ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава десятая
Юн Сек Вону не особенно хотелось ехать учиться. Да еще так далеко, в незнакомую и потому кажущуюся угрюмой и неприветливой Москву, но когда с передовой его вызвали в штаб дивизии и приказали добираться в Пхеньян, а оттуда ехать в Москву, он обрадовался, так как ему, как и остальным фронтовикам, до чертиков надоели окопные будни, состоящие из вялой перестрелки, отсидки в мощных блиндажах под двойным или тройным накатом во время бомбардировок, политучеба… Все это было настолько надоедливо-однообразным, что Юн даже потихоньку начинал завидовать разведчикам и связистам, которые с риском для жизни ходили в тыл врага за «языком», ползали на брюхе по простреливаемому пространству, восстанавливая оборванную связь. Но Сек Вону льстило, что именно его посылают на учебу в СССР. Этого удостаивались лучшие из лучших. Он замечал, с какой завистью смотрят вслед однополчане, а командир взвода, отличающийся лютым нравом, теперь называл его не иначе, как юхаксян. И трудно было определить, чего в этом было больше – насмешки или той же зависти. Юн особенно остро ощутил в родной деревне, какое важное значение придают его поездке в Москву. Считай, все население села ходило за ним по пятам и заглядывало в рот, будто он, ни дать ни взять, – мудрец Конфуций. А гордый отец вытащил из своих закромов заветный фотоаппарат «цейс икон», который доставал лишь раз в году, чтобы бережно протереть тряпицей, посмотреть в окошко видоискателя и вновь спрятать. Это широкопленочное чудо, полученное от японцев за прилежную работу старосты, для отца было символом его превосходства над окружающими и благополучия семьи. И вот он отдает эту реликвию сыну, словно переходящее Красное знамя, что означало победу в социалистическом соревновании молодого Юна над отцом.
Но, по правде говоря, Сек Вон воспринял этот бесценный подарок не с должным энтузиазмом. Старомодный фотоаппарат с откидывающейся крышкой и выдвижной черной гармошкой не разбудил в нем особых эмоций. В Пхеньяне он видел такую современную фототехнику, как «Фэд», «Зоркий» и «Киев». Не чета этому ископаемому. Он тогда не понимал, как глубоко ошибался. Ни громкое проявление уважения соседей, ни широкий жест отца не произвели должного впечатления на юношу, хотя и щекотали его самолюбие. Обогретому ласковой заботой родных и наевшемуся наконец досыта молодому Юну и вовсе расхотелось отправляться за тридевять земель в чужую страну постигать азы науки. Он бы с удовольствием остался на некоторое время здесь, отдохнул, отъелся, а потом поехал бы в Пхеньян и поступил в политехнический, потому что любил физику.
Но все это были лишь мечты. Причем – неисполнимые. И причин было несколько. Прежде всего, нельзя было огорчать отца. Надо было видеть, с какой гордостью и торжеством тот смотрел на сына, чтобы понять – у Сек Вона не будет сил не оправдать его надежд. Во-вторых, этот замполит, как цепной пес следовал по пятам за Юном, куда бы тот ни направлялся. Но главное все же – чувство обязанности перед Родиной. В представлении юноши чиновники, оформлявшие его поездку на учебу: секретарь ЦК демсомола с фанатически горящим взглядом, выступавший перед будущими юхаксян с напутственным словом, заместитель заведующего отделом школ и учебных заведений ЦК Трудовой партии Кореи, беседовавший с Юном, олицетворяли Родину, и он не мог, просто не имел права не оправдать доверия этих замечательных людей. Тем более что каждый из них в своих речах не менее двух десятков раз упоминал великого вождя товарища Ким Ир Сена.
Родина. До последнего времени это слово было для него понятием скорее абстрактным. Оно подразумевалось во всем, что окружало его. И в той земле, по которой он ходил, и в деревне, где рос, и в родителях и родственниках, без которых не мнил своего существования. На передовой родина была за его спиной, куда ни за что нельзя было допускать врага. Но вот когда они, юхаксян, переезжали границу между Кореей и Китаем, странное, совершенно необъяснимое чувство Родины охватило его, да и всех остальных, видимо, тоже. Юноши и девушки повскакивали с мест и прильнули к окнам, будто могли увидеть ту незримую черту, которая на пять долгих лет теперь разлучит их от Отчизны. Девушки даже плакали, да и парни сидели подавленно-угрюмыми. Не все, может быть, так остро воспринимали расставание с родными местами, но общее настроение начинающейся ностальгии охватило каждого. Андунь, Мукден, Харбин, станция Манчжурия… И вот их вагон, перенесенный мощными кранами на шасси более широкой колеи, побежал по Советскому Союзу. К ним вошли светлоглазые, большеносые пограничники. Как казалось, все на одно лицо. Лишь через несколько месяцев Юн и его товарищи стали различать в русских индивидуальные черты. Все относились к ним очень мило и по-доброму: ведь они представляли народ героической Кореи, отстоявшей свою Родину от нашествия агрессоров. Всего восемь лет назад закончилась Великая Отечественная война, в которой советские люди сумели не уступить гитлеровским захватчикам ни пяди родной земли. И они были уверены, что и в Корее произошло то же самое – северяне выстояли против агрессоров, попытавшихся нарушить их мирную жизнь. Что ни говори, но в так называемом социалистическом лагере пропаганда была на высоте. И сами юхаксян искренне верили, что их многострадальный народ победил в справедливой войне.
В вагоне долгое время стояло молчание, был слышен лишь перестук колес да поскрипывание рессор. Даже лежавший на второй полке балагур и весельчак со смешной для иностранного уха фамилией Квак, затих, хотя его распирало от смеха при воспоминании о вчерашней затее: он сделал спящей студентке «велосипед», то есть сунул между пальцами ног скрученную бумажку и поджег. Вот потешно было видеть, как испуганная девушка, еще не совсем проснувшись, дрыгает ногой. А за окном, навевая еще большую тоску, проносились забайкальские степи и унылой чередой кланялись электрические опоры. Разнообразил пейзаж порой лишь дым из паровозной трубы, грязным шлейфом тянущийся за составом.
И вдруг тишину прорезал звонкий девичий голосок:
Кровь на горах, кровью полна
Речная волна.
За свободу встань, вся страна,
Встань, Корея моя!
И тотчас же весь вагон встрепенулся. И десятки голосов подхватили песню о великом любимом вожде:
Имя вождя цветет, как ярких роз букет,
Он, словно солнце, улыбается нам всем.
Свой народ путем борьбы и побед ведет Ким Ир Сен!
Свой народ путем борьбы и побед ведет Ким Ир Сен!
Пели громко и дружно, а некоторые даже истово, словно молитву. Стадный фанатизм захватил всех. Все встали. Кваку и остальным, лежащим на полках, пришлось спуститься на подрагивающий пол вагона и петь этот символ слепой веры.
Проводница вагона, сунувшаяся было в этот момент в салон, испуганно притворила дверь и… перекрестилась.
