Глава двадцать девятая
Солнце как бы нехотя вылезло из-за бегущих низких туч и позолотило теплыми лучами мокрую землю. Все живое потянулось навстречу теплу, отряхиваясь и расправляясь от зябкой сырости.
Четверо наших «отшельников», к утру уснувшие сидя спиной к спине, с трудом разодрали опухшие глаза и с тоской рассматривали нанесенный стихией урон. Их колотила дрожь, потому что одежда, вымокшая насквозь за ночь, не согревала, а холодила до костей. У всех было такое чувство, что у них, по меньшей мере, пневмония.
Однако замечено, что в экстремальных условиях человеческий организм вырабатывает какие-то гормоны стойкости. На передовой в войну солдаты сутками проводят в окопах под дождем – и ничего. Никаких пневмоний и бронхитов. Как говорится, приказано быть здоровым. Именно это удивительное защитное свойство организма, помноженное на молодость, оберегли парней от хворей. Через какие-нибудь полчаса солнце сделало свое дело. Ребята закопошились, стали приводить в порядок себя и то, что оставалось еще от жилья. Но в данный момент лучшим стимулятором оказался голод. Он заставил их быстрее двигаться и соображать На разостланной клеенке появилась бережно сохраненная от дождя снедь, оставшаяся после вчерашнего пиршества. На пристроенном таганке в котелке уже вскоре стал закипать чай. Все делалось четко и споро. Подтвердилась справедливость слов одного мудрого человека о важности опыта и стажа работы. Ведь шел уже четвертый день лесной жизни парней.
После завтрака было решено отправиться за покупками всем четверым. Мало ли что могло произойти. Вчерашняя встреча с «голым» парнем насторожила ребят. Кроме того, путешествие в цивилизацию несколько развеяло бы «робинзонов», отвлекло от тягостных мыслей.
В самый разгар подготовки к походу они почувствовали шевеление на тропинке, ведущей к их лужайке. Они и не заметили, как выстроились стенкой к предполагаемому врагу, чтобы дать достойный отпор. Но к их изумлению и вящей радости из-за деревьев вскоре показалась маленькая фигурка, в которой они признали Оленьку Константинову. Увидев их, девушка готова была броситься бегом, но тяжелая ноша в обеих руках, казалось, буквально пригибала ее к земле. Позади Оленьки маячила большая фигура бабы Настасьи.
Трудно передать, сколько было восторгов и радости при встрече. Все обнимали и целовали девушку, даже обычно нелюдимый и серьезный Ли Ди Ман долго держал маленькие ручки Оли в своих и благодарно смотрел в ее раскрасневшееся от счастья лицо.
Когда все несколько утихомирилось, девушка спросила:
– Вы уже позавтракали, мальчики? Вот и хорошо. Сейчас немного поболтаем, а потом пообедаем. Будем есть пап и кук.
Сначала, кроме Юна, никто не понял, о чем речь. Когда же до них дошел смысл «незнакомых» в устах девушки странных слов, новому приливу восторга не было конца.
Посыпались вопросы:
– Ты сама приготовила кук и пап?
– Где взяла твендян?
– Когда научилась готовить?
– Мой Юник меня научил, – и Оленька посмотрела на вконец смутившегося Сек Вона. Заметив его замешательство, девушка улыбнулась и продолжила: – Посмотрите на этого дурачка. Он пытается изобразить, что не очень рад, а, может, и вовсе не рад мне. Не получится, милый, не отвертишься. Боже! И я, дура, что-то изображала из себя. Если бы не это, – она посмотрела на верхушки деревьев, будто прислушивающихся к ее словам, на небо, поднявшееся так высоко, что аж дух захватывало, – может, и дальше продолжала бы дуться. Но куда мы друг без друга, правда, Юник? Мы, как нитка с иголкой: куда ты, туда и я. Теперь от меня никуда не денешься, – нахмурила она бровки, а глаза в это время счастливо смеялись.
– Вот и состоялась помолвка, – не без зависти тихо произнес Хан Дон.
– А по-нашему, – сговор, – подхватила бабка Настасья. Эх, жаль самогону не прихватила. Хотела, было, да вот она, – указала бабка на Олю, – грит, что вы не умеете пить. Не русские же. Но и без водки – «горько», пока не поцелуются, – и то ли от радости, то ли вспомнив что-то из молодости, смахнула слезу, а потом закричала: «Горько»!
Все подхватили.
Юн стоял посреди лужайки в полной растерянности, а Оленька легко подошла к нему, поднялась на цыпочки и крепко поцеловала прямо в губы.
-Вот так, – промолвила она, чуть задыхаясь, – и никакие законы нам не запретят любить! Кстати, ты-то меня любишь? А то что-то все я говорю. Ты же молчишь. Так любишь или нет?
– Любишь-любишь! – заволновался Сек Вон, как всегда в такие ответственные минуты, коверкая русский язык.
Взрыв смеха, веселого и добродушного, поддержал его слова. В этом смехе из души каждого вылетела прочь тревога последних дней. Вместе с ней ушли и сомнения – правильно ли поступили? Все опять стало ясным и понятным. Даже чужая любовь возрождает здоровые силы души.
– Вы вот что, ребятки, побудьте тут, а я схожу на бережок. Там знаю дедка, у которого нет-нет да заваляется бутылочка-другая. Все же без этого нельзя. Не по-русски получается. Ее не стали удерживать: общее возбуждение требовало подкрепления.
Бабка ушла, а оставшиеся расселись на уже просохшей траве и стали расспрашивать девушку о жизни в Москве, как будто целый год не были в столице.
– Как ты узнала про нас? – спросил все еще не переставший удивляться всему происшедшему Ян.
Девушка с укоризной посмотрела на него.
– Ты у меня, Юник, слепо-глухо-немой. Ничего не видишь, ничего не слышишь и не говоришь вовремя нужные слова, – не преминула она подколоть Сек Вона. – Я знала о каждом твоем шаге. Каждом вздохе. Думала, пусть еще немного помучится, а затем я все скажу.
– Очень плохое, да? – опечалился Ян.
Олечка оглядела всех, как бы говоря, видали дурачка? Но потом улыбнулась: «Хотела сказать – люблю до конца жизни!».
Все вновь засмеялись и даже зааплодировали.
Ли Сын Гу доехал до Москвы в тамбуре электрички. Он не стал заходить в какой-либо вагон: не хотелось никого видеть и почему-то страшно было оставаться наедине с русскими. Ему казалось, что те каким-то образом узнав, какой совершил проступок, непременно прибьют его. Когда двери с шипеньем открылись, он выскочил на перрон и, не оглядываясь, так как боялся вновь встретиться с Хоном и Сон Ай, зашагал к выходу в город.
В общежитии Сын Гу долго метался по комнате, не находя себе места. Его обуревали угрызения совести за подленькую роль в отношении товарищей, так или иначе приведшую к смерти Ок Сир. Но всем его существом владел страх. Страх за себя. Он не должен уезжать отсюда, не должен возвращаться в Пхеньян. Как он завидовал Хону и тем, кто сейчас ютится у бабы Настасьи. Пусть в тесноте, пусть впроголодь, но они свободны. Свободны хотя бы от этого омерзительного, как холодный пот, страха.
Спускающиеся сумерки еще более усугубили чувство покинутости всеми, и Ли кинулся вон из общежития. Куда идти, к кому? Конечно же, к Иришке. Как он не додумался раньше?! Эта тихая, с неброской наружностью девушка обладает какой-то внутренней силой, может быть, благодаря своей убежденности в правильности того, что она делает и говорит. Она всегда умела его успокоить, давала верные советы.
Сбегая по ступенькам метро, сидя в гудящем вагоне, Сын Гу заклинал судьбу, чтобы Иришка оказалась дома. Она снимала небольшую комнатку в Чертаново и до нее надо было пилить и пилить, причем с пересадками. Но Ли не обращал внимания ни на что, он был сосредоточен на одном: пусть она будет дома.
Сын Гу поймал себя на странных мыслях и действиях. Он начинал считать ступеньки на встречающихся лестницах, уверяя себя, что если их будет четное число, то Иришка будет дома. Когда же получалось нечетное, отбрасывал эту мысль и хватался за новую: если подойдет автобус номер двадцать шесть, то девушка будет дома. Будто бы от этого действительно зависела его судьба.
Он еще издали увидел ее светящееся окошко и успокоился. Иришка встретила его, как всегда, ровно. Сначала Сын Гу не нравилась такая манера, и он упрекал ее, что она не рада ему. Но девушка как-то сказала: «Кто ярко вспыхивает, тот быстро сгорает. А ровное пламя надежнее и долговечнее». И Сын Гу успокоился.
– Чаю хочешь? А может, ты голоден? – спросила Ира после того, как Ли помыл руки, к чему его приучила тоже она. Услышав слова о еде, Ли почувствовал насколько он голоден. За целый день во рту не было ни маковой росинки. Даже воды не попил. И через какое-то время, уже поев вкуснейших котлет в сметанном соусе и напившись горячего сладкого чаю, подобревшй и разомлевший Сын Гу рассказал Иришке то, что его мучило. Конечно, он многое опустил. Ни слова о Сун Ок и сыне, ничего о своей роли провокатора. Рассказал, что посольство хочет отправить часть студентов назад, в Корею за плохое поведение и низкую успеваемость. В этом отношении у него все в порядке, но поскольку большинство студентов с плохой характеристикой учатся во ВГИКе, его под одну гребенку тоже хотят выслать.
Закончив рассказ, Сын Гу впервые заметил, что девушка взволнованна. Это ему польстило. Значит, не хочет, чтобы уезжал. И самодовольно упивался, исподтишка наблюдал за ней. Та долго молчала.
– Я постараюсь помочь тебе, – произнесла она, наконец, и потрепала его по макушке. – Еще не знаю как, но, мне кажется, что-то сделать можно. Так что не надо заранее волноваться. Ты останешься или тебе надо ехать?
Не отвечая, он охватил ее за талию и привлек к себе на тахту.
– Что-то больно весело у вас тут, как бы плакать не пришлось, – внезапно раздавшийся насмешливый голос прервал громкий смех лесной компании. Неподалеку стоял «голый» парень с овчаркой, а за ним семеро таких же, как и он, накачанных и явно не миролюбиво настроенных молодых монинцев. – Смотри ты, и деваху нашу уже подцепили эти косоглазые. Ты, крошка, иди к нам. Мы тебя не хуже приголубим. Этих же сейчас будем убивать. Нечего им загаживать наш лес. А ну, ребята, покажем этим сыновьям Востока, где раки зимуют! –и они грозно двинулись на «лесовиков».
Студенты вскочили на ноги и приготовились принять неравный бой. В этот момент что-то взметнулось перед ними, и они увидели, что Оленька в несколько прыжков оказалась между двумя враждующими силами. Эта маленькая девушка как воробушек из тургеневского рассказа, раскрывший крылышки и готовый защитить перед пастью собаки своих птенцов, вся, взъерошившись, решила прикрыть собой друзей.
– Сначала убьете меня, а потом пройдете, – среди наступившей тишины раздался звонкий голосок Оленьки.
Парни остановились в замешательстве. В это время откуда-то сбоку вынырнула большая сухопарая фигура бабы Настасьи и встала рядом с девушкой. В каждой руке она сжимала за горлышко по бутылке с мутноватой жидкостью.
И вдруг парни засмеялись. Вскоре смех перешел в хохот. Студенты-корейцы сначала изумленно переглянулись, но потом не выдержали и тоже стали смеяться. И действительно, представшая картина была настолько уморительна, что никто не смог устоять, чтобы не засмеяться. В центре лужайки стояли маленькая девушка, расставив руки, будто так могла защитить находящихся сзади, а рядом, с двумя бутылками, точно сжимая гранаты, стояла большая косматая женщина. Сцена была уморительна и одновременно трогательна.
– Да ладно, пусть живут. Мешают что ли кому, – заговорил здоровый большеголовый парень, утирая слезы, выступившие от смеха. – Пацаны вроде неплохие.
Остальные тоже обмякли и стояли, не зная, что теперь делать. – В это время произошло почти невероятное. Громадный черно-рыжий пес, до сих пор стоявший с вздыбленной шерстью и ждавший команду «фас», чтобы наброситься на врагов, вдруг завилял хвостом, мирно подошел к Оленьке и улегся у ее ног. Хозяин собаки «голый» парень от удивления и огорчения потерял дар речи. Он только разевал рот и взмахивал руками. Но овчарка не обращала на него ни малейшего внимания и умильно смотрела на маленькую девушку.
– А чо, братва, не выпить ли нам мировую? –произнес один из монинцев, плотоядно поглядывая на бабкины бутылки. – Пацаны нормальные, даром что нерусские, а деваха! Другой такой не сыщешь. Может, пойдешь за меня? На руках носить буду, – и он протянул здоровенные ручищи, словно сейчас прямо готов был поднять Оленьку на руки.
Через некоторое время лужайка представляла собой интересную картину. Вокруг костра уселись и разлеглись, кто как мог, недавно враждовавшие стороны. Кто из кружек, а кто прямо из котелка с аппетитом уплетали кук и пап, изредка прихлебывая из горла, за неимением посуды, огненную воду. И велась самая мирная беседа.
Когда с обедом было покончено и монинцы удалились восвояси, а Оленька с бабкой – на озеро мыть посуду, из леса вышли двое мужчин и направились к студентам.
– Прямо как в кино, – добродушно рассмеялся один из них и представился: – Снегирев Павел Николаевич, полковник комитета госбезопасности. А он – кивнул полковник на спутника, – старший лейтенант Юрий Александрович Дымин. Просим любить и жаловать. Так я говорю? Как в лучшем боевике. Ваша девушка – прямо настоящая героиня. Жанна д Арк Монинского уезда. Нет, кроме шуток. Молодчина. Ну, как говорится, все хорошо, что хорошо кончается. Разошлись с миром и ладно, а то мы думали, что придется вмешиваться.
– Так вы за нами пришли? – не включаясь в шутливый тон полковника, спросил Хан Дон.
– За вами, за вами, голубчики. Только не в таком смысле, как вы подумали. Собирайтесь. Поедем в Москву, поселим в гостинице, поскольку из общежития вас вышибли, а там посмотрим, что с вами делать. Испросим ваше желание, взвесим наши возможности, в общем, я думаю, что поладим. Договорились? Вот и ладно. Подождем представительниц прекрасного пола и – в путь.
Ли Сын Гу проснулся, когда Ирины уже не было. На столе он обнаружил записку: «Вскипяти чай на плитке, бутерброды в холодильнике. Я побежала по вчерашним делам. Если можешь, дождись меня. Целую. Ирина».
Сын Гу поморщился, подумав о бутербродах. Он-то надеялся, что Иришка, хорошая стряпуха, испечет что-нибудь вкусное, накроет на стол и поднимет его поцелуем. А тут придется все делать самому, да еще жевать надоевшие бутерброды с колбасой. Он и в общежитии мог так позавтракать. Но ничего не поделаешь, надо вставать. И сладко потянувшись, он поднялся и стал заниматься собой в замедленном темпе. Торопиться было некуда, тем более что решил дождаться девушку.
Она явилась только после полудня. Взволнованная и счастливая. Это было видно по ее блестящим глазам, но внешне оставалась сдержанной и спокойной.
– Как там наши дела? – Ли не терпелось узнать новости. В том, что все будет улажено, он не сомневался, раз Ирина взялась за дело…
– Все вроде бы получается как надо, садись, я все расскажу по порядку, – ответила девушка, задвигая раскладной диван и застилая его рыжим пледом. Она успела уже сложить и убрать постель, вынести посуду после завтрака Сын Гу, помыть ее и поставить в шкаф. Сейчас, решительно вытерев руки, смазала их кремом, сняла фартучек, повесила на гвоздик за шкафом и села рядом с Ли. – С утра я сбегала в институт и узнала адрес и телефон нашей препши по общей хирургии. Это твоя землячка, Чен Татьяна Ивановна. Она работает в больнице. Заведует хирургическим отделением. А у нас подрабатывает. Зарплата же мизерная. У меня с ней сложились неплохие отношения. Я как-то помогла подобрать материалы для одного из разделов ее кандидатской. Прямо скажу, работы было много. Пришлось покопаться в архивах, да еще провести несколько, правда небольших, но все же социологических исследований. Все это тебе рассказываю так подробно, – стала объяснять Ирина, видя, как нетерпеливо заерзал Сын Гу, чтобы ты понял, насколько Татьяна Ивановна обязана мне и потому будет держать язык за зубами. Утром я нашла ее у себя в кабинете. Предупредила, что разговор предстоит долгий и совершенно конфиденциальный. Врачиха заперла дверь, чтобы нам не помешали, и приготовилась слушать. Я все ей рассказала. Постой, – остановила она Сын Гу, вскочившего было на ноги, – успокойся и сиди смирно. Никаких имен я, естественно, не называла, так что ты прежде времени не волнуйся. Выслушав меня, Татьяна Ивановна подумала и сказала, что все можно уладить. Насколько я поняла, вас думают отправлять не сегодня-завтра, да? Ну, вот. Завтра с утра ты отправишься, конечно, вместе со мной в больницу. Татьяна Ивановна положит тебя в палату и тебе срочно вырежут аппендицит. Ну, что опять вскочил?! Это совсем не больно, поверь мне, ведь я же будущий хирург и уже присутствовала на операциях такого рода. Там дети даже не плачут, а ты взбеленился. Успокоился? Умничка. Тем более аппендикс никому не нужен. Так сказать, атавизм. На Западе этот отросток вырезают новорожденным, чтобы не мешал жить.
– После операции какое-то время будешь нетранспортабельным. Для ваших в твоем лице потеря будет невелика. Ты же не участвовал ни в каких заговорах. Отлежишься в больнице. В случае необходимости, у тебя получится какое-нибудь «осложнение». Ты понимаешь, о чем я говорю? И тебя продержат в стационаре подольше. А когда твои однокашники приедут, ты будешь здоровеньким и красивым, как прежде. Как тебе наш план? Если одобряешь, поцелуй меня и давай подумаем, как проведем остаток дня – ведь с недельку тебе не удастся приходить ко мне. Я-то буду навещать тебя каждый день, не беспокойся. Давай сегодня…
Но он не дал ей договорить. Повалив на диван, пробормотал: «Сегодня мы никуда не пойдем», – и впился в ее мягкие податливые губы.
… После ухода Ирины, обратившейся к ней с такой странной просьбой хирург Татьяна Ивановна чувствовала себя не в своей тарелке. Что-то свербило в душе она не находила места. Ей непременно нужно было с кем-то посоветоваться, чтобы пришло успокоение. В этот момент постучали, и в дверях появилась Хе Чун Бок практикантка, приехавшая из Кореи, на курс младше недавно сидевшей здесь Ирины.
– Заходи, заходи, Чун Бок, – обрадовалась врач. – Что у тебя? Хочешь отпроситься? – поняла она по глазам девушки. – Иди отдыхай. Сегодня у нас ни одной операции не запланировано, так что сможешь смело гулять.
Девушка благодарно улыбнулась и уже собиралась идти, когда ее остановила Татьяна Ивановна.
– Постой, у тебя не найдется минут пять на разговор со мной, можно сказать, по личному делу?
У девушки от любопытства заблестели глазки, но, не замечая этого, Татьяна Ивановна продолжала: «Вот и чудно. Сядь сюда, тут удобнее, – указала на небольшой диванчик у окна и сама села тут же. – Ты, наверное, как раз самый подходящий человек, с которым я смогу посоветоваться. Понимаешь, речь идет об одном из ваших студентов. Он тоже приехал из Пхеньяна. – Чун Бок насторожилась. – Фамилии его я называть не буду, да и тебе она ни к чему, но вот скажи, это большое преступление, если ему предлагают съездить на каникулы на родину, а он захочет избежать этого. По личным мотивам. Именно по личным. Тут никакой политикой не пахнет».
– Н-нет, – протянула Чун Бок, – мне кажется, здесь ничего плохого нет. Ему предложили, а он отказался. Может, у него любовь. Будут страдать и он, и девушка…
– Ну, ты прямо в точку попала. Именно любовь и именно девушка. Да ты ее знаешь, она из вашего института. Вы даже, кажется, подружки.
– Ирина Казакова?
– Она-она. Только тс-с, ни слова, ни ей, ни кому другому о нашем с тобой разговоре. Она очень просила. А то у парня могут быть неприятности, а мне мало не покажется, если об этом узнают.
– А что вы хотите сделать? Может, лучше не надо рисковать? Пусть прокатится туда и обратно…
– Да нет. Тут такое дело. Там собралась какая-то шайка студентов – не учатся, пьют, гуляют. Их решили отправить в Корею насовсем. И может так получиться, что под шумок и он попадет в число тех, кого больше не пустят в Союз. Жалко же парня. Пусть хоть выучится, тем более во ВГИКе, а туда ой, как трудно попасть! Да и на Иришку больно смотреть. Если он останется, может получиться хорошая семья. Вот мы, женщины постарше, мудрее вас, молодых, и мужчин, наших сверстников. Всегда думаем о самом главном. О том, чтобы создавались семьи. Ведь что такое семья? Это основа общества, будущее страны…
Но Чун Бок слушала разглагольствования мудрой женщины вполуха. Ее мысль лихорадочно работала.
Скажите, вы не знаете, когда их хотят отправить? Что-то я ничего не слышала. Может, и мне попроситься проехаться туда и назад. Родителей так давно не видела… Хотя практика… – и девушка умоляюще посмотрела в глаза врачу.
– Вот еще выдумала, практика! Ты у нас образцовая практикантка! Ни одного пропуска и безотказная в работе. Я тебе сегодня же могу поставить зачет и написать отличную характеристику. Беги скорее, может, успеешь оформиться. Отправка же ожидается не то завтра, не то послезавтра.
Чун Бок не надо было повторять дважды. Она сорвалась с места и по-корейски в пояс поклонившись Татьяне Ивановне, скрылась за дверью. Врач приятно улыбнулась, вот что значит наше, корейское воспитание, почтительное отношение к старшим.
А Чун Бок действительно торопилась. Она догадалась о каком студенте шла речь. Это Сын Гу, которого не раз встречала с Ириной Казаковой. Он же ВГИКовец. Все совпадает. Она краем уха слышала, что его вместе с крамольной группой собираются отозвать в Пхеньян. А он хочет улизнуть. «Не по-лу-чит-ся!» – по слогам произнесла она мысленно, и даже показала язык, чем очень удивила и обозлила старика-инвалида на костылях, шедшего ей навстречу.
Первые восемь телефонов-автоматов не работали – либо трубка оторвана или диск не вращается, а в одной вообще не оказалось телефонного аппарата. Кто-то с мясом сорвал и унес. Наконец попался действующий таксофон. Чун Бок набрала номер посольства и попросила соединить с консулом.
В коридоре раздался телефонный звонок. Потом еще и еще. Аппарат стоял на тумбочке у двери на кухню. Хозяйка, немолодая уже женщина, когда бывала дома, часами болтала со знакомыми, прижав трубку к уху и делала свои дела. Ирине так не хотелось вставать. Она мысленно махнула рукой – пусть, мол, звонит. Если очень надо, позвонят еще. Ее саму домогались редко, а хозяйка на даче до поздней осени. Но телефон, помолчав, затрезвонил вновь. Ирина вздохнула, осторожно сняла руку спящего Сан Гука со своей груди и пошлепала босыми ногами в коридор.
– Алло, – раздался в трубке незнакомый женский голос. Ирине показалось, что кто-то говорит, зажав нос пальцами – уж очень гнусаво звучали слова. – Это Ирина Казакова?
– А кто ее спрашивает? – настороженно спросила девушка.
– Я от Татьяны Ивановны, медсестра из больницы. Вы знаете такую?
– Угу, – промычала Ирина, начиная тревожиться.
– Татьяна Ивановна просила передать, что планы меняются. Вашего знакомого нужно положить в стационар сегодня, а не завтра, как вы хотели. Пусть он к восьми подойдет к центральному подъезду двадцать четвертой больницы на Володарского. Знаете, рядом с магазином «Одежда»? К нему выйдут. Кстати, как его фамилия? Как-как? Ли? Хорошо. Пусть товарищ Ли ждет. А вы где-то в семь приезжайте к Татьяне Ивановне. Заберете направление. Сама она не может отойти от больного. Очень тяжелый. До сих пор была в операционной. Вы все поняли? Значит, товарищ с короткой фамилией пусть приходит к восьми на Володарского, а вы к семи к Татьяне Ивановне. Пока, – и в трубке зазвучали частые гудки отбоя.
– Вот черт, – тихонько выругалась Ирина и посмотрела на круглый допотопный будильник, громко тикающий на кухонном столе. Стрелки рожками спустились вниз. «Без двадцати шесть. Долго же мы баловались», подумала она, и истома волной прокатилась по ее обнаженному телу. Посмотрела на свои груди, живот, ноги. «А я девушка ничего», – усмехнулась и побежала будить друга.
Они не успевали, поэтому бегом неслись за автобусами, рысью спускались по ступенькам эскалаторов.
– Плохо, что нам в разные концы, но хорошо, что у меня будет час времени, чтобы заскочить к Татьяне Ивановне, а после мчаться к тебе, – переводя дух в вагоне метро, говорила Ирина. –Если я немного опоздаю, ты не нервничай. Пусть подождут. Я надолго не задержусь. Только из-за транспорта. Вот будем работать, непременно накопим на «Москвич». А то, что это за дурость мотаться по автобусам и метрошкам. Ты – знаменитый кинорежиссер, будешь зарабатывать кучу денег. Может, и ЗИМ сумеем приобрести, а Сын Гу?
На станции «Комсомольская» они распрощались. Какое-то тяжелое предчувствие угнетало девушку, и она ни за что не отпустила бы Ли, но сразу в два места не поспевала, и потому, скрепя сердце, оставила его одного.
Ирина примчалась в больницу, опоздав минут на пять. Запыхавшись, хотела было проскочить наверх, но ее остановил строгий окрик дежурной:
– Это ты куда навострилась, барышня?
– Простите, мне срочно к Татьяне Ивановне… Я утром уже у нее была, – добавила она будто это могло помочь ей во внеурочное время бегать по больнице. Присмотревшись к вахтерше, она обрадованно воскликнула: – Ольга Михайловна, вы меня не узнаете? Я – Ирина Казакова, в прошлом году здесь практику проходила!
– Ирина – не Ирина, практику – не практику, а по больнице, да еще без халата никому шастать не разрешается. Даже главному врачу, – проворчала пожилая женщина, но уже не так строго.
«Вот уж, действительно, страшнее кошки зверя нет, – подумала, усмехнувшись, Ирина, – для нее важнее главного врача нет никого», – а вслух добавила: – Ольга Михайловна, голубушка, вы мне дадите халатик накинуть? Мне к Татьяне Ивановне нужно. Она меня ждет.
– Да твоя Татьяна Ивановна уже часа три назад, как ушла домой. Еще мне конфет отсыпала, видно, кто-то из больных преподнес. «Пей, – говорит, – чай с конфетами. Все слаще будет». Обходительная женщина. Не в пример нашим бабам.
– Как три часа назад? – не слушая ее воркотню, вскричала Ирина и вдруг, сорвавшись с места, бросилась к дверям. Видимо, предчувствие ее не обманывало.
Ли Сын Гу добрался до больницы довольно быстро. От станции метро недалеко, и он легко преодолел расстояние за какие-нибудь двадцать минут и в половине восьмого был уже на месте. Подойдя к главному входу, юноша заглянул через дверное стекло в вестибюль, отошел и стал прогуливаться по тротуару. Он не обратил внимания на черный ЗИМ, стоящий поодаль, на другой стороне улицы. При его появлении автомобиль, словно живой, запыхтел выхлопными газами и медленно тронулся с места. Поравнявшись с парнем, машина остановилась. Из нее выскочили двое мужчин. Оглянувшись на них, Сын Гу подумал: «Как похожи на наших, корейцев».
– Простите, вас зовут Ли Сын Гу? – спросил один из подошедших по-корейски.
– Да! – удивился юноша и в тот же момент почувствовал укол в бедро. – Что вы делаете?! – хотел закричать, но из горла послышались лишь хрипы. Мужчины ловко подхватили его под руки и затолкали в машину. Захлопнулась дверца, и ЗИМ медленно двинулся вперед, плавно покачиваясь на ухабах.
Ирина Казакова примчалась к больнице на Володарского немного позже восьми. Ли, естественно, не было. Она постучалась в дверь. Никто не открывал. Обнаружив кнопку звонка, стала трезвонить. Минут через пять появилась сердитая тетка в синем халате с распухшими от постоянной работы с водой руками.
– Чего надо? – заорала она через стекло, не открывая двери.
– Откройте, пожалуйста, – произнесла Ирина как можно вежливее, все еще не теряя надежды. – Вы дежурная?
– Я санитарка, не видишь, что ли? – спросила женщина так, будто бы на лбу у нее было написано кто она. – Больница не работает. Дежурная пошла ужинать. Не может же человек не емши.
– Скажите, пожалуйста, – уже со слезами в голосе стала просить девушка, – вы не знаете, к вам недавно должен был поступить больной с острым аппендицитом. Он такой… нерусский. Молодой, среднего роста.
– Видя, как расстроена девушка, санитарка несколько смягчилась.
– Нет, красавица. Я тут уже час мою прихожую и лестницы. Никто к нам не поступал, ни с острым, ни с тупым аппендицитом, – попыталась сострить женщина. Ирина, понимая, что ее расспросы бессмысленны, опустив голову, пошла прочь. Она предчувствовала, что с Сын Гу случилось что-то плохое. И это сделало посольство.
Вернувшись домой после бесплодных поисков Ли, она долго не могла уснуть, перебирая в памяти события дня. Вспоминала разговор с Татьяной Ивановной, которая с такой готовностью, и очевидно, совершенно искренне взялась помочь, потом – те прекрасные часы, когда они оставались с Сын Гу вдвоем. И тут раздался звонок медсестры, якобы от Татьяны Ивановны… Ирина стала припоминать голос и манеру говорить звонившей. Это была явно русская девушка или молодая женщина. Значит, корейское посольство здесь ни при чем. Так кто же тогда? Лишь к утру она забылась тревожным сном, и вот опять звонок. Девушка вскочила и кинулась к аппарату. Мельком взглянув на будильник, зафиксировала – восемь часов пять минут. «Кто же в такую рань?» – подумала и тут же получила ответ.
Алло! Ирина Казакова? Это говорит корейская студентка Хе Чун Бок. Мы с тобой в одном институте учимся, помнишь?
Ирина удивилась, что Шурка, как они называли кореяночку, так представляется, будто они незнакомы.
– Ты что, Шура, очумела? Говоришь, как чужая. И такая суровая. Что там у тебя, выкладывай, – Ирина даже засмеялась: так странно вела себя подруга.
– Нет, Ира, смеяться не надо, – унылый голос Шурки насторожил Казакову. – А та продолжала: – Я хочу сообщить тебе неприятную новость. С твоим хорошим знакомым Ли Сын Гу случилась неприятность.
– Что с ним?! – вскричала Ирина, вся похолодев.
– Вчера вечером он ехал куда-то в метро и вдруг ему стало плохо. На первой же станции вызвали «скорую». Врачи не могут определить, что случилось. Придя в себя, он сказал, что с ним с детства случаются такие припадки. Нужно принимать какое-то корейское лекарство, а оно у него закончилось. Он хочет домой, в Корею. Говорит, что здесь он умрет. Сегодня в половине двенадцатого его отправляют с Ярославского вокзала, с врачом. Наши боятся, что в любую минуту может случиться плохое. Поэтому спешат. Ли просил предупредить тебя. Хочет попрощаться. Придешь?
– Конечно-конечно, – заволновалась Казакова, – спасибо тебе, Шурка. – Бросив трубку, она кинулась приводить себя в порядок.
Насильно проглотив бутерброд и залпом выпив стакан чуть теплого чая, она побежала к автобусной остановке. «Дура, – ругала она себя, – не спросила, что ему нужно в дорогу. Ладно. Возьму на свое усмотрение. Он же ничего не взял», – раздумывая так, она по дороге забежала в аптеку и магазинчики. Купив колбасу, хлеб, каких-то ватрушек, конфет, полотенце, мыло, зубную щетку и пасту, и всякую другую мелочь, она отправилась прямехонько на вокзал, боясь опоздать.
Состав уже стоял у перрона, когда Ирина выбежала на платформу.
В глаза сразу бросилась группа нерусских людей, стоявших у одного из вагонов. Быстрым шагом она подошла к иностранцам.
– Простите, вы, товарищи, из Кореи? – спросила она, не зная, как сформулировать вопрос, чтобы было понятно, и в то же время не обидеть людей.
– Да, мы корейцы, – ответил один из них на довольно сносном русском языке.
– А Ли Сын Гу, студент из ВГИКа с вами?
– Да, он в вагоне. Там и врач.
– Мне туда можно? – и чтобы было понятнее, указала на себя и на поезд.
В это время в дверях появилась Хе Чун Бок. Увидев Ирину, она замахала рукой и закричала:
– Казакова, Ирина! Иди сюда. Мы тебя давно ждем.
Ирина побежала на зов. Корейцы многозначительно переглянулись и усмехнулись.
– Все сработано, как надо. Теперь никто не скажет, что парня увезли насильно.
– Вообще-то нечего было бояться. Кому какое дело? Ли ведь корейский гражданин, а мы здесь представляем свою страну. Так что это наше внутреннее дело – кого куда посылать или отзывать, – недовольно пробурчал второй.
– Нет, не надо. Из Пхеньяна было дано указание действовать так, чтобы никто ни к чему не мог придраться. Вы же знаете, товарищи, какова здесь обстановка. Можно сказать, анархия. Здешний генсек – это не вождь, а, как здесь говорят, кукурузный початок. Вот товарищ маршал Ким Ир Сен никогда такого не допустил бы. А нам приходится приспосабливаться.
Было непонятно, к чему приспосабливаться – к здешней обстановке или к тому, чего не допустил бы Ким Ир Сен. Но никто не стал уточнять. Когда всего боишься, самое лучшее промолчать.
А в вагоне происходило непонятное. В купе на диване лежал Ли Сын Гу с полузакрытыми глазами. По его лицу блуждала улыбка. На корточках перед ним сидела Ирина и держала парня за руку.
– Послушай, Сын Гу, ты меня узнаешь? Ну, посмотри на меня. Дорогой мой, что с тобой? Почему ты молчишь? Ты меня слышишь? – спрашивала она, потихоньку дергая его за руку. Но тот лишь блаженно улыбался, никак не реагируя на слова девушки.
– Что с ним? Он придет в себя? Сделайте ему укол, чтобы он мог понимать меня. Нам так много надо сказать друг другу, – обратилась Ирина к вошедшей в купе кореянке в белом халате.- Ведь вы же врач, вы же женщина! Ну, сделайте же что-нибудь.
– Кореянка растерянно смотрела на Казакову: «Я по-русски не понимай…»
– Шурка, наконец-то появилась! – бросилась Ирина к вошедшей Чун Бок. – Пусть сделают какой-нибудь укол, чтобы мы могли поговорить, хоть немного.
– Нельзя-нельзя! – затрясла головой та. – Он может умереть. Такое состояние для него самое опти… оптими… Нет. Оптимальное. Надо, чтобы всю дорогу было так. Тогда у него отдыхают нервы, – и для вящей убедительности отчего-то положила свою голову на сложенные вместе ладони и сделала вид, что спит.
Ирина в отчаянии огляделась, словно ища, кто бы еще мог помочь и, не утирая хлынувшие слезы, вновь присела на корточки у дивана и стала гладить безжизненную руку Ли. Так она просидела до тех пор, пока проводница не погнала всех провожающих.
– Не волнуйся, – успокаивала ее Чун Бок, ведя под руку по платформе, – всю дорогу он будет под присмотром врача, которого послали с ним специально. Говоря так, она зорко поглядывала по сторонам, боясь, чтобы женщина в белом халате, тоже сошедшая с поезда, ненароком не попала в поле зрения Казаковой. А та лишь благодарно пожала руку подруге.
– «Сработало», – удовлетворенно, так же, как и тот, на перроне, подумала Чун Бок, – теперь всем будет говорить, какие мы чуткие и заботливые».
Поезд шел, набирая ход. В опустевшее купе, где теперь лежал лишь Ли Сын Гу, вошли двое в штатском. Один из них отчего-то брезгливо взял лежавший на столике букет цветов, принесенный Ириной, и, переломив пополам, бросил в мусорную корзину. А второй, между тем, вытащив из кармана наручники, защелкнул один браслет на руке Ли, а второй закрепил на кронштейне, поддерживающем столик.
– Вот так-то будет лучше. И нам спокойнее и ему безопаснее. – Оба громко засмеялись. – В таких случаях у нас в Корее говорят: – Завяжи ишаку глаза, чтобы не знал куда бежать, – и оба снова загоготали.
