Глава пятая
Ен Тхя был счастлив и горд за отца-сталевара Пак Сен Чена и себя. В газете «Нодон синмун» – главной газете страны – он увидел большой портрет отца. А под ним говорилось, что бригада сталеваров Сендинского сталеплавильного комбината во главе с Пак Сен Ченом выдала юбилейную, сотую плавку и побила рекорд республики по выплавке металла. Бригадиру Пак Сен Чену присваивается звание Героя труда КНДР, остальные члены бригады награждаются орденами. «Вот, – думал Ен Тхя, вырезая из газеты материал с фотографией, – прав был полковник госбезопасности. Только такой великий человек как наш вождь товарищ Ким Ир Сен может быть столь благородным и великодушным. Несмотря на то, что мой отец служил япошкам, тот простил его и даже дал Золотую звезду! А мой дядя дурак. В тот вечер он кричал на меня и обозвал молокососом и недоноском, доказывал, что отца и других арестованных сталеваров выпустили из тюрьмы и вновь приняли на завод только потому, что катастрофически упало производство стали. Металл выплавлялся низкой марки. Вот, мол, и призвали на помощь старых мастеров. Дурак мой дядя, даже болван! Гнилой интеллигент, он не понимает, что такое гегемония пролетариата. А наш вождь знает, что можно опереться только на рабочих и крестьян, таких, как мой отец. Как товарищ Ким Ир Сен сказал на недавнем пленуме: «Сила народа неиссякаема. Эта неиссякаемая сила – непобедима!» Вот так. А мой папа и я – народ. Это наша сила неиссякаема. И мы отдадим ее во славу родины и вождя.
Вклеив вырезку из газеты в альбом, куда он записывал главные события своей жизни, Ен Тхя написал, как мог красивее, слова вождя о неисчерпаемой силе народа. Затем открыл первую страницу альбома и низко поклонился вклеенному красочному портрету маршала Ким Ир Сена, выпущенному миллионными тиражами. Полнеющий мужчина с одутловатым лицом смотрел на него поощрительно, будто говоря лично ему: «Молодец, товарищ Пак Ен Тхя. Всегда следуй указанным мной курсом. Это единственно верный путь служения партии и отечеству». И юноша поклялся, что выполнит завет вождя.
У самого Ен Тхя дела в гимназии шли как нельзя лучше. Он вновь стал председателем классной ячейки демсомола, его сам директор выдвинул в комитет гимназии, ребята из младших классов шептались: «Гляди-гляди, это сын Героя труда»…. И вечером он записывал в свой альбом: «Отец, я хочу, как и ты, стать сталеваром. Но поступлю так, как укажет наш дорогой вождь».
Но Ен Тхя не суждено было стать сталеваром. Ему и еще миллионам корейцев вождь указал другой путь.
Для людей, живущих по обе стороны тридцать восьмой параллели Корейского полуострова, этот июньский день был самым обычным. Солнце, поднимающееся к зениту, начинало нещадно палить. Это особенно хорошо чувствовали крестьяне, проводившие прополку рисовой рассады. По колено в воде, согнувшись в три погибели, они ощущали, как солнечные лучи, забираясь под рубашку, и, прожигая спину, голову, обвязанную белой тряпицей, припекали так, что казалось еще немного и мозги начнут вытекать из ушей. Но что было делать – надо жить, а, значит – выращивать рис. Как говорили предки, рис – всему голова. И стране нужен рис, чтобы она мирно жила и расцветала, как сказал дорогой вождь товарищ Ким Ир Сен, выезжавший недавно на поля в провинции Южный Пхенан и лично руководивший сельскохозяйственными работами на месте. «Наш вождь всегда с народом, – говорили пожилые крестьяне. – В свои юные годы он возглавил всенародное движение против японских захватчиков. Он высоко поднял факел Поченбо, озаривший народу путь к светлому будущему». Так говорили старики. А они – мудрые люди.
Но вот по улицам городов словно пробежал электрический ток. Люди взволнованно передавали друг другу, чтобы включили радиоприемники: будет важное государственное сообщение. В селах и деревнях, обычно притихавших под полуденным зноем, заметались женщины, перебегая со двора во двор. Дети, в предчувствии чего-то важного, перестали играть и тревожно всматривались в лица взрослых.
Но вот ожили радиоприемники, и вся страна застыла от одного ужасного слова – ВОЙНА!
По радио и в экстренных выпусках газет сообщалось, что обычные в последнее время небольшие стычки между южными и северными частями сегодня переросли в широкое наступление южан. Опрокинув пограничные посты Севера, они вторглись на пять километров в глубь территории КНДР. Но народная армия, возглавляемая Главнокомандующим товарищем маршалом Ким Ир Сеном, была готова к любой провокации. Врагу был дан мощный отпор, и уже вскоре южнокорейские вояки были отброшены за тридцать восьмую параллель. Развивая наступление, Народная армия один за другим стала освобождать от американо-южнокорейского гнета приграничные города, победным маршем направляясь на Сеул.
Через три дня пал Сеул, затем Тэджон и другие крупные и мелкие города на юге полуострова. Знатоки уже предрекали, что за неделю будет освобождена вся территория южнее тридцать восьмой параллели.
А на севере население находилось в состоянии полнейшей эйфории. В домах появились карты Корейского полуострова, на которых после каждого информационного сообщения по радио аккуратно передвигались на юг красные флажки на булавках. И уж вскоре незанятым флажками остался лишь маленький кусок суши с двумя крупными городами – Пусан и Тэгу. Ажиотаж вокруг победоносного наступления Народной армии нарастал день ото дня. Уже начали спорить, втихомолку делая крупные денежные ставки, через сколько дней, даже часов произойдет полное освобождение страны.
За это время один небольшой эпизод несколько омрачил общее настроение бодрости и радостного ожидания. В день, когда был взят Сеул, над Пхеньяном впервые появились американские самолеты. Перед этим с тонким комариным писком над головами в летнем мареве кружили два штурмовика Ил-2, охраняя небо северной столицы. Но вот появились какие-то незнакомые самолеты. Началось кружение серебряных точек, послышались непривычные для слуха пхеньянцев звуки пулеметных очередей, словно там, высоко кто-то вспарывает гигантские холщовые полотна. Вскоре два факела один за другим ушли вниз и раздались взрывы. Горизонт потемнел от дыма. Затем послышались разрывы нескольких авиабомб, и американские самолеты скрылись. После стало известно, что были сбиты патрулирующие штурмовики, и два остальных уничтожены на аэродроме. Корейская Народная армия осталась без авиации.
Лишь только объявили о начале войны, Ен Тхя побежал в гимназию. Вскоре там собрались все старшеклассники. Построившись, отправились в районный военкомат. Вот когда они оценили по достоинству уроки военного дела. До мельчайших подробностей каждый из них знал, что надо делать в случае начала войны. Практически они уже были солдатами, только жили не в казармах. И в военкомате знали дело туго. Выдача формы, винтовок, боеприпасов – все это проделывалось, как в отлаженном механизме. И уже на следующее утро еще вчера бывших гимназистов посадили в грузовики и отправили вслед за наступающей регулярной армией.
Не зря при встрече со Сталиным великий вождь товарищ маршал Ким Ир Сен сказал, что две трети населения Северной Кореи можно считать под ружьем.
Пак Ен Тхя как председателя классной ячейки демсомола назначили командиром взвода. И он не без удовольствия, привычно, так как в последние месяцы большую часть учебного и свободного времени гимназисты проводили на плацу и стрельбище, командовал мальчишками, переодетыми в военную форму. Юноша уже предвкушал, как совершит подвиг на фронте и ему присвоят звание Героя КНДР. Тогда он сравняется с отцом. В их семье будет два Героя. И, может быть, тогда к себе их пригласит сам товарищ маршал Ким Ир Сен и пожмет руки…
Но случай на переправе, неподалеку от города Кэсона, спутал все карты.
Их автоколонна двигалась все медленней и медленней. И, наконец, встала. Видимо, произошел затор. И немудрено. Навстречу бесконечным потоком шли фуры, запряженные быками, толпы мужчин, женщин, детей. Что это за люди, откуда они? – недоумевали юные бойцы. И впервые услышали – беженцы. И тотчас же всех охватило чувство настороженности. Беженцы с юга. Южане… Вчерашние гимназисты смотрели на них почти как на допотопные существа. Может, они о двух головах или с тремя ногами? Вот что значила идеологическая обработка молодых умов, которым изо дня в день внушали, что те, кто за тридцать восьмой параллелью – не такие, как они. От одного прикосновения к ним можно заразиться бациллами капитализма. А это страшнее чумы.
Ен Тхя и еще двое взводных отправились вперед, узнать, что там за затор. Метров через двести молодые солдаты выяснили причину остановки. Оказалось, что рухнул древний, еще с японских времен мост через небольшую речушку. Это железобетонное сооружение на двух быках не предназначалось для такого количества большегрузных машин. Вот он и просел, грозя обвалиться в любую минуту. Саперы навели понтонную переправу, но она не справлялась со сплошным потоком техники и людей.
Вконец измотанные регулировщики во главе с молоденьким капитаном суматошно бегали по берегу и срывали голоса до свистящего хрипа. Но толку от их деятельности было мало. С машинами кое-как еще можно совладать, но с людьми ничего не могли поделать.
На понтонный мост беженцы рвались, как оглашенные. Они лезли под колеса машин, оттесняли солдат, идущих строем через переправу. Толпа – это стихийное бедствие пострашнее урагана.
Внезапно Ен Тхя услышал рядом русскую речь.
– Да остановите же их, мать вашу так! Пропустите нас, а то я тут всех перестреляю! – и далее последовал отборнейший мат в пять и более колен.
Ен Тхя оглянулся. На ГАЗике, – грубой копии виллиса, держась за лобовое стекло, стоял грузный полковник. Лицо его побагровело от ярости. Он размахивал пистолетом, и, казалось, готов был выполнить свою угрозу. Площадную брань он выплевывал, как шелуху от семечек.
– Нельзя ругаться! Это женщины. Это дети, – совершенно непроизвольно вырвалось у Ен Тхя по-русски. Он и сам не ожидал от себя такого.
– Да что они, не могут навести порядок?! – в голосе полковника послышались будто бы нотки оправдания, но, увидев, кто выговаривал ему, он еще более возмутился.
– А это еще что за явление в штанах?! А ну-ка, встать смирно, когда обращаетесь к старшим! Однако… Откуда ты знаешь русский, а, пацаненок? А ну, подойти сюда! – и вновь послышался мат.
– Я… я учился у дяди Васи и Германа Королькова… – растерялся Ен Тхя. Он стоял навытяжку перед полковником и в душе проклинал себя за невыдержанность. «И кто тянул меня за язык, дурак безмозглый?»
А полковник между тем с интересом разглядывал паренька в новенькой военной форме. И это был не праздный интерес.
Приставленный к полковнику Колокольцеву переводчик по-русски умел хорошо только ругаться. Это он проделывал мастерски и почему-то почти без корейского акцента, который в обычной речи чудовищно вылезал наружу. Да и слова он выворачивал так, что о смысле их можно было лишь догадываться, и то больше по жестикуляции. Поэтому понятно, почему так заинтриговал полковника солдат.
– Ты из какой части, где твой командир? – спросил полковник, засовывая пистолет в кобуру. Воспользовавшись этой нежданной заминкой, капитан, командовавший регулировщиками, отступил на несколько шагов и поспешил скрыться в толпе. – Как тебя зовут и где ты, черт побери, научился говорить по-нашему? – продолжал между тем допрос полковник.
– Я – Пак Ен Тхя, гимназист, – четко рапортовал юноша. – Работал в Доме офицеров в Пхеньяне. Там киномеханик дядя Вася. Очень хороший человек. Он меня учил. Мой много товарищей русский парень и девушка. Они тоже меня учил… учили, – поправился он, чем заслужил улыбку полковника.
– Что ж, дядя Вася, так дядя Вася. Какая разница. Главное, что балакаешь довольно бойко и понятно, – при этом полковник выразительно глянул на своего переводчика, с ненавистью смотревшего на Ен Тхя, которого этот старый матершинник непременно возьмет на его тепленькое место. И он оказался ясновидцем.
– Послушай, Пак Ен… – запнулся полковник.
– Дядя Вася называл меня Жоркой, – поспешил ему на помощь смышленый солдат.
– Жорка так Жорка. Ясно и понятно. Так вот, Жорка, поедешь со мной. Будешь у меня переводчиком. А ты, – оглянулся на своего бывшего драгомана, – возвращайся в Пхеньян. Явишься в политотдел и скажешь, что я тебя отчислил, потому что у меня новый переводчик. Все ясно? Выполняйте!
– Товарищ полковник, подожди, – остановил его Ен Тхя. – Он не надо в Пхеньян. Я ваша переводчик нету, – заволновался Ен Тхя. – Я и мой товарищи ходит на фронт. Такой приказ есть. Верховный главнокомандующий. Это…
– Я тут твой верховный главнокомандующий! – вновь стал багроветь полковник. – Так что давай без разговоров садись в машину, – он показал на место позади себя, – и чтоб никаких. А не то, – он вновь потянулся к кобуре, – у меня расправа коротка. Фразу он закончил длинной непечатной тирадой.
Так резко изменилась военная судьба Пак Ен Тхя.
Ен Тхя сидел у входа в домик, где размещался его полковник Колокольцев. В офицерской форме с лейтенантскими погонами, окрепшего и возмужавшего за год после сцены на переправе, в нем трудно было узнать гимназиста Пака. С полковником они редко выезжали на передовую и то в основном отсиживались в блиндажах командных пунктов фронта. И, как правило, их пребывание здесь было кратковременным. Нельзя, чтобы советских военных видел кто-либо из непосвященных. Поэтому и городок советников, если можно было так назвать несколько домиков в окрестностях Пхеньяна, был на конспиративном положении. Не дай Бог, шпионы наведут на эту цель вражеских бомбардировщиков. По этой же причине и переводчиков своих военные шефы отпускали в город к родным весьма неохотно и редко. Так что молодым парням приходилось круглые сутки проводить в обществе советских военных. Работы было не ахти как много, и те, и другие изнывали от однообразия жизни и безделья.
После разгрома Народной армии в районе реки Нактонган и в гигантских «котлах» центральной части Южной Кореи лишь жалкие остатки воинских подразделений сумели прорваться на север, а десятки, сотни тысяч из тех, кто так победоносно вышагивал от Сеула к Пусану, были загнаны на острова Чэдюдо, Кодюдо, где дожидались конца «молниеносной» войны.
Судьба северной части Кореи висела на волоске. В портовых городах Инчон и других высаживались морские десанты войск ООН во главе с американскими частями. В тылу северян сбрасывались воздушные десанты, перерезавшие пути отступления. Города, села и деревушки бомбились с воздуха день и ночь. Истребители, штурмовики, бомбардировщики ВВС США совершенно безнаказанно хозяйничали в корейском небе. У Народной армии не было ни одного самолета.
