодным потом. Но, взглянув на светящийся циферблат часов, успокоился. Прошло всего ничего, как уснул, не больше получаса. Ен Тхя подождал еще немного и приоткрыл дверь. Все было спокойно. Вагон мирно громыхал, поскрипывая усталыми «суставами». Тусклые лампочки освещали пустой коридор.
Юноша нащупал в кармане баллончик и вытащил его. Аккуратно отвинтив крышку, он зажал смертоносный прямоугольник в правой руке и, мягко ступая по дорожке, тянущейся от тамбура до тамбура, быстро преодолел расстояние до третьей по счету двери. Затаив дыханье, он несколько секунд пытался прислушаться, что творится в купе. Там было абсолютно тихо. Видно, жертвы его крепко спали.
Ен Тхя быстро огляделся, не вышел ли кто в коридор, и осторожно нажал на ручку двери. Холодная латунь в этот момент показалась ему горячей и в первый момент он чуть не отдернул руку, испугавшись. Замок без щелчка открылся, и дверь на колесиках бесшумно отъехала, оставив щель в ладонь шириной. А больше палачу и не надо было. Он, просунув в пустоту купе руку, нажал на кнопку баллончика. Послышалось легкое шипение, и Ен Тхя ощутил чуть сладковатый запах. Для верности нажав еще раз на кнопку, Ен Тхя все так же неслышно закрыл дверь и, легкой тенью проскочив несколько метров, в изнеможении опустился на диван у себя в купе. Только сейчас он понял, как волновался и каких сил ему стоила эта операция. Он откинул узкую фрамугу и, тщательно закрутив пробку на баллончике, выкинул его в проносящуюся тьму. Подставив разгоряченное лицо под струи холодного ночного воздуха, радостно врывавшегося в купе, словно мальчишка нашедший место, где можно еще пошалить, Ен Тхя постоял так несколько минут, затем прикрыл окно, проверил, хорошо ли задернуты шторки, разделся, постелил принесенные с вечера проводницей белье и лег на диван. Он уснул моментально как человек со спокойной совестью, достойно выполнивший свой долг.
Ен Тхя спал долго. Когда проснулся, солнечные лучи уже вовсю плясали по стенкам купе. Поезд стоял. Юноша приподнялся и выглянул в окно, отогнув занавеску. Было видно, что это большая станция, но какая именно, Ен Тхя не понял. Он прислушался. По коридору сновали люди, раздавались встревоженные голоса.
Ен Тхя застыл в раздумье, что ему делать, как вести себя, чтобы не вызвать ни у кого подозрения? Он вздрогнул от резкого звука сирены. Подскочив к окну, увидел белую машину «скорой помощи». Совсем не к месту вспомнил смешное слово «амбуланс» – так называл карету «неотложки» старый врач студенческой поликлиники, которому, наверное, исполнилось сто лет, не меньше. Эти мысли отвлекали его от главного, и он, с яростью ударив кулаком по столу, да так, что заломило костяшки пальцев, стал лихорадочно натягивать спортивный костюм. Ен Тхя боялся опоздать, отчего-то он почувствовав острейшую потребность своими глазами увидеть ночные жертвы.
В коридоре было полно народа, но стояла та особенная тишина, когда случается трагедия. Черное крыло смерти замыкает человеческие рты. Людям не о чем говорить, потому что свершилось самое страшное, непоправимое. Ен Тхя стал пробираться поближе к раскрытой двери купе, куда вечером втаскивал чемоданы Ли Сон Ча. «Теперь ему эти вещи не нужны», – отчего-то мелькнула странная мысль.
В купе колдовали врачи, белые халаты которых абсолютно диссонировали с вагонной обстановкой мирного путешествия. Однако не это поразило юношу. В глаза бросилась белая нога женщины, во всю длину вытянутая из-под задравшейся ночной рубашки. «Откуда здесь женщина?! – ударила в голову мысль. Неужели я ошибся купе?!» Его взгляд выхватил лежавшее на соседнем диване маленькое, и, казалось, еще розовое тельце крошечного ребенка, почти младенца. Оно было как-то нелепо изогнуто, маленькие ручки сжаты в кулачок в предсмертной судороге человека, который практически не начинал еще жить. В этот момент перед внутренним взором Ен Тхя встала далекая картина района Каруге в Пхеньяне утром после американской бомбардировки. Тогда взрывом тяжелой бомбы в центре роддома, размещенного в десятке землянок, раскидало рожениц и младенцев. Взрывной волной содрало с них одежду, пеленки, и они так же, как сейчас этот ребенок, лежали повсюду, сжимая маленькие кулачки.
– По-моему, отравление каким-то газом, – распрямился немолодой врач, осматривавший женщину. Он как-то бережно, по-отечески поправил на трупе рубашку и даже покрыл его простыней, будто боясь, что она простудится.
– То же самое и ребятенок, – откликнулся второй врач. Он был помоложе, и на его лице, помимо отпечатка усталости после бессонной ночи, был написан и ужас от увиденного.
– Надо забрать тела на вскрытие, – посмотрел на мужчину в форме железнодорожника, по-видимому начальника поезда, пожилой врач.
– Я не знаю, должна подъехать милиция, тогда…
Его слова заглушила резкая сирена, и у вагона завизжали тормоза.
– Что здесь такое? Почему народ? Граждане, идите к себе, не мешайте работать! – Эти возгласы и стук тяжелых сапог были знакомы всем. Люди немного оттеснились от хода, но никто не уходил.
– Ну, что скажет нам медицина? – почти весело спросил высокий мужчина в серых брюках и черной футболке. Одежда не внушала доверия, и потому врачи молча, с сомнением смотрели на него. Мужчина, видимо, поняв, в чем дело, отрекомендовался: – старший следователь железнодорожной прокуратуры Симбирцев Валерий Иванович, а если угодно, капитан Симбирцев. Прошу любить и жаловать.
– Любить вас ни к чему, да и жаловать пока не за что, – вздохнул пожилой врач. А здесь такое дело. Отравление матери и ребенка каким-то газом с летальным исходом. Время смерти обоих наступило примерно пять-шесть часов назад. Более точные данные получим после вскрытия.
Следователь подошел к дивану, где лежала женщина, и откинул с лица простыню. Это была молодая и, наверное, красивая женщина. Но предсмертная судорога от удушья исказила черты лица.
– Н-да, – протянул Симбирцев. – А как обнаружили трупы?
– Я обнаружили, то есть, обнаружила, – выступила вперед проводница. – Когда ночью они садились, мамаша попросила в шесть утра принести стакан горячей воды, чтобы покормить малыша. В шесть постучала, но никто не ответил. «Спят, наверное», – подумала я и решила пока не будить. А как прибыли в Смоленск, думаю, пора бы кормить мальчонку. Ну, и приоткрыла дверь, глянула в щель: Боже! Мать-то сползла на пол, видно, хотела добраться до ребенка, а малыш весь скособочился, бедолага. Ну, я тут…
– Хорошо. Остальное расскажете потом, – остановил ее следователь.
– Товарищ Симбирцев, через десять минут поезд должен отправляться. Нельзя задерживать, а вы… – и начальник поезда беспомощно развел руками.
– Вы вот что, – обратился следователь к врачам, – забирайте трупы на вскрытие. С вами отправится наш эскулап, – посмотрел он на маленького лысого человека с заспанными глазами, а остальные – в управление. Скажете, что я расследую в пути. Кстати – он вновь повернулся к Анне Дмитриевне, – в Смоленске пассажиры сходили? Из вашего вагона один? Отлично. Вы запомнили его фамилию? Оч-чень хорошо. Все. Действуйте.
Через несколько минут вновь заверещали сирены, а еще спустя какое-то время поезд тронулся. Но ничего этого Ен Тхя не воспринимал. Он лежал ничком на диване своего купе, зарывшись головой в подушку. Да он практически не слышал и разговоров в том страшном купе и коридоре вагона. Его сознание фиксировало лишь обрывки фраз: отравились газом… мать пыталась доползти… мальчонка скособочился… Перед глазами неотступно стояла картина трагедии в Пхеньяне, когда был разбомблен роддом. И как в кошмарном сне образы сдвинулись и смешались. Он брел, стараясь не наступить на голенькие тельца младенцев и постоянно натыкался на труп мальчика из купе, который внезапно оживал и отчего-то с грохотом поднимался на ножки и шел на него, указывая пальчиком. Юноша в ужасе стал отступать и… проснулся. В дверь нещадно стучали. Юноша поднялся и откинул защелку. В дверях стоял Симбирцев, которого Ен Тхя узнал лишь по черной футболке – с самого начала она поразила его. Лица следователя юноша, конечно, не запомнил.
– Фамилия, имя, отчество, адрес, кто такой? – выпалил Симбирцев скороговоркой, усаживаясь на диван напротив и доставая из кармана блокнот и ручку.
– Фамилия моя Пак, зовут Ен Тхя, – еще не совсем пришедший в себя юноша стал растерянно отвечать, очумело глядя на следователя. – Я корейский студент. Учусь в Москве, во ВГИКе, на операторском.
– Зачем едете в Минск? И документы ваши, пожалуйста.
– Я еду на киностудию «Беларусьфильм» снимать картину о наших студентах. Вот, пожалуйста, – и он протянул свой студенческий и разрешение ОВИР на выезд в Минск.
– Текс-текс-текс, – машинально произносил Симбирцев, бегло просматривая бумаги студента. – Та-ак, а кто те граждане, которым в Москве вы помогали с багажом? Это ваши знакомые? Один из них, кажется, тоже кореец, да?
«Вот черт! Значит, кто-то видел, как я таскал чемоданы. Надо отвечать очень аккуратно, чтобы не попасть впросак и не выдать себя». Мысль об опасности заставила его стряхнуть с себя расслабленность от случившегося, и Ен Тхя стал медленно отвечать, подбирая ни к чему не обязывающие выражения. И это ни в ком не могло вызвать подозрения, потому что вполне закономерно, что иностранный студент плохо говорит по-русски.
-Да, я знаю только одного, корейца. Он наш посол в Москве. Мне кажется, они садились в то купе, где сегодня…
– А как фамилия вашего посла и куда он направлялся? – не дал ему договорить следователь.
– Его зовут Ли Сон Ча. Сказал, что едет тоже в Минск. А что, он и его товарищ, с которым, кажется, ехал вместе, перешли в другое купе или, может, я ошибся, они едут рядом?
– А ваш этот, посол, не говорил, что будет в пути сходить для чего-либо, – не отвечая Ен Тхя, продолжал сыпать вопросы странный человек в черной футболке.
– Нет, ничего не говорил такого. Да мы и не успели ни о чем побеседовать, только помог с вещами и ушел к себе. Посол, – товарищ пожилой и очень устал. Я думал, что он тут же ляжет спать… А почему он слез с поезда так рано?
– Не слез, а сошел, – машинально поправил студента Симбирцев. А где и почему – разберемся. Если вспомните еще какие-нибудь подробности, сообщите. Я базируюсь у проводницы Анны Дмитриевны. До встречи, – и следователь скрылся так же стремительно, как и появился.
Оставшись один, юноша задумался. «Я правильно сделал, что назвал Ли Сон Ча и сказал, что он посол. Так легче им будет найти этого врага народа. Но почему они удрали с поезда? Что-то заподозрили? Они не могли видеть, как я закрывал вентилятор. Я проследил – никто не смотрел. Тогда что же заставило их бежать? А когда успела появиться эта женщина с ребенком? “И вновь кошмарное воспоминание стало застилать сознание Ен Тхя. Но другая тревожная мысль оттеснила горечь трагедии. «Но ведь я не выполнил задания, и этот собачий сын жив, ходит и посмеивается надо мной. Впрочем, откуда ему знать, какой сюрпризик я ему готовил? Но от этого мне не легче. На меня люди надеялись, а я… Наверное, и в Пхеньяне узнают, что я не справился с важным поручением. Ну, как нехорошо… Вместо этих подонков погибли женщина и ребенок. Что же делать? Лучший выход, чтобы тех поймал следователь Симбирцев и обвинил в убийстве пассажиров. Но словит ли он их? На вид вроде шустрый, а там кто знает». – Но тут его мысли переключились на другое. – «Почему, уходя, следователь сказал мне «До встречи»? Что он имел ввиду? Думает, расскажу еще какие-нибудь подробности? Если бы знал что-либо о Ли Сон Ча, рассказал непременно. А так – дудки. Чем меньше говоришь, тем безопаснее для тебя, – вдруг вспомнил он слова дяди, сказанные в тот вечер, когда Ен Тхя впервые отправился в комитет госбезопасности, чтобы рассказать о выстреле Германа Королькова. – Да, лучше буду больше молчать», – решил он.
В Минск поезд прибыл ранним солнечным утром. Все вокруг радовалось и ликовало. Бабки казались добрее, а девушки красивее. Впрочем, мужчины были такими же, как в Москве – хмурыми и не выспавшимися, с одной мыслью – где бы похмелиться. Но, как бы белорусские барышни ни были хороши, Ен Тхя не мог на них смотреть. Все они казались на одно лицл – убитой в вагоне молодой женщины. И всю предыдущую ночь она снилась ему с ребенком на руках. Искаженное удушьем лицо преследовало его всюду. Он боялся оставаться один в купе. Вставал, выходил в коридор и бродил по нему, испуганно оглядываясь всякий раз, как подходил к зловещей двери. Так что вид у него был нисколько не лучше, чем у угрюмых мужчин. Лишь причина была другая. Он с радостью бы напился, но от стопки водки ему становилось плохо. И нередко вспоминал, как один из студентов сказал во время очередного застолья в общежитии: если мужик не пьет – он плохой человек.
Ен Тхя тут же, на вокзале купил обратный билет на вечер. Ехать в город ему было незачем, да и не хотелось. Прежде чем подойти к билетной кассе, юноша обмозговал, не будет ли подозрительным, что он сразу возвращается в Москву. Но никакой опасности не узрел, и потому встал в хвост длиннющей очереди. То, что долго придется стоять, его даже устраивало – все равно некуда себя девать. Заметив вдали высокого мужчину в чем-то сером, Ен Тхя подумал о Симбирцеве. Он, конечно, больше не ходил к тому в купе проводницы, но дважды сталкивался в коридоре. В одну из таких встреч следователь остановил его и без обиняков спросил:
– Послушайте, я в студенческие годы не позволял себе так роскошествовать – ездить в купе, да еще «СВ». Да и остальные едва наскребали на полочку в плацкартном. У вас что, дядя секретарь ЦК или клад нашли?
Кровь ударила в лицо юноши и тут же схлынула. Он как-то не подумал о такой детали, которая могла вызвать подозрение, и испугался. Но в следующий момент нашел, что ответить.
– Во-первых, мы иностранцы, получаем пятьсот рублей стипендии, а не двести двадцать. А, во вторых, билетом меня обеспечило посольство. И не удержался: – Можете спросить у товарища посла, если сумели найти его.
Симбирцев хмыкнул и, пожав плечами, вышел в тамбур покурить. Помня этот разговор с прокурором и вообще, чтобы сэкономить деньги, Ен Тхя взял обратный билет в плацкартный вагон, и не пожалел об этом. В столицу ехала большая компания парней и девушек, и он провел вместе с ними все время с песнями под гитару, анекдотами и веселыми розыгрышами. Он практически не спал все это время и приехал в Москву вконец измотанным и физически и морально.
Прямо с поезда Ен Тхя отправился в посольство и был там раньше самого консула. Маленькая секретарша Кен За усадила его на диван, и они минут десять проболтали.
Увидев в приемной Пак Ен Тхя, консул Тен Юн Ги даже изменился в лице. Кивком головы, приказав следовать за ним, он вошел в кабинет и плотно притворил за студентом дверь.
– В чем дело, почему вы уже здесь? – зашипел Тен, стараясь приглушить голос, чтобы не услышала любопытная секретарша. – Вы что, проворонили своего подопечного?
– Нет, я не проворонил, как вы изволили выразиться, – обозлился юноша. «Тебя бы на мое место, так ты тут же подох бы, скотина!» – подумал он, сдерживаясь, чтобы не начать кричать. – Произошло что-то невероятное. – Чтобы как-то успокоиться, он подошел к окну и, налив в стакан воды из графина, залпом выпил. Вода была теплая и невкусная. Нерадивая Кен За, верно, не меняла ее несколько дней. – А случилось вот что. – Он шаг за шагом описал, как проходила операция в вагоне. Почему Ли Сон Ча и его спутник так быстро сгинули из купе, как оказалась на их месте женщина с ребенком – непонятно! – Может быть, к вам поступали какие-нибудь сведения об изменениях в планах бывшего посла? Тогда почему вы не сообщили мне об этом?
– Никаких сообщений мы не получали, – мрачно пробурчал консул. Он уже предвидел, какую бурю там, наверху, вызовет сообщение о провале покушения на Ли Сон Ча. Не далее как вчера он звонил в Пхеньян и с уверенностью заявил, что все будет в порядке, что, наверное, уже сейчас врага народа Ли нет в живых. Дело в надежных руках преданного партии человека. Получилось же, что эти «надежные руки» оказались слабее соломенной веревки. Не испугался ли он в последний момент и не дал ли задний ход? Да нет, вроде бы парень проверенный. Сколько раз приходил доносить на своих товарищей. И хитрый – каждый раз притворялся, что делает это от чистого сердца, во благо родины. Да и Ли Сон Ча не любил. Говорил, что этот собачий сын не принял никаких мер в отношении юхаксян Яна и Кима. Так что в этом отношении прокола быть не должно. Всего скорее… – «Послушайте, наверное, Ли Сон Ча заметил, как вы закрываете вентилятор и догадался, что замышляете против него. Потому бежал вместе с провожатым или кем-то там еще.
– Нет, я совершенно уверен, что никто не видел, как я задвигал решетку на вентиляторе. Совершенно уверен! – для убедительности повторил Ен Тхя. – А если даже так, как говорите вы, так почему же тогда, уходя из купе, они не открыли решетку? Ведь должны были понимать, что могло случиться то, что случилось?!
– Молодой человек, почему вы считаете, что кто-то должен быть человечнее вас – усмехнулся Тен Юн Ги. – Ладно, идите. Возвращайтесь в общежитие. Будут спрашивать, почему вернулись сразу, скажете, что в Минске отменили съемки. А тут без вас юхаксян такое закрутили – голова лопается от проблем. Идите. Будете нужны, – вызовем, – и консул сел за стол, обхватив ладонями голову, будто боялся, что она действительно лопнет.
