Глава двадцать шестая
Пак Ен Тхя уже вторые сутки, можно сказать, не выходил из своей комнаты в общежитии. Проблема была с туалетом, но он заставлял себя терпеть и лишь изредка позволял короткие вылазки, благо общага была почти пустая, и он проскакивал не замеченным. В комнате Ен Тхя остался один и был счастлив. Ему никто не был нужен. Ни шумные соседи, ни непонимающие его юхаксян, ни тем более Ок Сир, которую не хотел видеть больше всех. Когда оставался один, его не мучила совесть за убийство женщины с ребенком в поезде. Он не считал себя виноватым. Так получилось. Пак хорошо помнил слова своего «тренера», водившего его на учения к брошенному составу. На предположения Ен Тхя, что могут погибнуть невинные люди, тот ответил: «При выполнении важного дела всегда бывают невольные жертвы. Такова диалектика жизни». Немного свербило душу другое. Как воспримут его неудачу там, в Пхеньяне? Но и тут тоже нет его вины. Значит, плохо была подготовлена акция с Ли Сон Ча. И он тут ни при чем. Все это втолковывал он себе, когда оставался один. Но Ен Тхя прекрасно знал, что стоит появиться Ок Сир, как все его трезвые рассуждения покажутся детским лепетом. Конечно, он ей ничего не скажет ни словом, ни намеком. Но одно ее присутствие будет мучить его. А он этого не хотел. Этого Пак Ен Тхя не мог вынести и боялся: появись Ок Сир, он может наделать глупостей. Положили бы его сейчас в ящик и тайно отправили на родину. Там бы юноша почувствовал себя счастливым человеком, выполняющим свой высокий гражданский долг. А здесь – не те люди, и живет не в то время. Вот бы перенестись в тридцатые годы, встать в ряды партизан товарища Ким Ир Сена, или вместо Ан Дюн Гына застрелить японского маркиза Ито. Он обязательно стал бы героем Кореи. Как отец. Только тот варит сталь, а он вместе с товарищем Ким Ир Сеном ковал бы стальных людей. Отчего-то в своих мечтах юноша нередко переходил на высокий стиль. Может от того, что так было красивее говорить о себе.
В этом добровольном одиночестве он ни в чем не отказывал себе. По дороге в общежитие Ен Тхя зашел в гастроном и накупил всякой снеди, которая продавалась лишь в московских магазинах. В десятке километров от столицы магазинные полки были тотально пусты. А тут тебе и колбаса разных сортов, и сыры, а главное – сладости. Юноша отчего-то стыдился своей страсти к сладкому, но потихоньку поглощал килограммами конфеты, пирожные, мармелад и козинаки. Вот и сейчас время от времени он включал чайник и, обложившись коробочками и пакетами, предавался обжорству. Выручили посольские деньги, оставшиеся от поездки в Минск. В промежутках между едой Ен Тхя читал. С одинаковым интересом, что попадало под руку. На полках и в тумбочках у соседей было немало любопытного. А порнографическую книжку «Дичь, на которую охотятся» чуть ли не дореволюцинного рижского издания, за короткий срок прочитал даже дважды.
Такое времяпрепровождение было по душе Пак Ен Тхя, но, к сожалению, оно вскоре прервалось.
– Никогда не говори никогда, – произнес задумчиво Хон Дя Гук, вновь и вновь листая страницы протокола, заполненные рукой Ок Сир. – Сколько раз я твердил себе, что у нас никогда не может быть предателя. И вот тебе – на. В самый ответственный момент продал нас с потрохами. Но кто?..
– Давай проанализируем все имеющиеся факты, – предложил Хан Дон. – Анализ всегда дает возможность делать самые точные выводы.
– Ну, что ж, давай, – со вздохом согласился Хон. – Я думаю, что из присутствующих здесь никто не сможет оказаться тем, кого мы ищем, – и он поочередно обвел взглядом Хан Дона, Ким Вон Гына, Ли Ди Мана. – Из нашего актива нет двоих – Юн Сек Вона и Ок Сир. Первый, вы знаете, поехал в пионерлагерь за причитающимися ему деньгами, а вторая… Может быть, и хорошо, что ее нет сейчас с нами…
Все промолчали.
– Нет, вы не подумайте, что подозреваю в чем-то ее. – Для убедительности Хон даже ударил ладонь по столу. Просто сейчас слишком часто по тем или иным причинам придется вспоминать ее. А вы сами знаете, что ей пришлось пережить в связи со смертью подруги. Да и вообще в последнее время на ее долю выпало столько нервотрепки опять из-за того же Пак Ен Тхя…
Все понимающе закивали.
– Так что, вижу я, вы согласны, что можем проводить расследование без них? Ну, хорошо. Давайте посмотри, что мы имеем. Каким-то образом в посольстве стало известно все, о чем мы говорили в тот вечер у Леши Харитонова. Они установили слежку у общежития на Стромынке, видимо, стараются изловить прежде нас, вгиковцев, чтобы обезглавить группу. Я уверен, что консул Тен Юн Ги и его подручные знают поименно всех нас. Но каким образом уже во второй раз к ним в руки попадает список участников наших встреч? Знать бы до какой степени они информированы о нашем последнем разговоре, можно было бы сделать и какие-то выводы. А так… – и Хон беспомощно развел руками.
– Постойте, наверное, то, что я вам покажу, поможет нам установить имя предателя или провокатора, как вам угодно будет назвать этого подлеца. – С этими словами Ким Вон Гын достал из наплечной сумки, с которой никогда не расставался, пачку листов. – Но чтобы вам было все ясно, небольшое отступление, как они, – он указал на листы, – попали ко мне… После того как за нами с Юном погнались посольские у общаги, я выскочил на середину дороги и, рискуя попасть под колеса машины, побежал в сторону метро Сокольники. Они не решились бы гоняться за мной в такой гуще народа. Такую тактику выбрать помог мне разговор с Юном по дороге к Ок Сир. Почему-то вспомнили, как чуть не заарканили тебя, Дя Гук, и стали соображать, как лучше вести себя в разных ситуациях. Вот тогда одна из наших разработок и помогла мне. Да и Сек Вону, видимо, тоже. Я краем глаза видел, как Юн бросился наутек в другую сторону, а эти ищейки остановились в растерянности, за кем бежать. Наверное, боялись, что за двумя зайцами погонятся, ни одного не поймают.
– Вон Гын бежал довольно долго по центру проезжей части до тех пор, пока его не остановил милиционер. Тот хотел оштрафовать парня, но, узнав, что студент готовится к универсиаде, отпустил с миром, предупредив, что лучше бегать по парку – здоровее и безопаснее.
Мокрый от пота, задыхающийся спортсмен, наконец, достиг станции метро и решил немного отдышаться у входа под землю. В этот момент его окликнула девушка. Это была маленькая секретарша консула Кен За.
– Ой, как хорошо, что я тебя встретила! – заверещала она, повиснув на руке высокого парня. – Где бы я тебя искала, а найти нужно было обязательно. Сейчас увидишь и похвалишь меня.
– Ну, давай, показывай, что там у тебя, – со снисходительностью взрослого к ребенку засмеялся Вон Гын.
– Вот, погляди, но только не смей никому говорить, что это я тебе передала, – и девушка достала из сумки несколько листов и протянула ему. Но по мере того, как Ким Вон Тын читал принесенную секретаршей рукопись, ироническая улыбка постепенно сходила с его лица. Пролистав две-три страницы, он изумленно посмотрел на Кен За.
– Де ты это взяла?
– Видишь, я угадала, что тебя это заинтересует. Ведь и ты там фигурируешь. Когда переписывала, хотела что-нибудь добавить к твоим словам, но ты говорил так умно, что ничего не смогла придумать.
– Ты не ответила на мой вопрос, – уже строго повторил Ким, – откуда у тебя протокол? В его руках действительно был протокол их последнего разговора на квартире у Харитонова.
– А чего ты обозлился? Может, не надо было тебе показывать? – надула губки Кен За.
– Нет-нет, что ты, – даже перепугался Вон Гын. – Ты умница, и я тебе очень благодарен. Но ты сказала, что переписывала это, а где взяла оригинал?
Расцветшая от похвалы девушка нахмурила бровки и ответила с гримаской безразличия:
– Это ваш Ен Тхя принес моему шефу. С самого ранья заявился, консула еще не было на месте… – Она была оскорблена, что в то утро Ен Тхя никак не реагировал на ее кокетливые улыбки и потому до сих пор при воспоминании об этом у нее портилось настроение.
– Как Пак Ен Тхя?! Так он же уехал в Минск! – вскричал Вон Гын. – И когда он приходил?
Кен За наморщила лобик.
– Два дня назад… – Да-да точно, два дня назад, утром. В тот день в обед я успела съездить в магазин «Лейпциг» и отхватила прелестную сумочку. Да вот же она, правда, красивая?
– Но Вон Гын не слушал ее. Он сосредоточенно прикидывал что-то, подсчитывал, даже загибал при этом пальцы. Удовлетворенно кивнув, он чмокнул растерявшуюся девушку в щечку и побежал вниз на платформу подземки.
– Вот, посмотрите, что принесла мне Кен За, – чуть торжественно произнес Ким Вон Гын и положил на стол стопку бумаг.
– Постой, да это действительно протокол нашего собрания! – воскликнул Хон Дя Гук, листая страницы.
– Копия, – поправил его Вон Гын.
– Да, конечно, копия, – согласился Хон. – Подлинник, написанный рукой Ок Сир, ты мне принес от нее, – согласился Хон. – Но кто же переписал это?
– Кен За из посольства. Она рассказала, что два дня назад, после ухода Пак Ен Тхя, консул посадил ее в пустом кабинете, дал бумагу, копирку и велел переписать протокол в двух экземплярах. А девушка, сообразив, что текст может заинтересовать меня, тем более что я там выступал, сделала три экземпляра с риском, можно сказать, для жизни. Ради меня, – и он самодовольно улыбнулся.
– Что ж, она и вправду совершила маленький подвиг, так что ты должен поощрить ее, – поддержал его Хан Дон.
– Скажи, Дя Гук, – обратился Ким Вон Гын к Хону, – а ты уверен, что это то, что писала Ок Сир? Ты ее почерк хорошо знаешь?
– Совершенно уверен. А в чем дело?
– Тогда, товарищи, обратите внимание на одну важную деталь. В копии, снятой Кен За, нет целого куска протокола. Начиная с того места, когда Юн Сек Вон предложил написать письмо Хрущеву и Мао и кончая… помните, наш разговор прервался из-за Ли Сын Гу, который свалился с подоконника и уронил горшок с цветком? Это как раз то время, когда Ок Сир не было в комнате. Она разревелась и ее увела Сон Ай. Без нее протокол вел Юн. Так это о чем говорит? А о том, что к консулу попало лишь то, что писала Ок Сир. Почему? Ок Сир объяснила это тем, что в тот момент, когда хотела просмотреть, что написал Ян, обнаружилось, что ее соседка мертва. Сами понимаете, что там началось такое, что было не до того. И Ок Сир забыла обо всем. А когда мы пришли, она вспомнила, и Юн сбегал в ее комнату и принес недостающие листы из-под подушки Ок Сир. Я рассказываю немного сумбурно, потому что волнуюсь, но вы все же уловили суть происшедшего? Уловили. Вот и хорошо.
– Обратите внимание, в посольство попал неполный экземпляр, то есть без писанины Юн Сен Вона. Кто-то впопыхах или не зная, выкрал и передал консулу протокол без вставки. Не кажется ли вам, что все это наводит на определенные размышления?..
– Ты не разводи тут антимонию. Говори определеннее. Что ты думаешь по этому поводу? – обозлился на туманные рассуждения товарища Хон.
– Трудно говорить, но мне кажется, что… бумаги в посольство передала Ок Сир…
В комнате воцарилась тишина.
– М-да, – наконец нарушил молчание Ли Ди Ман.- А может, она рассказала обо всем Ен Тхя, а тот…
– Какая разница, – с раздражением прервал его Хон. – Никто, в том числе и Ок Сир, не имел права говорить о нашем собрании вообще, а тем более передавать протокол. А что говорит Ок Сир, где она потом обнаружила папку с бумагами?
– Ничего не говорит, – пожал плечами Вон Гын. – Ведь она не предполагала, что все всплывет на поверхность.
– Так вот почему со следующего же дня за нами стали следить посольские и норовили схватить, – произнес Хан Дон. – У них уже была эта папка, и они все знали. Ведь двое наших-таки попались в лапы охранников, Тен Юн Ги их часа два пытал, все выспрашивал о письмах Хрущеву и Мао. Действительно, откуда они узнали, если в протоколе Ок Сир об этом ни слова?
– И все-таки я не верю, чтобы Ок Сир была предательницей. Неужели вы можете так подумать?.. – с раздражением сказал Хон.
– Я тоже не верю, но факты, как видишь, упрямая вещь. Я думаю, надо позвать Ок Сир, чтобы она все объяснила. Легче всего ошельмовать человека. Уверен, что все не так плохо. Плохо, конечно, что посольские в курсе наших планов. Правда, нам повезло, что о самом главном, пожалуй, они не знают – о Хрущеве и Мао. В этом нам повезло. Но факт предательства мы должны выяснить до конца. Как же нам найти девушку? Где она может быть сейчас?
– Я знаю где, – сказал Вон Гын. – У подруги Кым Сун из химического имени Ломоносова. Та живет в студгородке на 2-й Извозной.
– Смотри ты, все, что касается хорошеньких девушек, наш Вон Гын знает, с горечью пошутил Хон. – Поезжай в студгородок и привези Ок Сир. Только без всяких намеков. Уверен, что она тут ни при чем.
Кым Сун оказалась в комнате одна.
Где Ок Сир? – осторожно, как о здоровье тяжелобольного человека спросил Вон Гын.
– Она в бане, не утонула ли? Что-то долго ее нет. Я ж не пошла: там очень жарко. А когда бабы начинают хлестать вениками, хоть помирай. Ок Сир же любит. Аж стонет от удовольствия.
– Каждому свое, – философски заметил Вон Гын. – Будь добра, передай, пожалуйста, ей, чтобы срочно ехала к Хону. Она знает, кто это и где живет. Скажи – нужна позарез. Ладно?
Кым Сун состроила ему гримаску и проводила до дверей.
Буквально через пять минут вернулась Ок Сир.
– Вы с Вон Гыном не встретились? – спросила Кым Сун.
– Нет. А зачем он приходил? – Ок Сир развязала косынку, прикрывавшую мокрую голову, и стала расчесывать длинные блестящие волосы.
– Не сказал зачем, но просил, чтобы ты срочно явилась пред ясные очи Хона. Это тот Хон, который живет с Цой Сон Ай из медицинского?
– Да-да, – машинально ответила Ок Сир, обеспокоенная срочным вызовом. Что-то надумав, она стала быстро переодеваться. – Я сейчас отправлюсь туда. Наверное, ненадолго. Но все равно пройдет не меньше трех-четырех часов, ведь ехать на другой конец города. Эти расстояния сведут с ума! Так что с пельменями придется отложить. Или, может, ты пока замесишь тесто и подготовишь фарш, а я приду и быстро налепим. Идет?
– Д-а-а, у меня все равно так вкусно, как у тебя, не получится, – захныкала Кым Сун. – Сначала поедим… а там подождут. Эти парни вечно что-нибудь придумают. Важное, важное. Все у них важное. Пожить нормально не дают.
– Ну, чего разворчалась, – обняла ее Ок Сир. – Наверное, действительно важное, раз специально прислали человека… Ладно, не дуйся. Скоро вернусь.
– Ок Сир шла к метро, раздумывая, как ей быстрее доехать до Хона. До того района, где снимала комнату Сон Ай, подземка не доходила, и от ближайшей станции приходилось делать две пересадки на автобусах, но можно было и на троллейбусе. Хоть и дольше, зато лишь с одной пересадкой. Девушка, круто свернув вправо, переулками дошла до троллейбусной остановки. Немного не доезжая до Смоленской площади, этот трамвай на резиновом ходу стал притормаживать, а вскоре и остановился вовсе. Пассажиры заволновались – что случилось?! Пробки в Москве были редкостью, а раз образовалось скопище машин, значит какое-то ЧП. Несколько человек выскочили в раскрытую дверь троллейбуса и отправились на разведку. Вскоре они вернулись – притихшие и помрачневшие.
– Что там такое? Чего это вы, как в воду опущенные? – посыпались вопросы, которые задавали в основном женщины.
– Мужчины молчали. Лишь один пожилой товарищ оказался словоохотливей других.
– Да радоваться нечему, – пробурчал он, – там мужик с высотки сиганул, с двадцать какого-то этажа.
– И что, жив? – пропищал женский голос.
– Как это жив?! – возмутились вокруг. – Да с такой высоты шлепнешься, – и костей не соберешь. Одни брызги…
– Чего это он порешил себя?
– Говорят, – стал разъяснять ходивший на место происшествия мужчина, – это работник МИД. Молодой, захотел красивой жизни. Продал иностранной разведке какие-то секреты. А его наше КГБ за одно место. Ну, он и сиганул. Все равно, мол, не жить.
– Туда ему и дорога, предателю проклятому!
– Да всю его семью под вышку надо бы!
– Собаке – собачья смерть! – посыпалось вокруг.
Девушка, стоявшая рядом с Ок Сир, тихо сказала:
– Как это, наверное, страшно, прыгать с такой высоты. Сердце может разорваться, пока долетишь до земли.
– А оно и разрывается – поднял голову сидевший у прохода пожилой мужчина в очках. На первых десятках метров. Так что своего приземления человек уже не чувствует.
– Ну и, слава богу, – перекрестилась сидевшая возле него старушка. В царство небесное не попадет, поскольку самоубивец, а так на земле отмучился значит.
Ок Сир вспомнилась Женька, застывшая на койке, она вновь почувствовала на своей руке трупный холод и поежилась.
Заметивший это пожилой мужчина грустно усмехнулся, поняв ее иначе.
– Да, это, естественно, не значит, что смерть в полете легче какой другой. Смерть всегда смерть. Так что берегите жизнь, особенно пока молоды…
Когда Ок Сир вошла в комнату Сон Ай, в ней находились те же, что и утром. Вон Гын тоже уже был на месте. «Видно, все же на метро быстрее. Да еще и этот случай на Смоленской площади», – подумала Ок Сир, проходя и садясь у стола. Она заметила свою папку с завязками и рядом стопку листов, исписанных незнакомым почерком.
– Вот зачем мы тебя позвали, Ок Сир, – голос Хона не предвещал ничего хорошего. – Объясни, пожалуйста, каким образом написанный тобой протокол попал в тот же или почти в тот же день в посольство?
– Как в посольство?! – сначала даже не поняла девушка. – Зачем в посольство? – с еще большим изумлением спросила она. – Эта папка с той частью протокола, который писала я, так и пролежала несколько дней на тумбочке у моей койки. А написанные Юном листки – у меня под подушкой.
– Как все получилось, расскажи нам по порядку, – попросил Хан Дон.
Девушка просидела несколько минут, собираясь с мыслями. Происходящее не вязалось с реальностью. Ок Сир не могла взять в толк, что хотят от нее эти, ставшие за столько лет родными, ребята, а теперь превратившиеся в злых и чужих. Но почему? Она не сделала ничего такого, чтобы в чем-то обвинять ее. Она не заслужила этого! «Сейчас расскажу все по порядку и станет ясно, что к чему». Успокоившись, Ок Сир стала рассказывать. Вспоминала каждую мелочь, которая происходила с ней в тот вечер после того, как они ушли из квартиры Леши Харитонова.
– Я уже хотела прочитать то, что написал Юн Сек Вон, как вдруг пришла Ким Сун Ок.
– Ким Сун Ок?! – вскричали хором парни.
– Ты что, дружишь с ней? И часто она к тебе заходит? – спросил Хон.
– Да не дружу я с ней вовсе, сама удивилась, увидев ее.
– Что она тебе сказала? Объяснила, зачем пришла?
– Не успела ничего сказать. Увидела, что Женька, ну та… Сурикова лежит не покрывшись, а платье на ней задралось и сказала, чтобы я укрыла девушку. Тогда и обнаружилось, что Женька мертва.
– Вспомни, Ок Сир, – попросил Хон, – ты сказала, что когда пришла Сун Ок, ты встала. Кстати, где ты сидела в тот момент?
– На койке… – с нарастающим удивлением ответила она.
– Так вот, ты встала, а где в это время был протокол?
– Папка с протоколом была на тумбочке, а яновские листы я держала в руках, а когда Сун Ок вошла, я быстро спрятала их под подушку.
– И она ничего не заметила?
– По-моему, нет.
– А что было дальше?
– Поднялась суматоха, сами понимаете. Я побежала вниз звонить в «скорую», а потом вместе с тетей Клавой и какими-то девушками с этажа прибежали назад…
– А Сун Ок где была в это время, в комнате?
– Не знаю… Наверное, нет. Да! Вспомнила! Я ей закричала, чтобы она бежала звонить, но она стояла, будто приросла к месту и дрожала. Тогда-то я…
– Постой, а когда вы вернулись, где была Сун Ок?
– Ее нигде не было. Следователь хотел допросить ее как свидетельницу. За ней пошли, но нигде не нашли.
– А папка, папка где в это время была? – нетерпеливо спросил Ли Ди Ман.
– На тумбочке, наверное, так и лежала.
– Наверное, или точно?
– Ой, мне тогда не того было. По крайней мере, когда я через два дня вернулась в комнату, она лежала на том самом месте, куда я ее положила. И бумаги Яна тоже так и лежали под моей подушкой.
– Как же тогда папка побывала в посольстве и с протокола сняли копию слово в слово? – с сомнением покачал головой Хан Дон. – Да ты посмотри сама, удостоверься.
Ок Сир взяла стопку листов, исписанных незнакомым почерком, просмотрела их и положила на место.
– Кто это писал? – упавшим голосом спросила она.
– Кен За, секретарша консула. Он велел ей все переписать, но один экземпляр она умудрилась спрятать для меня, – сказал угрюмо Ким Вон Гын.
– Ничего не понимаю… Как же оригинал мог попасть к консулу? – в раздумье произнесла Ок Сир.
– Мы тоже ничего не понимаем. И ты нам должна объяснить, как это получилось, – глядя на девушку в упор, сказал Ли Ди Ман.
– Постой, что ты жмешь на человека? Давайте подумаем вместе, как это могло произойти, – произнес Хон. – Послушай, а больше никто не мог позаимствовать эту папку у тебя? Ну, тот человек, которому ты всецело доверяешь. Он вошел, когда тебя не было, и поинтересовался, что там такое. Понял, что не очень приятное для посольства и…
– Я знаю, о ком вы думаете, – залилась гневной краской Ок Сир. – Но Ен Тхя в тот момент не было в Москве. И сейчас он за тысячи километров отсюда. В Минске. Снимает фильм.
– Вот ты и ошибаешься, – сказал Вон Гын.- На следующий день после самоубийства Суриковой Ен Тхя с утра пораньше заявился в посольство. Кен За болтала с ним минут пятнадцать до прихода консула. Тен Юн Ги позвал Пака в кабинет, они там о чем-то довольно долго разговаривали, причем на высоких тонах, жаль, слов Кен За не разобрала. Потом Ен Тхя ушел в расстроенных чувствах, а консул вызвал Кен За и приказал переписать протокол. Твой протокол…
– Неправда! Все это неправда… – На Ок Сир страшно было смотреть. Она побледнела так, что лицо ее сливалось с белой кофточкой. Глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит. Синюшные губы подергивались и кривились в гримасе. – Неправда, неправда, неправда, – вдруг заговорила она быстро-быстро и очень тихо, отчего слушать ее становилось жутко. – Неправда! – закричала девушка и выбежала из комнаты.
Ок Сир и раньше замечала за собой, что в минуты особого эмоционального напряжения у нее обостряется чувство опасности. Вот и сейчас, выскочив из квартиры, она, не понимая еще, что делает, не стала спускаться по лестнице, а, напротив, побежала наверх и, тяжело переводя дыхание, остановилась лишь через два пролета. Там затаилась и услышала, как с грохотом распахнулась дверь внизу, и вскоре раздался приглушенный топот ног на улице. Затем все стихло. Ждать пришлось довольно долго. Видно, парни добросовестно прочесывали ближайшие улицы и переулки, разыскивая ее. Ок Сир слышала, как они возвращаются, громко переговариваясь. И лишь после того, как наступила полная тишина, осторожно, почти на цыпочках, спустилась и вышла на улицу.
Ок Сир постучала в дверь комнаты, где жил Ен Тхя. Никто не отвечал. Она стала стучать сильнее и несколько раз повторила:
– Ен Тхя, открой. Я знаю, ты дома. Мне сказала вахтерша, что никуда не уходил. Открой, Ен Тхя. А то придется позвать парней, и они выломают дверь.
Наконец щелкнул замок и на пороге появился ухмыляющийся Пак.
– Вот напугала! Выломаем дверь! Самим же и платить пришлось бы. А я тут уснул с дороги, вдруг слышу, кто-то хочет взломать дверь. Заходи, что стоишь? Не бойся, не съем.
– Ты сказал, что устал с дороги, – девушка прошла в комнату и, быстро окинув ее взглядом, села у стола. – Так ты говоришь, сегодня приехал?
– В ней вспыхнула слабая надежда.
– Да, сегодня на рассвете, – как можно небрежней произнес Ен Тхя, а сам подумал: «Благословляю небо, что оно сотворило меня аккуратным человеком. Вишь, как зыркнула по сторонам, чтобы изобличить меня. Не-ет, голыми руками не возьмешь. У меня кругом порядок, не придерешься».
– Так, значит… ты протокол у меня не брал? – со все возрастающей надеждой спросила девушка.
– Какой протокол? – искренне удивился Ен Тхя.
– Да нет, это так, я оговорилась, – а у самой быстро-быстро побежали мысли. «Надо, чтобы он доказал ребятам, что вернулся лишь сегодня. Тогда они поймут, что Кен За врет, и в посольстве обманывают. А мы с Ен Тхя будем чисты, и никто ни в чем нас не посмеет подозревать». – И уже радостно улыбаясь, произнесла: – Пойдем! Ты покажешь нашим билеты и докажешь, что приехал лишь сегодня. Блеск! Пусть поймут, наконец, что ты у меня самый лучший, самый надежный!
Ен Тхя вздрогнул. На билете же четко проставлена дата двухдневной давности, как потом докажешь этой дурехе, что он пошутил и что ему нужно было побыть одному. Можно свалить на неудачу со съемками в Минске, почему пришлось уехать раньше. А потом она что-то сказала про протокол. У них, видно, опять какая-то заминка получилась, а теперь ищут крайнего. Не выйдет. Я не мальчик для битья. Так что фиг им!
– Ничего никому доказывать я не собираюсь, – едва сдерживая ярость, почти выкрикнул он в лицо оторопевшей Ок Сир, которая в душе уже ликовала. – Вот, смотри, – и Ен Тхя, выхватив из нагрудного кармана куртки, висевшей на спинке стула, железнодорожный билет, стал рвать его на мелкие кусочки. – Это чтобы и ты знала, как ввязываться во всякие ваши штучки!
Отчаяние девушки было так велико, что она, не думая, что унижается, упала на колени и стала собирать обрывки билета, надеясь, что еще можно их как-то склеить.
– Кончай ты заниматься ерундой! – уже в открытую ерничал Ен Тхя. – И вообще, уйди, пожалуйста. Я устал, и мне надо поспать, – и он стал демонстративно расстегивать пуговицы на рубашке, будто собираясь раздеваться.
– Так, значит, ты не скажешь ребятам, что приехал сегодня? – убито проронила она. – Значит, не хочешь меня защитить?
– От кого и от чего я должен тебя защищать? Вот чудачка, сама заварила какую-то кашу, а я за нее расхлебывай. А ваши придурки маются от безделья. Уходи, прошу тебя. Я устал, мне надо поспать. Давай встретимся завтра утром. Я зайду за тобой часиков в десять, и мы поедем куда-нибудь. У меня тоже куча неприятностей, – потом как-нибудь расскажу, а я не унываю. Что прошло, тому уж не бывать, – постарался изобразить на лице беспечную улыбку, но, поняв, что из него не вышло хорошего актера, еще больше обозлился и, нахально скинув брюки, бухнулся в постель.
Ок Сир невидящим взглядом смотревшая на все происходящее, медленно побрела к двери. На пороге повернулась всем телом, пристально, будто прощаясь, оглядела комнату, остановилась на покрытом до подбородка одеялом Ен Тхя и вышла вон.
Войдя в кабину лифта, Ок Сир нажала на кнопку «22». Ей было все равно, на какой этаж, но это было проще всего – дважды на одну и ту же кнопку. У нее не было сил, чтобы думать и делать лишние движения. Когда кабина остановилась, она лишь подумала: «Как быстро все движется к Этому» – и вышла на площадку. Ее подруга жила то ли на восьмом, то ли на девятом этаже: Ок Сир не помнила, да и ни к чему ей теперь это. Сейчас ей нужен этаж повыше. Она подошла к двери, ведшей из холла на балкончик и вышла на воздух. Внизу уже сгущались сумерки, а тут, на высоте, солнечные лучи нахально плясали по стеклам, заглядывая в открытые окна. Откуда-то неслись звуки задорной «Летки-еньки». На такой высоте не было слышно шума города и потому смешно было видеть, как беззвучно ползают букашки-автомобили, муравьями копошатся люди.
Ок Сир подошла к широким бетонным перилам и легко взобралась на них. У нее закружилась голова. Она пошатнулась и сорвалась вниз. Последнее, о чем она подумала – это слова пожилого мужчины в очках: «Сердце разрывается на первых десятках метров».
В посольстве внешне все оставалось в рамках приличия, но внутри кабинетов бушевали страсти, а, вернее говоря, – страхи. Каждый боялся за свое насиженное место и свою дальнейшую судьбу. Прокол за проколом. Такого в Пхеньяне не простят
Осунувшийся и постаревший за последние несколько дней консул Тен Юн Ги поспешно направился в кабинет советника Тю-Р Юн Чена, временно исполняющего обязанности посла. В приемной консул посмотрел на секретаршу, всегда с умильной улыбкой встречавшей его, но на этот раз та отвела глаза. «Плохой знак, – подумал Тен Юн Ги, – эта бестия определенно что-то знает, но, конечно, ничего не скажет».
Советник встретил его тяжелым, не предвещавшим ничего доброго взглядом. Даже не предложив сесть, начал:
– Мне кажется, что вы не совсем понимаете свои обязанности как работника посольства нашей страны. Вам доверен такой ответственный участок, как работа с юхаксян, а вы пустили ее на самотек.
– Но я… – начал было консул, но советник остановил его взмахом руки, как будто отмахнулся от назойливой мухи.
– Что вы?! Вы допустили, что наши студенты стали проводить разные сборища с чтением контрреволюционной литературы и разговорами, подрывающими политику нашей партии и вождя. То, что произошло в поезде с бывшим послом Ли Сон Ча – это ваш промах. В этом тоже задействован юхаксян. И, наконец, самоубийство этой девушки… Где ваша идейно-воспитательная работа, какие кадры вы растите для нашей родины?! Я не говорю уже о вас. Что я отвечу Центральному комитету нашей партии, самому товарищу маршалу Ким Ир Сену?! – При этих словах советник в сердцах так ударил ладонями по столу, что жалобно звякнул телефонный аппарат и на пол полетело несколько листов бумаги.
– Оставьте! – зарычал Тю Рян Чен на консула, суетливо полезшего поднимать бумаги. – Вы лучше скажите, как можно было допустить такое верхоглядство в работе с молодежью?
– Мне кажется, что вы напрасно так тревожитесь и возмущаетесь, – напуская на себя наигранное спокойствие промолвил консул. – Все не так плохо, как вам кажется. Вы говорите о какой-то организации бездельников, которые собираются и болтают всякую чепуху. Но это ж всего несколько балбесов, пять-шесть человек, что составляет мизерный процент от восьмисот с лишним юхаксян в Советском Союзе. Это же просто смех.
– Послушайте, – возразил советник, – что за привычка переводить души людей в проценты? Видимо, потому и получаются у вас такие прорывы в идейно-воспитательной работе.
– Тен Юн Ги обозлился, что его отчитывают, как мальчишку.
– Что-то раньше я не замечал за вами теологических терминов – души. А может, вы в религию ударились?
Советник побагровел, но консул, почувствовав, что перегибает палку, поспешил предупредить назревающий скандал.
Извините, это была неуместная шутка. Видимо, у меня сдают нервы в связи с последними событиями. Кстати, о событиях. Я подумал, а не повернуть ли дело с пользой для нас?
– То есть?
– Нам нужно заполучить несколько так называемых бунтарей. У этих олухов охранников ничего не получается. Сидят в машинах сутками, а в итоге схватили лишь одну студентку, да и то не ту. Надо по-умному организовать юхаксян из других гуманитарных институтов, чтобы между ними завязалась драка. Там будут наши охранники под видом студентов. Они улучат момент и схватят Хон Дя Гука и еще нескольких нужных нам парней.
– Постойте, все это вы хотите провести во время похорон этой девчонки? – даже советник изумился цинизму Тен Юн Ги.
– А почему бы и нет? Нельзя же идти на поводу у событий. Из каждого поворота судьбы надо извлекать максимум пользы. Хе-хе-хе, – довольный собой, рассмеялся консул.
– Ну, вы и фрукт, как я погляжу. Однако в ваших словах есть и доля правды. Нельзя же, чтоб только юхаксян создавали для нас проблемы. Теперь и мы им покажем. Только найдутся ли среди них надежные ребята?
– Не беспокойтесь. У меня есть готовые кадры. Зря что ли я столько лет работал с ними… хоть вы и говорите…
– Ладно, ладно, не обижайтесь. Сгоряча и не такое может вырваться. Только надо все проделать так, чтобы сохранить ваши, как говорится, кадры. Они нам еще пригодятся.
– Конечно, конечно. Вы правы. Я как раз думал о Пак Ен Тхя, помните, одного из вгиковцев? Впрочем, вы только что сами о нем говорили. Его надо сберечь для будущего.
– Да и не только потому. Не надо, чтобы он вообще был на похоронах. Вы же знаете молодежь. Как-нибудь не так повернутся события, и из него могут посыпаться такие сведения… Сейчас он нисколько не меньше опасен и для нас. И этого вашего Ли Сын Гу…
– Тсс… – приложил к губам палец и окинул взглядом стены кабинета, словно пытаясь обнаружить подслушивающие установки, Тен Юн Ги.
Советник молча закивал.
Хоронили Ок Сир где-то в Подмосковье на новом кладбище, у которого и названия еще не было. Автобус-катафалк прыгал по ухабам добрых два часа. Как и предполагали советник и консул, проводить Ок Сир пришли все. Парни уговаривали Хон Дя Гука не ходить на похороны, но тот даже слышать об этом не хотел.
К удивлению вгиковцев, проститься с девушкой пришли многие юхаксян из московских институтов. Однако создавалось впечатление, что многие даже не знали покойную и не были знакомы друг с другом.
Обряд прощания был недолог. Оказавшийся здесь консул Тен Юн Ги сказал несколько общих, положенных в такой ситуации слов. К покойнице подошли лишь самые близкие друзья. Гроб заколотили и опустили в могилу. Двое пьяных мужиков стали бросать лопатами комья глины, которые зловеще застучали по крышке, будто пытаясь разбудить славную девочку Ок Сир. Хон Дя Гук с друзьями забрали у алкашей лопаты и стали быстро закапывать яму.
Вскоре на этом месте поднялся аккуратный холмик, на который положили несколько венков.
Уже хотели расходиться, как в одной из групп возник какой-то шум. Консул глянул в ту сторону и быстрым шагом направился к «ЗИМу», который, зафыркав черным дымом, вскоре скрылся из виду. Шум нарастал. Уже слышались крики и брань. Продолжавший стоять у могилы Хон обернулся и увидел, что несколько незнакомых студентов окружили Ли Ди Мана и орут на него. Чувствовалось, что вот-вот пойдут в ход кулаки. Промелькнули бледные от возбуждения лица Юн Сек Вона, Ким Вон Гына и Хан Дона, пробирающихся сквозь толпу на подмогу другу. Хон тоже побежал туда, но его тут же крепко ухватили сзади и потащили в сторону. Краем глаза Хон сумел разглядеть, кто так цепко ухватил его, и узнал одного из охранников посольства. Заметив взгляд пленника, битюг осклабился: привет, мол, старый знакомый.
А в толпе уже разгорелась драка. Слышалось учащенное дыхание и частые глухие удары. Хону надо было во что бы то ни стало освободиться от своего противника. Он медленно и осторожно стал набирать в легкие воздух и на несколько мгновений замер, потом вдруг резко выдохнул и одновременно, выдернув руки из плена и задрав их вверх, присел на корточки. Рубашка затрещала, в руках битюга остались ее клочья, а Хон одним прыжком отскочил от него и мощным ударом кулака сбил с ног. В следующее мгновенье он уже был среди дерущихся парней и отбросил несколько студентов, наседавших на окровавленного Ли. Так получилось, что пятеро вгиковцев оказались по одну сторону могилы Ок Сир, а их враги – по другую. Девушка и мертвая как бы старалась уберечь их. Хон смотрел на разъяренные лица юхаксян, толпой надвигающихся на них.
В голове мгновенно вспыхнула мысль: «Как тогда, на фронте, когда мы вот так же стояли друг против друга с такими же корейцами и по чьей-то злой воле готовы были растерзать людей одной крови, но в чужой форме».
Нападающих студентов было много. Силы были слишком неравные. Причем двое вооружились брошенными могильщиками лопатами и медленно придвигались к вгиковцам наперевес со своим оружием. Прилетевший откуда-то камень ударил в голову Вон Гына. Из раны потекла кровь. Положение создавалось критическое. И в этот момент сбоку раздался крик:
«Бегите сюда! Дя Гук, Сек Вон, быстрее сюда!» Хон одним взглядом оценил обстановку: у автобуса-катафалка стояла Цой Сон Ай и, размахивая руками, звала их. Автобус уже фырчал мотором, значит, водитель на месте. Если разом кинуться, они на несколько секунд опередят противника. И это последний шанс остаться в живых. С криком «За мной!» Хон бросился к машине. Остальные четверо кинулись за ним. Двери автобуса еще с шипением закрывались, когда по ним и кузову машины уже затарабанили кулаки чуть припозднившихся студентов. В окна полетели камни. Водитель жал на газ. Автобус, словно заяц, прыгал с кочки на кочку, но мчался вперед, стеная всем своим существом. Пятеро вгиковцев, задыхаясь, как рухнули, так и лежали на продавленных сиденьях, а Сон Ай затаилась у перегородки, отделявшей водителя от салона.
По шоссе они «доскакали» за считанные минуты и там покатили под горку легко и свободно.
– Как вы, ребята? – спросил Хон, озабоченно оглядывая друзей – Смотри, как тебя отделали, сволочи! – подобрался он к Ли Ди Ману. После такого напряжения ноги плохо слушались, и он чуть ли не ползком пробирался по проходу между кресел. – А какой-то негодяй попал в тебя камнем, Вон Гын. Кровь до сих пор сочится. Надо чем-то перевязать.
А Юн Сек Вон, сидя откинувшись на спинку кресла и наслаждаясь прохладны ветерком, обвевающим разгоряченное лицо, процитировал своего любимого Лермонтова: «Тогда считать мы стали раны, товарищей считать». Все засмеялись. Стало безудержно весело, и каждый наперебой вспоминал эпизоды минувшего сражения. Молчали лишь шофер, сосредоточенно глядящий на дорогу, и Сон Ай, на бледном замученном лице которой была написана глубокая грусть.
Вдруг все замолчали и посмотрели на девушку… Они почувствовали всю неуместность своего беспричинного веселья в такую минуту.
– Ты молодец, Сон Ай, – наконец произнес Хан Дон. – Если бы не ты, лежать бы нам всем бездыханными рядом с Ок Сир. Как ты догадалась с машиной?
– Да это не я, а вот он, Коля, указала она на водителя, который, хоть и говорили по-корейски буйные пассажиры, будто поняв, что разговор о нем, покраснел до корней волос, как умеют краснеть лишь очень рыжие.
– Коля говорит мне: «Вот, блин, всей толпой на пятерых. Так нечестно. Не выдюжат твои друзья перед такой силой. Зови их, мотанем, аж ветер не догонит». Видите и вправду никто не догнал, и она, приподнявшись на сиденье, потрепала Николая по буйным волосам. Тот покраснел еще больше, бормоча: «Да чо я, я ничо. Ведь нечестно же всем гуртом на пятерых…»
– Вы видите, они уже пошли в открытую, – горячась, говорил Ли Ди Ман, лицо которого было залеплено кусками лейкопластыря, – так что и нам давно пора отправлять письма. Больше всего не люблю неопределенности.
– Правильно, – поддержал его Вон Гын. – Как говорят наши русские ребята, – раз пошла такая пьянка – режь последний огурец.
– Чему-нибудь умному научился бы, а то… – поморщился Хан Дон.
– Мозги все утекли в дырку, теперь ума не хватает, – обиженно пробурчал Вон Гын, поправляя марлевую повязку на голове.
– Да кончайте вы, братцы, – утихомирил их Юн Сек Вон. – Тут дела посерьезнее, а вы цапаетесь.
– Смотри ты, малолетки заговорили. А знаешь, ученого учить – только портить. Усек? Так что молчи и слушай, что старшие говорят:
– Ты не обижайся на них, они это так, по дурости, – стал урезонивать их Хон.
Разговор, казалось, проходил в полушутливой форме, но чувствовалось общее раздражение. У всех, видимо, были настолько напряжены нервы, что хватило бы искры, чтобы раздался взрыв.
– Давайте о главном, – призвал к вниманию Хон Дя Гук.- Письма уже написаны. Осталось переписать их начисто. На русском-то проблем нет. Договоримся с хорошей машинисткой, и она мигом смастырит. А вот по-китайски надо, чтобы кто-то умел мастерски писать иероглифы. Перевести-то нормально переведут, а вот переписать…
– Была б Ок Сир, – вздохнул Юн, – вот она писала кистью прямо каллиграфически. Ее отец с детства учил, наказывал, рассказывала она, если что не так напишет.
– Кстати, об Ок Сир. С тех пор мы ни разу не собирались вместе. Так не пора ли сейчас выяснить все до конца? – голос Хан Дона звучал тихо, но решительно. Чувствовалось, что возражений он не потерпит.
– Товарищи, давайте сначала о главном, – попытался, было вернуть разговор в прежнее русло Ли Ди Ман, но Хан Дон так посмотрел на него, что тот притих.
– Что же получается? Как ни крути, но в ее смерти повинны мы. Не поверили ей, и она решилась на последнее, – Хан Дон продолжал говорить тихо, но его слова отзывались в сердце каждого.
– Ты не совсем прав, – возразил ему Хон. –Получается так, что ее вина заключается в том, что она рассказала обо всем змеенышу Пак Ен Тхя, а тот поспешил донести в посольство.
– Но она не отдавала ему папку с протоколом… Через два дня она взяла ее там же, где положила, на тумбочке, а я самолично вытащил часть, которую писал, у нее из-под подушки, – стал доказывать Юн, но больше себе, чем остальным, участвовавшим в своеобразном судилище над девушкой в тот роковой день.
– Это же объясняется очень просто, – загудел Вон Гын. – Когда в комнате Ок Сир никого не было, Ен Тхя забрал папку, отнес в посольство, а потом с таким же успехом положил назад. Ведь Кен За говорит, что он появился в посольстве с папкой на следующее же утро после смерти соседки Ок Сир по комнате.
– Сколько смертей, сколько смертей, – покачал головой Ли Ди Ман. Не к добру это.
– А ты не каркай, прикрикнул на него Хон. Вон Гын правильно все разложил по полочкам. Теперь, наверное, все понятно. И доля нашей вины тоже есть.
– Но как же Ен Тхя смог так быстро вернуться из Минска? – не унимался Юн. – Он же говорил всем, что уезжает не меньше, чем на неделю.
– В этом-то и загвоздка, что говорил всем. А может, он и вовсе никуда не уезжал. Залег на дно и не показывал носа до и после того, как отдал наш протокол в посольство.
– Все произошло потому, что мы писали в этот проклятый протокол. И кому он вообще нужен? Постойте, товарищи! – От внезапно пришедшей в голову мысли Юн сначала побледнел, а потом залился румянцем. – Ту часть протокола без Ок Сир писал я, так?
– Ну, так.
– И именно в этой части было внесено предложение написать письма Хрущеву и Мао, так?
– Та-ак…
– Об этом ни слова не сказано в копии протокола, переданного секретаршей консула Вон Гыну, ведь так же?
– Так, так…
– Откуда же тогда в посольстве в то же утро узнали о наших планах с письмами? – Юн возбужденно оглядел всех.
– Ты хочешь сказать, что…
– Да-да. Протокол, который писала Ок Сир и который попал в посольство, – это ширма. Таким образом там, в посольстве, прикрывают предателя, который находится среди нас.
Последовавшее за этим молчание было настолько затяжным, что можно было подумать, что на всех напал колдовской сон.
– Верно, уже на следующее утро русские ребята сказали нам, что у общаги стоит черный ЗИМ. И еще до того, как посольские охранники словили химичку, подружку Ок Сир, те уже гонялись за Вон Гыном. Не зная о письмах, они не стали бы гоняться за нами. Да и сегодня не было б побоища. Все было организовано. И нашествие чужих юхаксян, и поспешный отъезд с кладбища консула, и появление среди студентов охранников, и, наконец, драка из-за ничего. Смотри, Сек Вон ты самый молодой среди нас и оказался самым умным. – Хон похлопал по плечу сидевшего рядом Юна. – Но что же тогда получается? Значит, Ок Сир совершенно не виновата во всем случившемся с протоколом. Она ничего не сказала о нем Ен Тхя, потому что практически не видела его ни в тот вечер, ни во все последующие дни. О, Небо, как мы виноваты, как виноваты перед этой прекрасной девушкой! Ок Сир, Ок Сир, сможешь ли ты простить нас? – и Хон закрыл лицо руками, но вздрагивающие плечи выдавали его состояние.
За дверью послышалось рыданье. Это плакала Сон Ай.
– Но кто же предатель?! Кто этот собачий сын?! – Вон Гын весь трясся от негодования. – Я бы его сейчас своими руками… – И он даже посмотрел на руки, чтобы удостовериться, что мог бы совершить казнь провокатора.
– Нас здесь шестеро, – произнес Хон, – включая Сон Ай. Уверен, что из нас никто не может быть предателем, – и он обвел всех взглядом. – Больше нам всем собираться незачем. Кто хочет подписаться под письмом, пусть приходит. Причем мы примерно знаем, кто подпишется. Откажутся один-два, ну, от силы три человека. Так что до предела сузится круг тех, кто будет в курсе наших дел, и провокатора вычислить будет нетрудно. Ок Сир, – он поднял глаза к потолку, – мы клянемся, что предатель будет наказан. Я тебе клянусь!
– Клянемся! – не сговариваясь, хором поддержали его остальные.
Когда письма были переписаны, юхаксян стали ставить подписи. Первыми расписались Хон Дя Гук, Хан Дон, Юн Сек Вон, Ким Вон Гын и Цой Сон Ай. Некоторые же до последнего времени активно участвовавшие в сходках, заявлявшие, что подпишут письма, стали появляться все реже, а после похорон Ок Сир и вовсе сгинули. Остальным их поведение было неприятно, но они понимали, что не каждый может до конца быть преданным такому рискованному делу. Сначала все воспринималось как интересная захватывающая игра. Но когда начались провокации со стороны посольства и надо было поставить свою подпись под официальным документом и тем самым закрыть себе путь к возвращению на родину, к родителям, близким, не у всех хватило решимости.
– И все же их самих надо спросить, будут ли они подписываться, – настаивал Хон. – Одно дело наши выводы и подозрения, и совсем другое, когда они сами скажут твердое «да или «нет». И нечего давать им возможность после разыгрывать благородное возмущение – вот, мол, мы хотели подписаться, а вы нас не спросили.
У общежития вгиковцев день и ночь продолжали дежурить посольские автомобили. Дважды за Ким Вон Гыном и Юн Сек Воном устраивались погони. Так что студенты были ограничены в передвижении. Удавалось незаметно проскальзывать, когда наступала ночь, или выходить вместе с группой русских студентов. Поэтому поиски троих не подписавшихся затянулись еще на несколько дней. Как и предполагалось, никто из них не изъявил горячего желания присоединиться к невозвращенцам, как стали называть себя смельчаки. Их не уговаривали, не стыдили.
Письма запечатали в большие конверты и подписали Н.С.Хрущеву и Мао Цзэ-дуну со всеми их титулами. Встал вопрос, как переправить пакеты. Почте доверять нельзя. – Товарищу Мао Дзэ-дуну можно передать через китайское посольство, – предложил Ли Ди Ман. – Мимо часового пройдем без проблем, примут за своих, а там вручим какому-нибудь ответственному работнику с просьбой передать адресату.
– Кто пойдет?
– Я сам могу отнести. На фронте с китайскими добровольцами объяснялся, так и тут не оплошаю, – улыбнулся Ли.
– А как же с товарищем Хрущевым?
– Я знаю тут одного корейца-кинооператора. Он москвич. Да вы, наверное, слышали о нем. Это Максим Хван. Он снимал фильм о Никите Сергеевиче вместе с автором сценария Валентином Константиновичем Черновым. Сейчас самого Хвана нет, уехал в Конго или куда-то в Африку снимать очередной шедевр, но он познакомил меня с Черновым. Может, попробовать через него – и Хан Дон вопросительно посмотрел на друзей. – Валентин Константинович определенно вхож к товарищу Хрущеву. Такой сценарий написал, что уже сейчас Никиту Сергеевича можно определять в рай. Так что письмо наше может прямо попасть в руки адресата.
– Все обрадованно согласились и похвалили Хана за смекалку.
– В китайском посольстве все обошлось без особых сложностей. Сделав, как выразился Ли Ди Ман, морду ящиком, он прошел мимо часового, даже не обратившего на него внимания – много, мол, таких здесь шастает, а в самом посольстве его принял культурный атташе, который, как известно в дипломатических кругах, обычно бывает представителем разведки. Тот внимательно выслушал через переводчика Ли Ди Мана и заявил, что готов выполнить просьбу молодых корейцев. Но при этом выдвинул два условия: они должны вскрыть пакет прямо сейчас и проверить его содержимое, а затем с письмом должен ознакомиться посол. С его одобрения письмо дипломатической почтой может быть доставлено в Пекин. Естественно, посланец невозвращенцев был на все согласен.
– С посланием же Никите Сергеевичу получилась загвоздка. Хан Дон созвонился с Валентином Черновым, на что потребовалось несколько дней, так как секретарша постоянно отвечала, что шефа нет на месте, но когда наконец, удалось договориться о встрече, причем отчего-то в Доме кино, получился конфуз.
– Несмотря на то, что Хан пришел на десять минут раньше назначенного времени, он встретил Валентина Чернова с какой-то дамой, спускавшихся по лестнице к выходу.
– Здравствуйте, Валентин Константинович, – оробев, промямлил Хан. – Я хотел попросить вас…
– Что, очередной сценарий? Небось, гениальный и неповторимый, – обернулся он с усталой улыбкой к спутнице. – Видишь, Рита, я угадал, так что можно было сказать, чтобы оставил у секретаря. – Он разговаривал так, будто Хана здесь вовсе и не было. – Ну, ладно, давайте вашу рукопись. Только не ручаюсь, что смогу быстро прочитать. Через полгодика вас устраит? – и он протянул к пакету пухлую холеную руку.
– Здесь не сценарий, а письмо Никите Сергеевичу Хрущеву от группы корейских студентов, не желающих возвращаться в Корею, – без обиняков заявил Хан Дон, оскорбленный барским поведением Чернова. А тот, услышав о содержимом конверта, отдернул руку, будто ему предлагали погладить гремучую змею.
– Нет уж, увольте, молодой человек. Я уважаю Максима Хвана и даже очень люблю… Ты помнишь, Риточка, Максима, он еще приходил к нам прошлой весной и преподнес тебе букет роз, в котором припрятал коробочку с бриллиантовым колечком? Это было еще до начала съемок фильма о Никите Сергеевиче. Тогда мы искали оператора… Да, так вот-с, – будто бы вспомнив, что он разговаривает с Ханом, – я очень люблю Максима, но подобные поручения не выполняю. Для этого, дружок, существует почта. Возьмите свой конвертик, наклейте на него марочки и бросьте в почтовый ящичек, вот в такой, как висит здесь, у дверей.
– Я хорошо понимаю вас, – в тон ему продолжил Хан, – потом почтальончик достанет конвертик и отнесет в кабинетик Никите Сергеевичу. Так? Извините, что отнял у вас ваше драгоценное время, – и, круто развернувшись, Хон заспешил к выходу.
– В конце концов письмо Хрущеву отнесли на Старую площадь в ЦК КПСС, там его зарегистрировали и пообещали ответить в месячный срок. Как говорится, а ларчик просто открывался.
После похорон и совещания у Хона и Цой Сен Ай Юн Сек Вон и Ким Вон Гын пробирались в общежитие, стараясь проскользнуть мимо соглядатаев из посольства. Благополучно добравшись до проходной с неизменной тетей Клавой на посту, они весело побежали по лестнице и наткнулись на… Олечку, спускавшуюся с подругой. Юн онемел от неожиданности и тупо смотрел на девушек.
Девушки тоже остановились и с улыбкой наблюдали, какое произвели впечатление.
– Мальчик, поздоровайся с тетями, – строго нахмурив брови, произнесла смешливая подружка и тут же прыснула, прикрыв рот ладошкой.
– Здравствуйте! – послушно произнес Юн, и это прозвучало настолько смешно, что и Олечка не выдержала и звонко рассмеялась.
– Ты когда приехала? – спросил Юн, потому что не знал, что еще сказать.
– Сегодня утром. А что у тебя с лицом? Все в ссадинах, под глазом синяк. Упал или подрался? Вроде никогда не был драчуном.
Сек Вона чуть ли не до слез тронула забота, прозвучавшая в голосе Олечки. Как в доброе старое время.
Да это так, упал с кровати. – Ничего умнее он не мог придумать.
– С кровати? – удивилась девушка. – Смотри, будь осторожнее. Пошли, обратилась она к подруге, и обе зашагали вниз.
– Вот осел, – захихикал Вон Гын, – тоже мне придумал: упал с кровати.
Но Юн уже не слушал его. Он бежал вниз и кричал:
– Оля, Олечка, обожди! Я хочу тебе что-то сказать!
Но, наткнувшись на грустный взгляд девушки, вновь онемел и только крепко сжал перила, словно старался сломать их.
– Юнек, милый, не надо, – со вздохом сказала Оля. – Не надо ничего говорить. Ты уже все сказал. И я уже переболела этим. Мы с тобой останемся добрыми друзьями. Кстати, мама прислала тебе банку варенья. Облепихового. Оно очень вкусное и полезное. Завтра я занесу его. А сейчас, прости, мы спешим.
– На свиданье, да? – упавшим голосом тихо полувопросительно, полуутвердительно произнес Сек Вон.
Девушка чуть замедлила ход, но, даже не оглянувшись, стала спускаться.
В эту ночь Юн почти не спал. Он не мог дождаться утра, надеясь, что когда Олечка принесет варенье, они смогут поговорить. «Конечно, дурак я эдакий, не на лестнице же говорить о таких вещах», – и он готов был избить себя сильнее, чем надавали ему вчера.
Но утром банку с красивой янтарной ягодой, плавающей в сладком сиропе, принесла Алла, Олина соседка по комнате. Она лишь сурово взглянула на парня и ушла, громко хлопнув дверью.
Юн совсем приуныл, и остаток дня провел на койке, жалуясь, что у него болит все тело и особенно голова, по которой вчера получил немало тумаков.
Оказалось, что не надо было ждать месячного срока, когда в ЦК КПСС отреагируют на письмо корейских студентов Хрущеву. Уже на четвертый день Юн Сек Вона, возвращающегося из магазина, куда он бегал за хлебом и дешевой ливерной колбасой, на проходной остановила тетя Клава.
– Постой, дружок. Твоя фамилия Юн и зовут Сек Вон?
– Да. А что, письмо пришло? – обрадовался юноша.
– Письмо-то письмо, только другого содержания. Тебя, Ким Вон Гына, Ли Ди Ман и Хан Дона… Господи, имена-то какие, с трудом и выговоришь! Вас четверых не велено пускать в общежитие. Сегодня выселяют. Что вы такое натворили? Я что, я человек маленький. Сказали – выполняю. Сейчас-то ты иди, но больше не пущу. Мне тоже жить хочется. Погонят с работы, куда я денусь? Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие…
Собрались в комнате Хан Дона, соседи которого еще не вернулись с каникул.
– Что будем делать? – глядя куда-то в угол, спросил Хан Дон.
– Надо бы посоветоваться с Дя Гуком,- предложил Ли Ди Ман.
– Но ты же слышал, что нас больше в общагу не пустят.
– Придумал! – воскликнул Вон Гын. – В прошлое воскресенье я ездил с Сережкой Малышевым к его бабке в Монино. Это недалеко. Там у бабки банька стоит. Черная вся, но жить можно. Главное – крыша над головой будет. Поедем туда, на первое время обойдемся.
– Хорошо еще, что далеко от посольства, а то поймают и отправят посылкой в Пхеньян, – заметил Юн. Берем с собой только самое необходимое. Остальное, в том числе учебники и конспекты, отнесем в камеру хранения. Там, надеюсь, еще не знают, что нас выгнали. По дороге сообщим Хону обо всем и где нас искать, Хан Дон секунду помедлил и повторил снова: – Только Хану и никаким подружкам, особенно имеющим отношение к посольству. Всем все понятно? Объявляется чрезвычайное положение. Сейчас решается – выживем мы или нет. Нас хотят взять измором. Думают, останемся без общаги, без денег и приползем на коленях. Ничего у них не получится, верно я говорю?
Парни закивали. Юн даже попытался браво улыбнуться, но лишь скривился. Положение действительно было чрезвычайным. Наверное, никто из них такого не ожидал.
Когда выходили из общежития, сначала сторожась, выглянули на улицу. Посольских машин нигде не было. И все равно тут же разбежались в разные стороны и встретились лишь у станции метро.
Узнав о случившемся, Хон Дя Гук разволновался.
– Я поеду с вами. Подождите меня полчаса. Я мигом соберусь. У вас и денег нет. Мы с Сон Ай тут немного накопили, я заберу с собой.
– Не горячись, – урезонил его Хан Дон. – Ты нужен в городе, чтобы узнавать новости и передавать нам. Деньги у нас есть, на первое время хватит. Давай договоримся: послезавтра ты приедешь в Монино. Кто-нибудь из нас встретит тебя с первой электричкой. Договорились? Ты узнавай, что делается в посольстве. Может Сон Ай что узнает через девчонок. Попробуйте использовать секретаршу Кен За. Она обычно все знает. Только по-умному. Жаль, что сейчас нельзя воспользоваться дружбой Вон Гына с ней. Были бы полностью в курсе событий. Ну, да ладно. Пока.
В Монино они прибыли к полудню и от станции по двое, чтобы не привлекать внимания. Отправились к бабке, знакомой Ким Вон Гына. Та встретила парней так, будто всю жизнь ждала их. Высокая, крепкая, несмотря на все восемьдесят, она усадила их за стол, налила горячего чаю, поставила хлеб, нарезанный крупными ломтями, вареную картошку, лук и соль. Из более существенного было несколько кусочков сала, за которыми бабка Анастасия слазила в подпол. Видно, это был ее «НЗ». Когда студенты более или менее насытились, она спокойно сообщила:
– А банька-то сгорела…
– Как?! Когда?!
– Третьего дня. Ночью. Может, кто и поджег. Дочиста сгорела. Ни шайки, ни веников не осталось, – сказала она так, будто шайка и веники были главным и их жальче всего. – Но вы не кручиньтесь, парни. Что у вас там случилось, не знаю и знать не хочу. Только будете жить тут, в хате. Постелю на полу и будете спать. Соседям скажу, что студентики из Москвы на каникулах решили отдохнуть и подработать. Поможете мне и крышу подремонтировать. В дождь протекает. А так – отдыхайте. Тут у нас озерца есть, где искупаться можно, и на бережку позагорать. Вы, молодежь, любите на солнышке покоптиться. Только вот с харчами у нас не то, что в столице. Ну, ничего, не помрете с голоду.
Но юхаксян все враз запротестовали. Они наотрез отказались от гостеприимства хозяйки, боясь принести ей неприятности. Мало ли как может обернуться дело с их выступлением.
– Ничего, бабушка, – успокаивал ее Вон Гын. – В прошлый раз мы с Серегой ходили в лесок, видели хорошие полянки. Там и устроимся. Построим шалаши и будем жить. Надеюсь, дождей еще не будет.
Хозяйка вышла их провожать и повела на край огорода, где чернели обгоревшие головешки – все, что осталось от баньки. Ребята молча постояли над пожарищем, как над могилой друга, и пошли по тропинке, углубляясь в лес.
Начали с того, что стали спорить, где лучше разбить лагерь: на поляне в глубине леса или на берегу озерца. Конечно, лучше у воды, – в конце концов пришли к общему выводу и направились по хоженой-перехоженной дорожке, явно ведущей к водоему. И не ошиблись. Вскоре среди кустарника стала просматриваться серовато-голубая гладь воды. Наши скитальцы прибавили шагу, предвкушая, что, прежде всего, окунутся в прохладу лесной купели, а уж после примутся за устройство быта. Но их ждали неприятные сюрпризы.
Чтобы сократить путь, скитальцы свернули на чуть приметную тропинку, которая, по их расчетам, выведет на берег, но шагов через двадцать прямо перед носом внезапно возникла мощная фигура парня… совершенно голого. А позади него раздался испуганный женский голос. Незнакомец не походил на местного жителя, слишком уж холеным и гладким было его тело. А впрочем, кто его знает – стирание границ между городом и деревней уже достигло такой степени, что по внешним признакам трудно было разобраться.
– Вам чего? – взревел обозленный самец, отвлеченный от своего важного занятия. – Чего тут лазите?! А ну, пошли вон, косоглазые! – и он с угрожающе сжатыми кулаками шагнул на тропу войны.
Приезжие растерялись. Их не напугал этот агрессивный представитель мужского рода. Все же их было четверо. Смутил его обнаженный вид, явно не располагающий к дипломатическим переговорам, а тем более к битве за самку, которая, тихо поскуливая, шебуршала за кустом, явно торопливо одеваясь.
– Не сердись, парень, – миролюбиво произнес шедший впереди Вон Гын. – Мы не хотели помешать вам. Просто немного заблуждались. – За четыре года почти все юхаксян научились довольно сносно говорить по-русски, но в некоторых случаях, например, как сейчас, не совсем точно использовали обороты речи. – Пошли, ребята, не будем мешать, – и Вон Гын, развернувшись на сто восемьдесят градусов, зашагал назад. Все молча сделали то же самое.
Обнаженный незнакомец, раззадоренный скромностью пришельцев, еще долго орал им вслед: “Я вам покажу шастать где попадя! Понаехала тут всякая шваль, отдохнуть не дадут! Погодите, мы еще встретимся!»
Настроение наших робинзонов было подпорчено. Но, бодрясь, они продолжали поиски места для бивуака.
На берегу их ожидала еще одна встреча. Не успели они ступить на желтый горячий песок, как наткнулись на веселую компанию алкашей, уютно расположившихся здесь, видимо, еще со вчерашнего вечера. Вокруг чуть тлевшего костра валялись вперемешку с искореженными консервными банками, порожними бутылками, истерзанной бумагой и тряпьем неподвижные тела в рванье, застывшие в самых невероятных позах. Видимо, как застал их пьяный сон, так они и закаменели. Лишь двое, способные еще что-то соображать, воззрились на вышедших из леса!
– Смотри, Ваня, китайцы, – еле ворочая языком, затряс один из них собутыльника. – Где пузырь: еще уворуют, – забеспокоился он за самое ценное, что было для него сейчас.
– Н-не, н-не, это негры, – Ваня был уж совсем плох. Щас мы будем их лин… линчевать, – и он сделал попытку подняться, но тут же рухнул на спину товарища. Тот заверещал и застонал, матеря явившихся на их голову иноверцев.
– Вот мы, Ваня, с тобой – христиане, а они – католики окаянные, – нес он пьяную околесицу. Но хоть и был он в невменяемом состоянии, в нескольких словах изложил свое душевное кредо. Юхаксян были до крайности удручены этими встречами.
До сегодняшнего дня они незримо ощущали за своей спиной крепкий тыл. Подобные уколы воспринимались не больше, чем комариные укусы. Но теперь для них не было даже на крайний случай убежища, где можно было приклонить голову, как обиженному ребенку к груди матери. Они добровольно отказались возвращаться на землю своих предков. Так выглядело внешне, потому что по сути ребята не отказывались от родины как таковой. Просто не могли смириться с существующим на их земле режимом. Да и добровольный ли был отказ? Как можно отправляться туда, где тебя ждет смерть? А прежде, чем умереть…
С месяц назад Хан Дон повстречался с юхаксян Рудольфом Кимом, который по разнарядке тоже попал в одну группу с Ханом на операторский факультет ВГИКа. Но после перешел в другой, более близкий ему институт. Отец Рудольфа был выходцем из Советского Союза, то есть в сорок пятом его, как и сотню других корейцев, по велению ЦК КПСС направили в Пхеньян помогать строить социализм. Павел Павлович, так звали отца, был человеком без всяких амбиций. Как и прежде в Ташкенте, он продолжал работать в Северной Корее на стезе народного образования. Был начальником какого-то департамента. Но когда кимирсеновцы пошли походом против так называемых советских корейцев, Павла Павловича сослали в деревню, где заставили возить «тон таргуди», то есть говновозку. Незлобивый, тщедушного телосложения, он никому не мог дать отпора. Над ним издевались, кто как мог. И в конце концов, науськиваемые партийными чиновниками жители деревни забили камнями ни в чем не повинного человека.
Этот рассказ Рудольфа сыграл не последнюю роль в ускорении отправки письма студентов Хрущеву и Мао. Они еще верили в справедливость. Но сейчас, на берегу озерца в подмосковном Монино, юхаксян почувствовали себя совершенно беззащитными, будто голыми вышли в многолюдный центр на обозрение окружающих. По сравнению с ними тот парень в кустах, хоть и был нагой, вел себя, словно закованный в латы, потому что был вооружен внутренне. За ним, как и за алкашами, – страна, защитит каждый житель Монино и всех других городов, сел и поселков. А кто защитит четверых бедолаг, у которых в кармане хоть и лежат паспорта Корейской Народно-Демократической Республики, но уже никому не нужные – ни самим их владельцам, ни тем более гражданам другой страны.
Лица без гражданства – таков теперь статус молодых людей. Они уже не юхаксян. У них не стало родины.
Побродив по лесу несколько часов, упавшие духом, усталые парни набрели на подходящую лужайку. Главное – в двух шагах из-под земли бил слабый родничок.
День клонился к вечеру, и нужно было подумать о ночлеге. Да и поесть чего-нибудь было бы неплохо. Чаепитие с хлебом и картошкой у бабы Настасьи, казалось, было в далеком прошлом. Из последних сил скитальцы нарубили небольшим топориком, которым запасся предусмотрительный Ли, еловые ветки, разожгли небольшой костерок, на котором подогрели пару банок тушенки и, запив еду родниковой водой, завалились спать.
Никому из них не снились сны, никого не преследовали кошмары. Таково блаженное свойство молодости.
