VI
Однажды – это было осенью 1989 года – на мамино имя пришло письмо из Москвы. Судя по штампу на конверте, оно долго искало адресата и, наконец, попало в руки наших знакомых, которые попросили почтальона доставить его по назначению. Возможно, письмо и затерялось бы, поскольку на конверте был указан наш адрес, давно сменившийся. Но на обратной стороне конверта значилась приписка: «Прошу всех, кто знает Веру Гавриловну Ким, передать ей это письмо».
С непередаваемым волнением распечатала мама видавший виды конверт. Радости её не было конца – Анатолий жив! Он коротко сообщал о себе, просил, если мы живы, немедленно связаться с ним по телефону, телеграммой или письмом.
В тот же вечер мы позвонили в Москву, на Толину квартиру, а затем мама написала ему подробное письмо. Так, спустя более чем полвека, нашёлся наш старший брат, которого мы считали погибшим.
В мае 1990 года мама, Декабрина и я вылетели в Москву, на встречу с Анатолием и его семьей.
В Домодедово нас встретил сын Анатолия и его жены, Веры Михайловны, Алексей. Маме не стоило большого труда узнать его: в облике Алёши было много общего с Михаилом Михайловичем: такой же высокий, с таким же открытым лбом и большими карими глазами, с неуловимо похожей походкой, манерой держаться. Одним словом – внук…
Более пятидесяти лет прошло с тех пор, как мама видела Анатолия в последний раз на перроне Казанского вокзала. Мы уезжали на Дальний Восток, к месту нового назначения папы – в совхоз имени Сунь Ятсена* и Толя нас провожал. Молоденький слушатель Военно-инженерной академии связи*, он был полон надежд, планов, творческих замыслов.
И никто не мог знать, что и ему, и всем нам уготовила злая судьба. Что впереди годы, десятилетия существования изгоев, потерявших твёрдую почву, свои родные корни. Что каждый из нас, где бы он не был, куда бы не заносили его крутые жизненные дороги, никогда до конца не испил полную чашу настоящего счастья. Где-то в самой глубине души каждого из нас всегда тлеет чувство неполноценности, будто ты не хозяин жизни, а лишь незваный её гость. Да и могло ли быть иначе в стране управляемого абсурда – самого надёжного инструмента властвования?
С того дня, как корейцев погрузили в теплушки и вывезли за пределы Дальнего Востока, мамина хрупкая связь с папой оборвалась. После переезда из Бугутсайского района в Актюбинск мама сразу же подала телеграмму в Оренбург. Ответа не получила. Безответными оставались её письма и к мужу, и обращения в НКВД.
И лишь в конце 1938 года она получила из органов госбезопасности короткое сообщение:
«Ваш муж, Ким Михаил Михайлович, осуждён на 15 лет лишения свободы без права переписки».
Теперь-то известно, что означал этот приговор: закамуфлированный расстрел. А тогда, наивно веря в официальную ложь, мы и по прошествии пятнадцати лет ждали вестей от отца.
Из письма Тельмира Афанасьевича Кима о судьбе его отца, Афанасии Арсеньевиче Кима
В ссылке в Уфе отец находился с 19 февраля 1937 года до 16 октября 1937 года. Сохранился листок из его письма к моей матери и уведомление о получении от неё посылки. 16 октября отец вновь был арестован и этапом отправлен в Хабаровск. Этого мы даже не знали. После Уфы его следы тщательно от нас замели. Разные шли слухи… На последний запрос нам из Уфы сообщили, что отца сослали в дальние лагеря «без права переписки». Его уже не было в живых, а мать ещё 20 лет продолжала его разыскивать всеми возможными и невозможными путями. Да, НКВД умело хранить тайны своих преступлений железно. В этом деле равных ему нет. Даже в 1957 году нам сообщили, что отец умер в лагере в 1943 году.
Так, наверное, было в каждой семье расстрелянного…
