Глава двадцать четвертая
Ок Сир едва добралась до своей комнаты и, рухнув на койку, уставилась на стенку напротив, сплошь завешанную фотопортретами Евгении Сурковой и кадрами из кинофильмов, где уже сыграла талантливая студентка актерского факультета. Сама Евгения уже спала под этой картинной галереей. Она очень уставала на бесконечных пробах и съемках. А ведь надо было еще учиться. Девушка же привыкла все делать хорошо. Так что на отдых ей оставалось совсем немного времени, и каждую свободную минуту она старалась поспать.
Сначала Ок Сир не видела ничего – ни фотографий на стене, ни самой соседки по комнате. Потом мысли стали проясняться и взгляд ее остановился на глянцевом прямоугольнике, где Женька в каком-то фильме целуется с красивым и уже прославленным актером. «Счастливая, – с завистью подумала Ок Сир о подруге. – Красивая, талантливая, учится отлично, о будущем может не волноваться, уже сейчас маститые режиссеры приглашают в свои картины. А главное – она не мечется в поисках правды и своей правоты, устает, но от больших физических нагрузок, а не потому, что надо доказывать даже своим друзьям, что не предательница. Женьку любят, и она спокойно принимает внимание мужчин. У нее еще нет избранника, но уверена, что будет и непременно такой, какого сама захочет. Вон как страстно и нежно целует ее этот красавец. И, наверное, не только потому, что ему досталась такая роль. Он и в настоящей жизни был бы готов быть рядом с такой, как Женька. А мы с Ен Тхя целовались лишь дважды. И то, как бы случайно. Так получилось, что не поцеловаться было нельзя. И потом долго смущенно молчали. А девчата рассказывают, как они проводят время с кавалерами. И в ужас приходишь и… немного завидуешь. Вообще-то они не такие, как мы, корейцы. У них все как-то проще и складнее получается. Взять тот же культ личности Сталина. Большая часть молодежи восприняла его разоблачение как должное. А мы копаемся, переживаем. С одной стороны, понимаем, что это правильно, а с другой – боимся, занимаемся самокопанием. Взять Ен Тхя. Умный, хороший парень, а какой-то повернутый. У него все не как у других. Где он сейчас, что делает? – и мысли девушки потекли в другом направлении.
«Эх, Ен Тхя, Ен Тхя! Когда же настанет такое время, когда я смогу спокойно, без оглядки на твое настроение, на твою позицию поделиться наболевшим о том, как мне бывает трудно, поделиться наконец-то моей маленькой тайной. Ведь ты не знаешь, что я начала писать сценарий о нас, о трудных путях нашей любви. Мне бы так хотелось, чтобы ты прочитал, хоть начало. Тебе должно понравиться. Я хорошо знаю твой вкус: к книгам, картинам ты подходишь с такими же высокими требованиями, как к жизни, правда, порой бываешь слишком требовательным. Это потому, что ты такой честный. И к себе, и к другим подходишь с одной меркой. Как тебе бывает трудно и… мне с тобой. Но вместе мы преодолеем все. Да я и сама странная. Когда мы начали изучать ленинскую работу «Детская болезнь «левизны», я почему-то сразу подумала о тебе. Нет, не о «левизне» речь, а о том, что в тебе еще осталось много детской прямолинейности, даже, наверное, непосредственности… Но ничего, как говорят, перемелется – мука будет. И у нас все выправится… А я сегодня, как дура, разревелась… Как они все на тебя! Так обидно стало и за тебя, и за себя тоже… Как я устала от всего этого! Как хочу спать! Наверное, так же, как Женька Сурикова. Вон, лежит и не пошевелится. Уткнулась носом к стенке… Сейчас упаду и буду спать до завтрашнего вечера… Ой, чуть не забыла! Ведь хотела же сегодня просмотреть протокол… Как жаль, что тебя не было с нами, Ен Тхя. На какой смелый и решительный шаг решились ребята. Еще не поняла, во всем ли они правы, но я с ними буду до конца». Ок Сир нехотя потянулась и взяла с тумбочки картонную папку с завязками. Как-то безучастно развязала разлохматившиеся тесемки и тут же наткнулась на листы, заполненные каракулями Юн Сек Вона. – О-о! – она вскинула руки, как будто взывая к справедливости, и подняла глаза к небу.
– Придется сначала привести в порядок эти записи. Мальчики такие неаккуратные, нацарапают кое-как, а там разбирайся… – Ок Сир вынула несколько листков, вложила в валявшуюся здесь же старую газету, а папку положила на тумбочку. – Сегодня смогу просмотреть только то, что записал Юн и – спать».
В это время открылась дверь и вошла Ким Сун Ок. Уж кого-кого, а ее Ок Сир не ожидала никак. «Что это принесло ее? Определенно хочет что-то вынюхать». Ок Сир легким движением спрятала газету с частью протокола под подушку и вымученно улыбнулась гостье.
– Наконец-то явилась. Уже во второй раз прихожу, а тебя все нет и нет. Где пропадала? – и Сун Ок присела к столу.- А чего эта все спит? – повернула она голову в сторону Суриковой. И часа полтора назад, когда приходила, она все так же дрыхла. Завалилась, прямо не раздеваясь, не покрылась даже. И платье задралось, бесстыжая. Разбудила бы, а то парни зайдут, неудобно. Или подол одерни. Заголилась чуть ли не до пупа.
– Ок Сир решила, что в этом та права. К Женьке часто приходят однокурсники, да и МГУшники нередко забегают. Как пчелы на мед. Девушка ведь красивая. Она с трудом поднялась и поплелась к койке, где спала Женька. Аккуратно, чтобы не разбудить, потянула за подол и нечаянно дотронулась до обнаженной ноги. Та была неприятно-холодная. Уже понимая, в чем дело, девушка невольно отдернула руку. Сколько раз во время войны, когда она сутками дежурила в военном госпитале, ей приходилось ощущать этот холод мертвого тела… Ок Сир взяла Женьку за плечо и с трудом положила на спину. Тело уже начала сковывать окоченелость.
Ок Сир хорошо понимала, что уже ничем не поможешь, но все равно стала теребить Женьку, шлепать по щекам. Оглянувшись на Сун Ок, девушка закричала:
– Что стоишь?! Беги, вызывай скорую! – Но та не шелохнулась. Она застыла с открытым ртом и вытаращив глаза: всю ее била мелкая дрожь.
Ок Сир бросилась в коридор и понеслась вниз на вахту звонить. Когда за ней захлопнулась дверь, Ким Сун Ок вышла из столбняка. Боязливо поглядывая на распростертое тело Суриковой, она попятилась назад к койке Ок Сир, взяла с тумбочки папку и откинула крышку. Пробежав глазами несколько строк, закрыла папку, и, прижимая ее к животу, боком засеменила к двери, а затем выскочила из комнаты.
Вернувшись, Ок Сир и с нею тетя Клава и еще несколько девушек окружили койку Жени, не зная, что предпринять.
– Смотрите, что это? – и одна из студенток указала на пустой стакан с остатками белой жидкости, валявшийся у ножки кровати.
– Ничего не трогать! Вы мешаете следствию! – вдруг громогласно заявила тетя Клава с нотками профессионального следователя в голосе.
– Ок Сир, намеревавшаяся поднять стакан, отдернула руку.
– Она, наверное, сама… – прошептала одна из девушек. – Может, где записку оставила, – посмотрела она на стоявшую рядом тумбочку и даже заглянула под койку.
– Обойдутся без вас. Ни к чему не прикасайтесь лапищами! – вновь предупредила бдительная вахтерша.
В этот момент в коридоре послышались голоса и топанье ног. В комнату вошли мужчина в гражданском и два милиционера в форме.
– Ничего не трогать! Отойдите от кровати! – голос мужчины, особенно интонация, настолько напоминали тетю Клавину, что студентки переглянулись и, если бы не обстоятельства, прыснули со смеху.
Следом вошли врачи, медсестры и санитары с носилками.
– Кто присутствовал, когда больная.. то есть девушка скончалась? –спросил врач, осматривая Женьку.
– Я была… – тихо ответила Ок Сир, которая до сих пор не могла прийти в себя от случившегося. – Но я не знала, что она скончалась…
– Как это вы не знали? На ваших глазах умирает человек, а вы не знаете, – и следователь подозрительно воззрился на девушку, Ок Сир стала сбивчиво объяснять, что когда она вернулась домой…
– Во сколько это было? – прервал ее следователь.
– Не знаю. На часы не смотрела, но на улице было темно. Женька уже лежала на своей койке. Я думала, что спит. Она всегда спит, когда есть свободная минутка. Устает очень. У нее много работы на съемках. Так вот, я пришла, и села вот так, – Ок Сир села на койку и привалилась спиной к стене, – и стала думать. О своем. А потом пришла Ким Сун Ок, – тут только она заметила, что подруги нет в комнате.
– А кто это Ким Су… Как там ее?
– Это тоже студентка… Из Кореи… Как и я.
– Что же было дальше?
– Сун Ок сказала, что надо бы прикрыть спящую Женьку, а то неудобно – вдруг кто войдет. Я подошла и дотронулась до нее, – и Ок Сир кивнула на все еще лежавшую Сурикову. – А она холодная, – девушку всю передернуло, будто вновь прикоснулась к трупу.
– Ну и что, что холодная? Почему вы поняли, что она мертва? – дотошность следователя могла вывести из себя всякого, но не Ок Сир в ее теперешнем состоянии. Она сама пребывала как бы в сомнамбуле и воспринимала происходящее так, словно это не она и не с ней разговаривают, и не она отвечает. Лишь иногда, как блеск молнии, все четко вспыхивает в мозгу, приводя в ужас, но затем тут же вновь покрывается пеленой потусторонности.
– Во время войны много солдат умирало в госпитале… Они были такими холодными.
– Какой такой войны? – Ах, да вы же из Кореи, – спохватился следователь. Так вы врач или медсестра?
– Мы все тогда были врачами и медсестрами. Раненых было так много…
– Ну, понятно, – отступился, наконец, от девушки следователь. – Вы никуда не уходите. Поедете с нами. И где эта ваша Ким?.. Надо и ее допросить.
Ок Сир пожала плечами и устало села на прежнее место на койке. Прошел какой-нибудь час, как она вернулась в эту комнату, и сколько страшных событий произошло за это время. Помимо неожиданной смерти Суриковой, ей казалось, что и то, что она думала о себе и Ен Тхя – все это происходило на самом деле, здесь, в этой комнате. А теперь ушли бы все, оставили бы ее одну. Ей надо сделать что-то очень важное. Что именно, она не помнит, но…
– Девушка, вы меня слышите? – перед ней вновь стоял этот несносный тип. – Поднимайтесь и поедем в прокуратуру. Вы меня слышите?
Два следующих дня у Ок Сир не было времени, чтобы присесть передохнуть. В первый ее дважды вызывали в прокуратуру давать показания. Впрочем, ее ни в чем преступном не подозревали, но язьве-следователю надо было досконально знать все возможные подробности из жизни Евгении Суриковой. И он вытягивал их из Ок Сир. Да и больше никто и не знал ничего о Женьке. Оказалось, что у будущей актрисы совершенно не было подруг, с которыми обычно девушки делятся секретами. Отчего? Следователь сделал вывод: от зависти. Остальные студентки актерского не столь удачливые, как Сурикова, считали, что Женька выскочка и гордячка и не «водились» с ней. Уже состоявшиеся актрисы не принимали девушку в свои ряды отчасти потому, что она не принадлежала к их гильдии звездочек – маленьких и даже средней величины, а главным образом, из опасения, что талантливая, красивая студентка перебежит им дорогу, что уже случалось дважды. Поэтому более или менее откровенной Женька была с девочками из своей комнаты. Но сейчас четверо МГУшниц разъехались по городам и весям на каникулы, так что оставались лишь Ок Сир и сама Женька. Девушка из Кореи не много знала о жизни молодой дивы, так что прокурор зря старался выдавить из нее что-либо из ряда вон выходящее. И он, наконец, отпустил ее с Богом. Второй день у Ок Сир ушел на хлопоты с матерью Суриковой. Бедная старушка жила в деревеньке на Псковщине с трогательным названием Голубое Блюдце. Наверное, от небольшого круглого озерца у околицы, вода в котором была голубой, как весеннее небо. «Даже ленинградским химикам, – смеялась Женька, – построившим здесь какой-то завод удобрений, не удалось уничтожить голубизну озера. А во время экзаменов во ВГИК кто-то из приемной комиссии, узнав, откуда приехала Сурикова, решил сострить: «Нам не хватает еще абитуриентов из «Наливного Яблочка». Однако после должен был признать недюжинный талант девушки и проголосовал «за». И водичка осталась прежней – чистой, студеной, даже в самый зной. «Я чуть ли не каждый год купалась в нашем «Блюдечке». Окунешься – будто вновь на свет рождаешься. Ей говорили: «То-то ты такая раскрасавица, видно, вода в вашем озере волшебная». Женька смеялась. «Да что вы, посмотрели б какие настоящие красавицы растут в нашей деревеньке! Вот уж действительно – ни в сказке сказать, ни пером описать. Именно о таких и говорят «красна-девица». И она продолжала смеяться своим грудным дразнящим смехом.
Ок Сир вспоминала эти разговоры с Суриковой, и сердце ее сжималось от боли. Все в ней недоумевало и бунтовало: «Зачем, зачем такая замечательная девушка убила себя из-за какого-то мужчины! Ведь у нее было столько поклонников. Хорошие молодые парни прямо сохли по ней. А она… следователь показывал Ок Сир предсмертную записку Женьки. Сурикова всегда писала ровным круглым почерком, а тут буквы плясали, налезая друг на друга, будто спешили оповестить мир о страшной трагедии. «В моей смерти прошу никого не винить. Передайте К.К., что я прощаю его». И все. В двух строчках уместилась вся жизнь человека, который мог бы еще жить и жить. « как я? Поступила бы так или нет?» – задавала себе вопрос Ок Сир и не находила ответа. Да ей и некогда было долго раздумывать. Узнав в деканате координаты матери Евгении, она позвонила в сельсовет и попросила передать Ульяне Матвеевне страшную весть. Вечером перезвонила вновь и узнала, что старушка следующим утром будет в Москве. Договорились, что Ок Сир встретит ее на Ленинградском вокзале. Будет стоять у входа в камеры хранения с красной косынкой в руке.
В этих печальных хлопотах девушка столкнулась с волнующим явлением. Те небольшие деньги, которые оставались у Ок Сир от стипендии, быстро разошлись и она оказалась в безвыходном положении. Предстояли огромные расходы, а помощи ждать было неоткуда. Ок Сир пошла в деканат актерского факультета. Там поохали, поахали и выделили сорок рублей, так сказать, на похороны. Что на эти деньги можно было сделать?! Ок Сир в отчаянии вышла в коридор ВГИКа и наткнулась на режиссера Александрова, в мастерской которого училась Женька.
– Ну, что мы такие грустные? – раскатился тот на весь этаж, – и мордаха заплаканная… Что-то я вас не видел на факультете. Новенькая? Восточный типаж. Хороша дивчина. Я как раз готовлюсь снимать фильм и мне не достает такой актрисы, вот с такой мордахой, только повеселее. Вы у кого занимаетесь? Я уговорю отдать вас мне.
– Ок Сир, смотревшая на него во все глаза, вдруг заплакала. Режиссер растерялся и, вынув из кармана пиджака белоснежный платок, стал утирать ей слезы.
– Ну, ладно, ладно, успокойтесь. Не буду вас ни у кого отбирать. Вы у кого: Герасимова, Бондарчука, Ромма? Да какая разница! Скажите своему мастеру, что ему повезло иметь такую конфетку. По глазам вижу, будете кинозвездой. Правда-правда. У вас умный взгляд, какой редко бывает у будущих актрис.
– Да я не с актерского, – пробормотала Ок Сир.
– Какое прелестное произношение русских слов, – не унимался Александров,- мягкое, какое-то все округлое, как орех во рту. Так с какого вы, говорите, факультета?
– Со сценарного.
– Это преступление, держать на сценарном таких девушек. Сейчас же иду к ректору и буду требовать перевести вас в мою мастерскую.
– Нет, не надо! – искренне испугалась девушка. – У нас в стране не хватает сценаристов. Нас специально прислали учиться.
– У вас в стране? А где это? В Бразилии, Аргентине?.. А-а, понял, в Японии. Угадал?
– Нет, в Корее, КНДР…
– Это уже дело другое, – нарочито посерьезнел режиссер. – У вас там девушки серьезные. Чуть что – из автоматов тра-та-та… А что у вас случилось, почему такая расстроенная? Скажите, и я убью обидчика.
– Да никто меня не обижал. Подруга умерла. Жили в одной комнате. Вот она как раз с актерского и, кажется, из вашей мастерской.
– Кто это? Как ее зовут?
– – Женька… То есть Евгения Сурикова…
– Женька?! Да не может быть! Что же такое случилось?
Ок Сир подробно рассказала все, что знала. Александров молча смотрел в окно, у которого они стояли. Потом сказал:
Жаль… Чертовски жаль! Хорошая была девушка и стала бы замечательной актрисой. Не верите мне, спросите у Любовь Петровны. Это моя жена, Любовь Орлова. Она не даст соврать, я ей не раз говорил о Суриковой. Талантливая была девочка.… Ох, и не люблю я этого слова «была». Был, была… Ладно. Вы говорите, что нет денег похоронить или увезти в родную деревню к матери? Не беспокойтесь. Организуем. Вот для начала, держите. Здесь пятьсот. К вечеру будет еще столько, и еще в три раза больше. Завтра утром в такое же время, на том же месте. До свидания, милая девушка! Не печальтесь. Все мы там будем. Кто раньше, кто позже. Только жаль, когда раньше.
Ночевала Ок Сир у подружки в общежитии Ломоносовского. У химиков так же, как и в других общежитиях, во время летних каникул всегда были свободные койки. Даже если бы пришлось спать на полу, девушка все равно не пошла бы к себе. Она и днем-то боялась войти в комнату, где произошло такое.
Когда Ок Сир добралась до студгородка на Второй Извозной, где жила подруга Ли Кым Сун из химинститута, было почти двенадцать ночи. Девушке казалось, что она больше уже ни на что не способна. Сейчас бы только помыться и спать. Но Кым Сун – удивительно живое и словоохотливое существо – пока Ок Сир была в душе, успела накрыть на стол, вскипятить чай и подогреть любимые гостьей голубцы. Откуда только ей удалось в такой час достать лакомство? Только почувствовав запах пищи, Ок Сир вспомнила, что за целый день ничего не ела. Кым Сун, сочувственно поглядывая, с какой жадностью ест подруга, время от времени осторожно задавала вопросы, чтобы хоть чуть-чуть удовлетворить распиравшее ее любопытство. Ок Сир, как могла, отвечала, но после горячего сладкого чая буквально повалилась на постель и через секунду уже спала. Казалось, что проспит до утра. Но уже через час проснулась, обливаясь холодным потом. Ей приснилось, что она подходит к лежащей на столе среди яств девушке и узнает в той себя. Возмущенная поведением своего двойника, девушка хватает ту за руку, чтобы поднять и увести, и ощущает мертвенный холод руки. Она дотрагивается до лица и чувствует то же самое. Хочет отойти, но ноги не слушаются, ватно подгибаясь на месте. Ок Сир пытается потереть их, чтобы придать силу, но ноги леденяще холодны. От ужаса она кричит и с каким-то жутким подвыванием просыпается. Оттерев пот с лица, девушка повернулась на бок и постаралась вновь уснуть. Тотчас же тот же сон обволок ее сознание. Опять уставленный блюдами стол, и она между ними. И вновь холод, исходящий от той, на столе, и от нее самой.
Так и промаялась Ок Сир до утра, и если бы не мирное похрапывание спящей на соседней койке подружки, ужас согнал бы ее с постели и заставил бежать в ночь, неизвестно куда.
Утром вся разбитая, невыспавшаяся Ок Сир побежала во ВГИК. Войдя в парадный вход, она наткнулась на большой фотопортрет Женьки Суриковой, висящий на стене, обрамленный траурным муаром. Сбоку плакат гласил: «Надо помочь!» Под ним стоял квадратный металлический ящик из-под банок с кинопленкой с откинутой крышкой. В нем уже лежала куча мятых рублевок и трешек.
Горло Ок Сир сдавили рыдания. Не сдерживая слез, она побежала по коридору и наткнулась на режиссера Александрова.
– Ну вот, мы опять плачем.
– Там… Там… В ящике деньги… – рыданья не давали ей говорить.
– Успокойтесь, голубушка, – мягко сказал Григорий Александрович. – Каждый сколько может. Это наш долг. – Вздохнул и добавил: – лучше бы, конечно, на свадьбу…
– Почти с двумя тысячами рублей Ок Сир помчалась из института на вокзал, чтобы успеть встретить Ульяну Тимофеевну.
Мать Женьки оказалась небольшой худенькой женщиной с немного непропорционально крупной головой. Черты лица ее сохранили былую мягкую неброскую красоту. Мать и дочь были настолько похожи, что Ок Сир тут же узнала старушку. Разница была лишь в том, что в Женьке внутри горел неудержимо яркий огонь жизни, страсти и энергии, а в Ульяне Тимофеевне все это было приглушено. Да и фигурой девушка была крупнее, размашистей. Видимо, в отца.
Ок Сир и старая женщина обнялись, словно знали друг друга всю жизнь. Но заплаканная девушка с удивлением заметила, что глаза у той сухи, и только в самой глубине зрачков затаилась такая жуткая тоска, что впору было захлебнуться выплескивающимся оттуда горем. Видно, за сутки, как обрушилось на нее страшное горе, Ульяна Тимофеевна выплакала все слезы. Беда. Такое горе точит все жизненные силы, как лесной пал уничтожает все на своем пути.
Отправлять скорбный груз поездом было несподручно, дважды перегружаться, а после все равно в райцентре искать машину. Поэтому решили сразу договориться с кем-либо из дальнобойщиков. Такой нашелся, пообещавший доставить Ульяну Тимофеевну до порога дома. За тысячу рублей.
Когда цинковый гроб уже стоял в кузове, и водитель пошел к кабине, старушка порывисто обхватила шею Ок Сир руками, притянула к себе и крепко поцеловала.
– Спасибо. Мы с Женей всегда будем благодарны тебе. Живи долго, за себя и за мою доченьку,- прошелестела она губами и, вся, сгорбившись, пошла к машине.
Грузовик ушел, подняв тучу пыли. А Ок Сир стояла и смотрела ему вслед, будто надеялась еще раз увидеть Женьку – красивую и веселую.
