Глава тринадцатая
В посольство КНДР Пак Ен Тхя отправился на следующий же день после заседания парткома института. Проходя мимо часового у подъезда, он весь внутренне сжался. Еще с тех давних пор, когда юноша, можно сказать, полулегально ходил к Герману Королькову, вид часового у ворот всегда вызывал в нем чувство смутного беспокойства, будто солдат мог прочитать его мысли. Но консула Тен Юн Ги, который курировал юхаксян, не оказалось на месте. Секретарша, маленькая кореяночка с кукольным личиком объяснила симпатичному студенту, что товарищ консул давно прихварывал и сегодня-таки не вышел на работу. Только что звонила супруга и сказала, что его положили в больницу, и он примерно неделю не сможет выходить на работу. Ен Тхя расстроился. Уж очень надо было посоветоваться с кем-нибудь из старших товарищей относительно Юн Сек Вона. Ведь непозволительно, чтобы тот участвовал в создании антипартийного фильма, и это прошло для него даром. Ен Тхя был искренне возмущен проступком своего товарища, тем более что его хвалил сам режиссер Ромм. Пак не хотел признаваться себе, что чувствовал зависть. Но главное было в другом. Еще когда у них в партячейке выбирали председателя, Ен Тхя отчего-то был уверен, что выберут его.
Как, наверное, каждому, ему хотелось быть хоть маленьким, но руководителем. Однако тогда проголосовали за Юна.
В тот момент, когда Ен Тхя в замешательстве выслушивал объяснения секретарши, дверь отворилась, и в приемную вошел посол Ли Сон Ча, которого Ен Тхя видел дважды – в день приезда группы юхаксян и в августе прошлого года, когда посол поздравлял с днем освобождения Кореи студентов, собравшихся в актовом зале МГУ. Тогда один из старшекурсников сказал Ен Тхя, что Ли Сон Ча заслуженный человек. В свое время, еще до освобождения страны Красной армией, руководил корейской автономной областью в Китае и был одним из активнейших участников антияпонского движения. Партийная кличка тогда была Ким Мен. После августа сорок пятого его как выдающегося руководителя коммунистов преследовали гоминдановцы. Он вроде бы был членом ЦК Трудовой партии Кореи, – говорил старшекурсник, даже, кажется, выбирали секретарем Центрального комитета, а потом направили послом в Москву.
– Здравствуйте, молодой человек – приветливо поздоровался Ли Сон Ча. – Что привело вас к нам? Постойте, по-моему, мы уже где-то встречались. Вы же из наших юхаксян, не так ли?
– Да, совершенно верно. А вы, наверное, запомнили меня, когда в прошлом году на пятнадцатое августа в день освобождения вручали мне Почетную грамоту за хорошую учебу. Я учусь в институте кинематографии на операторском факультете. Меня зовут Пак Ен Тхя.
– А-а, да, вспомнил, – улыбнулся посол. – Так с чем вы к нам пожаловали?
– Товарищ Пак пришел к нашему консулу по какому-то личному вопросу, – подала голос секретарша. – Но, как вы знаете, наш консул заболел, лежит в больнице и его долго не будет. Вот наш студент и расстроился.
– Ах, вон оно что, – рассмеялся посол. – Это вполне разрешимая проблема. Наверное, я смогу помочь вам, молодой человек. Верно, вопрос касается учебы или общежития? Давайте пройдем ко мне, и вы мне все расскажете, – и первым пошел по длинному коридору к своему кабинету.
«Мне повезло, – думал Ен Тхя, следуя за послом. – Рассказать все самому послу – это большая удача. Куратор все равно докладывал бы ему, чтобы решить вопрос с Яном. А тут товарищ Ли Сон Ча сразу же сможет решить вопрос. У него, верно, есть прямая связь с Пхеньяном, может, с самим товарищем Ким Ир Сеном. Участие нашего юхаксян в создании антипартийного фильма – это очень серьезный вопрос».
Между тем они уже вошли в кабинет посла, и тот предложил студенту:
– Присаживайтесь и рассказывайте, что у вас там стряслось, – и сам, обойдя стол, сел в небольшое рабочее кресло.
Но Ен Тхя продолжал стоять.
– Что же вы, садитесь, – удивленно посмотрел на него Ли Сон Ча.
– Нет, можно, я постою. Я в армии привык докладывать начальству стоя.
– А-а, вы прошли армию… Как, впрочем, и большинство наших юхаксян. Ну, как вам будет удобнее. Я слушаю.
Ен Тхя подробно рассказал послу происходящее в институте.
– И еще, я хочу добавить, – спохватился он, даже вспотев от того, что чуть не забыл сказать о немаловажном. – В число юхаксян как-то попали два чуждых нам элемента. Это тот же Юн Сек Вон, у которого отец при японцах был сельским старостой, и Ким Вон Гын, дядя которого до освобождения страны служил чиновником в городской управе. – Ен Тхя внимательно следил за выражением лица посла, какой эффект произведут его слова, но поняв, что тот отчего-то не ошеломлен, добавил: – Я докладывал об этом замполиту сборного пункта, в Ыйдю, где нас готовили к отправке в Советский Союз. Но товарищ Ли Дя Рен отчего-то не принял никаких мер. И вот… – и юноша развел руками, как бы призывая: смотрите, мол, что из всего этого получилось.
– А вы разве не знаете, что товарищ Ли Дя Рен умер еще до вашей отправки в Советский Союз? – после некоторого молчания медленно произнес посол.
– Как это умер?! Его убили?! – встрепенулся Пак Ен Тхя.
– Нет. Не убили… – удивился такой странной реакции посол. – Он давно болел. Желудок. А тут внезапно прободение толстой кишки. Говорят, могли бы спасти, будь это в большом городе. А тут пока то да се… В общем, опоздали. Потеряли хорошего работника. И о вашем деле он, видимо, не успел сообщить, куда нужно. Но это не беда. Не волнуйтесь. Та-к… – Ли Сон Ча встал и прошелся по кабинету. – Та-ак, – повторил он, раздумывая над чем-то. – А вы, молодой человек, – остановился он перед Ен Тхя, – как-нибудь выразили свое отношение к Юн Сек Вону после происшествия со злополучным фильмом?
– А как же?! Я ему прямо сказал, что так просто дело не оставлю. А он…
– Очень хорошо, – прервал его Ли Сон Ча. – В дальнейшем ведите себя так, будто ничего не произошло. Пусть ваши отношения с Юном останутся такими, как и раньше. Только не вздумайте следить за ним, подслушивать. У нас для этого есть свои люди. А у Юна не должно возникнуть никаких подозрений. Так же, как и у второго товарища Кима… А вы должны быть внимательны и осторожны. Родине нужны такие люди, как вы. Наберитесь терпения. Может, будет нужно, чтобы Юн оставался председателем партячейки. Пусть это вас не смущает. В нашем разговоре вы несколько раз возмущались, что такой человек, с таким прошлым, как Юн, не имеет права быть партийным вожаком. Естественно, им должны были быть вы. Но в самом начале была допущена ошибка. Однако исправлять ее сейчас надо очень деликатно и умело. Вы же видите, какая здесь обстановка. Этот случай с короткометражным фильмом говорит о многом. Поэтому не будем спешить. Всему свое время.
Уже выходя из кабинета, Ен Тхя остановился от внезапно пришедшей мысли.
– Скажите, а почему эти режиссеры, казалось бы большие мастера, уже пожилые люди, многие из них коммунисты, так расхваливают этот антипартийный фильм? Да и нашего Юна подхваливают? Неужели они не понимают, что вредят своей стране, да и вообще всему социалистическому лагерю?!
– За три года, пока вы жили здесь, наверное, заметили, что русские – это странные люди. Они могут быть самыми добрыми и благородными, ради других жертвующими всем, даже в ущерб себе, и в то же время среди них немало жестоких, беспощадных, коварных и злых людей. Они не такие, как мы, и нам их трудно понять…
– Но отношение к родине, к партии… – подхватил Ен Тхя, – у них Сталин был таким же, как для нас товарищ Ким Ир Сен. Мы же за нашего дорогого вождя готовы… А они снимают фильмы о тех, кто не хочет вступать в сталинскую коммунистическую партию. Да был бы жив Сталин, он бы их живо к стенке… Или в деревню, или на рудники на трудовое перевоспитание. Поработали бы как рабочий класс или крестьяне, так тут же изменили бы свою гнилую идеологию. Говорят, что вы долгое время жили в Китае и были большим человеком. Скажите, ведь там тоже люди готовы умереть за Мао Дзе-дуна? Там, наверное, даже строже нашего. Я видел кинохронику, где всяких чиновников-мошенников расстреливают на стадионе. Прямо из маузера в затылок «паф!» – и нет вора государственных средств. Правильно делают. У них население большое. Скоро больше миллиарда будет. Так что этих мошенников надо отстреливать. Не жалко.
– Ну, хорошо, достаточно, – видимо, терпение посла иссякло от разглагольствований юнца. – Извините, но сейчас у меня будет совещание. До свидания, товарищ студент. Надеюсь, мы еще встретимся и тогда поговорим.
Когда за болтливым посетителем закрылась дверь, Ли Сон Ча подошел к окну и долго смотрел в него, ничего не видя, потому что мысли были далеко от того, что творилось там, за стеклом. «Как трудно, да и невозможно, наверное, до конца распознать душу человека. Вот взять хотя бы этого парня. Что это – природная глупость или вбитая в голову пропагандой тупость? Для него совершенно чужд дух, царящий в институте кинематографии. А про ВГИК мне много рассказывали. Говорили, что он отличается от других вузов какой-то особой атмосферой вольности, вольнодумства и творческой свободы. Может быть, потому что каждый студент там – личность, если не сейчас, так в будущем, и не позволяет давить на себя кому бы то ни было. А преподаватели, руководители мастерских… Они тем более. Многие из них знаменитости мирового масштаба. Они не могут, да и не хотят сидеть запершись в своей каморке, только бы их никто не трогал. Вот почему происходят такие вещи, как случай с фильмом студента пятикурсника. Герасимов и Ромм отстаивали не только в буквальном смысле свободу слова Петрова, потому что, если бы не они, посадили бы парня без суда и следствия, но и защищали свои права, честь человека, имеющего право мыслить. Вот уже несколько лет, как нет Сталина, а дух его витает всюду и долго еще будет морочить головы, в общем-то, неглупым, но приученным к ошейнику людям. – При этой мысли посол усмехнулся. Он вспомнил, что ему недавно рассказали про домашнего пса, который без ошейника никак не хотел гулять и жался к ногам хозяина, а как защелкнут ремень на шее с поводком, так пес начинал рычать и бросаться на прохожих. «А как, интересно, восприняли другие наши студенты случай с Юн Сек Воном? – продолжал думать Ли Сон Ча. – Может, не все такие, как этот? Может, и их коснулся дух братства, царящий в институте? Надо бы поговорить с ними, но опасно. Повсюду есть уши. И здесь, в посольстве, и среди студентов. Что-то в последнее время беспокойно на душе. Какие-то предчувствия мучают. Старею что ли, или засиделся? Вон, когда в Китае воевал против гоминдановцев, никаких страхов не было. Генерал Пын Дэ-хуэй еще смеялся, что меня никакая пуля не берет, потому что ничего не боюсь. А тут… И никому ничего не скажешь, ни с кем не посоветуешься. Разве вот с таким, как этот юхаксян, о чем-нибудь поговоришь? Конечно, он, наверное, не безнадежный подлец. Таковы его убеждения, и некоторые слабости, вроде тщеславия. А сколько вокруг негодяев, которые только и следят, чтобы донести, подкусить, свалить с занимаемого поста. И неизвестно, кто опаснее, они или такие, как Пак Ен Тхя – продукт времени и воспитания…»
А между тем этот «продукт» шел из посольства, весьма в радостном настроении и довольный собой. «Вот повезло, – думал он. – С самим товарищем послом удалось поговорить. Это в сто раз надежнее, чем с консулом. Получилось лучше, чем хотел».
